- Так вот. Мы не нашли его, вашего оружия. Возможно, что кто-то подобрал его. Да, действительно, это был револьвер. И мы установили, какой именно. Слышите, господин Бурдийа? Мы установили, какой именно. - Он почти кричал. Потом продолжал более спокойно: - Пуля, извлеченная из тела лейтенанта Крюбера, оказалась калибра девять миллиметров, и стрелял" из "люгера" нового выпуска. Это вам ни о чем не говорит, господин Бурдийа?
Это ему ни о чем не говорило.
- Так-таки ничего? Очень прискорбно. А факт этот проливает свет на кое-какие события. Во-первых, вы врали, заявляя, что не принадлежите к террористической организации, а во-вторых, вы убили еще одного немецкого офицера и овладели его оружием… Прошлой ночью на станции убит офицер. У него тоже был "люгер"…
Ганс фон Шульц хлебнул коньяку.
- Теперь нам абсолютно ясно: вы принадлежите к банде террористов-убийц.
Снова глоток коньяка, на этот раз прямо из горлышка.
- Господин Бурдийа, вы опасный террорист. Вы должны назвать нам имена людей, с которыми были связаны, нам надо знать дальнейшие планы вашей организации.
Франсуа Бурдийа понял: теперь его забьют до смерти. Они растопчут его. Отказаться от "признания"? Сейчас это уже ни к чему.
"Если бы я мог покончить самоубийством! Если бы я мог…"
Худощавый постучал в двери подвала, чтобы позвать надзирателя: ему нужно в туалет. На обратном пути он за несколько шагов увидел высоко на панели сапожный нож, забытый владельцами дома.
"Я могу достать его, если подпрыгну. Неужели у меня поднимется рука на человека?"
Он почти поравнялся с панелью, где лежал нож; надзиратель шел рядом с автоматом наперевес.
Он подпрыгнул. Еще секунда - и немец с перерезанным горлом упал на пол, обливаясь кровью.
Худощавый вытаращил глаза и с минуту с ужасом смотрел на немца, потом наклонился и трясущимися руками схватил с пола автомат.
"Как же действует эта проклятая штука? Где здесь, черт бы его побрал, предохранитель?"
Он нервничал. Еще немного, и он пожалел бы о том, что совершил полусознательно, только потому, что на глаза ему попался нож.
Ага, вот в чем дело! Убедившись в том, что автомат заряжен, побежал по ступенькам.
И тут он вспомнил о других арестованных. "Боже, я совсем забыл о них! Они же будут отвечать за все как пить дать!…"
Он уже стоял на последней ступеньке лестницы, ведущей из подвала. На мгновение заколебался.
"Я имею один шанс из ста вырваться отсюда, а с ними сто против ста, что меня схватят. Бежать!"
Он пытался оправдать себя тем, что принадлежал к движению Сопротивления.
"Я буду бороться… А они? Этот толстяк?"
И все-таки он вернулся: там оставался и парень, который заехал в рожу толстяку.
Внизу, около ступенек, он увидел немца. Тот прополз несколько метров, оставляя кровавый след. Одна нога его еще вздрагивала. Но это были предсмертные конвульсии, а не признаки жизни.
Двери подвального этажа выходили в помещение, из которого можно было легко проникнуть в сад. На первом этаже в доме царили тишина и спокойствие.
Заложники пошли за худощавым беспрекословно: труп часового был слишком красноречивым аргументом. Все понимали, что это значит. Худощавый вывел их на аллею. Пока им везло: вся аллея вымощена плитами, шуму почти не будет.
Он шепотом объяснил им:
- Мы уйдем через калитку для прислуги, на безлюдную улицу. Самое главное - бесшумно пройти сад.
По первому этажу рассыпался грубый солдатский гогот, приглушенный тяжелыми шторами, маскировавшими окна. Немного погодя со второго донесся дикий крик. Не крик, а настоящий вой, от которого по телу пробегали мурашки. Казалось, воет смертельно раненный зверь.
У всех мелькнула одна мысль: парижанин!
Худощавый первым достиг маленькой калитки в каменной ограде, обвитой плющом. Повернул ручку, дернул на себя и оказался с глазу на глаз с часовым-гестаповцем.
Немец, не ожидавший нападения с тыла, не успел и пошевелиться. Худощавый приставил к его животу автомат и процедил сквозь зубы:
- Капут!
Это было единственное немецкое слово, которое он знал, но часовой понял его правильно н рассудительно поднял руки.
- Возьмите-ка у него автомат и передайте мне. А теперь - врассыпную! Другого такого случая не представится. Несколько минут я буду прикрывать вас. Но, ради бога, не поднимайте шума!
- Я останусь с вами.
Парень, о котором он вспомнил там, на ступеньках, стоял перед ним с автоматом часового. Худощавый улыбнулся.
- Благодарю… А эту железку оставь себе.
- Я даже не знаю, как с ним обращаться.
- Я тоже когда-то не знал… Закрой поплотнее калитку и посмотри, нет ли у этого мерзавца запасных обойм.
Нашлись еще две обоймы. Худощавый положил их в карман.
- А теперь ноги в руки - и прочь отсюда. Нам здорово повезло. Не будем больше искушать судьбу.
Он повернул немца к себе и оглушил его прикладом автомата.
- Твое счастье, падаль, что я не могу сейчас стрелять, по уверяю тебя: первого же вашего офицера, которого я встречу, я убью, как собаку. Надеюсь, это случится еще сегодня ночыо. Один бош за одного парижанина. Это не дорого.
VI
Сергей Ворогин с удовольствием припоминал тот момент… Эшелон остановился на неизвестной станции. Он долго маневрировал на запасных путях, грохоча на стыках стрелок. Был ли это конечный пункт или обычная остановка, только более продолжительная?
Выяснилось, что поезд прибыл к месту назначения.
Сергеи Ворогин не имел даже представления, в какую страну его забросила судьба. И только на следующий день понял, что попал во Францию.
Сергей снова стукнул ногой, чтобы отогнать обнаглевших крыс.
Сквозь узкие щели между досками в стенах сарая пробивался бледный свет лупы.
Во Франции! Итак, он проехал часть Польши и всю Германию. Разве постигнешь когда-нибудь тайны воинского снабжения! Франция… Но что это за город? Хотя не все ли равно? Он не знает ни страны, пи языка. Что же, город как город, не хуже других…
Эшелон, наконец, расформировали, потом начали открывать и закрывать двери вагонов. Сергей Ворогин слышал, как гремели засовы, слышал разговоры и топот йог, крики немцев. Интенданты, принимавшие имущество, не торопились. Но они неумолимо приближались к его вагону. "Вот и конец, - сказал он сам себе. - Но первого же немца, который сюда сунется, я придушу, чего бы мне это ни стоило".
Двери его тюрьмы на колесах, наконец, приоткрылись, но в вагон никто не вошел. Ограничились поверхностным осмотром.
- Здесь консервы и женский трикотаж… Новая форма для солдат великого рейха…
Громко хохоча, немец захлопнул дверь, но засов оставил открытым. Шутка всем понравилась, и они, гогоча, отправились дальше осматривать багаж, предназначенный для местного гарнизона.
Ночью он осторожно отодвинул тяжелые двери, за которыми прожил десять дней. Незаметно скользнул под вагон. Часовой стоял шагах в тридцати. Это было спасение. Пускай ненадолго. При таких обстоятельствах люди живут минутой и довольствуются малым…
…Сергей толкнул ящики ногой. Ему снова захотелось спать. Веки отяжелели, возбужденные глаза закрывались сами собой. Он еще раз попробовал вызвать в памяти минувшие события. "На чем же я остановился?" Напрасное усилие. С минуту он еще напрягал память, потом его мысли стали вялыми и невыразительными. Прежде чем окончательно заснуть, подумал: "Вот я и снова пленник в четырех стенах".
В мертвом саду трещали от мороза ветки, и звезды на февральском небе казались блестящими снежинками.
ВО ВТОРНИК НА ПРОТЯЖЕНИИ ДНЯ
VII
Когда Тентен разбудил Андре Ведрина в восьмом часу, тот вдруг стал рассыпаться в благодарностях:
- Спасибо, Тентен! Ты настоящий друг… Какой же ты молодец!…
Тентен удивленно вытаращил на него глаза.
- Да что это с тобой?
- Все отлично… Особенно теперь. А все - ты.
- Не валяй дурака!
- Правда, ты спас меня от позора на веки вечные. Тентен обеспокоенно наклонился над кроватью.
- Послушай, Деде…
- Нет, это ты послушай. Представь себе, дружище, я видел во сне ту девушку, Анриетту. Будто стоим мы вдвоем на сцене оперного театра. Смотрю, а у нее вот такие груди, в огромном черном бюстгальтере. Она Mite и говорит: "Это я нарочно выбрала себе такие груди, чтобы пелось лучше…" Ты представляешь?
- Что и говорить, сон не слишком-то… - растерянно согласился Тентен.
- Ты слушай, что было дальше. И вот тут-то я и должен ей показать, как я ее люблю, и показать это не как-нибудь, а в ре-миноре. А я стою словно истукан, занавес поднимается, а я даже не спросил, как это делается. Хорошо еще, что ты меня разбудил вовремя.
Он громко рассмеялся, а за ним и Тентен.
- Ах ты, поросенок! - выкрикнул сквозь смех Тентен. - Но ты счастливчик. А мне если что и приснится, то моя Маринетта. И еще нам обоим снятся малыши…
Минут через десять они уже завтракали в маленькой опрятной кухоньке с бело-голубой мебелью.
Андре Ведрин думал об Анриетте. Он очень любил эту девушку.
- Здравствуй, Ламбертен!
- Привет, Мато… Никак не привыкну к этим подпольным кличкам. Зачем это?
- Нам-то четверым это ни к чему - мы знаем наши настоящие имена. Если наши клички дойдут до ушей гестапо, для них они будут пустым звуком. А вот Ведрин, Перришон или Боннетен - это другое дело.
Альбер Перришон был маленьким неказистым человечком, немного похожим на Пьера Ларкея. Такой же высокий лоб, реденькая шевелюра, бородка и слегка дрожащий голос. Но Перришон был значительно моложе. Антуан Боннетен - в прошлом преподаватель истории, лишенный места вишистами, а теперь хозяин небольшой страховой конторы. Даже в штабе движения Сопротивления немногие знали, что под вывеской этой конторы действует подпольная разведывательно-диверсионная группа франтиреров и партизан. Андре Ведрин был ближайшим помощником Боннетена, а в кафе "Король вина" перепрятывали оружие и обменивались информацией.
Перришон молча посмотрел на Андре Ведрина и продолжал:
- В Лион вместо тебя поехал другой товарищ. А для тебя здесь есть одно дельце. И серьезное. Ты уже, конечно, знаешь, что вчера перед комендатурой укокошили немецкого офицера.
- Знаю.
- И что вслед за этим последовала облава?
- Слышал.
- Похоже на то, что Кола тоже оказался среди заложников. Их двенадцать человек - это известно из утренней газеты.
- Черт побери! Неужели попался? Плохо!
- Куда уж хуже! Слишком много осложнений…
Андре Ведрин очень любил Кола - высокого худощавого человека, идеалиста, немного неуравновешенного, но самоотверженного.
- Ты уверен, что его арестовали?
- Полной уверенности, понятно, нет. Но он был в том квартале, где проходила облава, не явился на связь, не пришел домой, а сегодня утром не вышел на работу.
- Где он легально работает?
- Инкассатором в Овернской электрокомпании. Идеальная работа для связного.
- А сам он не мог решиться на такое?
- Не исключено. Последнее время он меня совсем сжил со свету. Дай, мол, ему другое задание. Требовал, чтобы его включили в специальную группу…
Андре Ведрин припомнил недавнюю стычку с Кола.
- Он считает, что мы упускаем время. Для него быть участником Сопротивления - значит ежедневно убивать одного боша.
Андре Ведрин хорошо помнил ту сцену. Они сидели тогда в задней комнате кафе п пили вино. Глаза Кола, всегда такие ласковые, неспокойно и хищно блестели. Он нервно сжимал и разжимал кулаки, как в припадке падучей.
- О чем ты думаешь, Ламбертен?
- Все о Кола… о ком же еще.
Альбер Перришон покачал головой.
- Возможно, мы так и не узнаем, он ли совершил это покушение, но, во всяком случае, его исчезновение ставит перед организацией множество проблем, и решить их надо немедленно…
- Скажи, а он знал, кто ты на самом деле? А о страховой конторе?
- Я уже говорил тебе, что, кроме Клода, тебя и Тен… видишь, я чуть было не сказал "Тентен" вместо Шарль… кроме вас троих, никто из организации этого не знает. И к лучшему, потому что избавляет меня от нужды менять шкуру и место жительства.
Альбер Перришон с улыбкой взглянул на Андре и серьезно продолжал:
- В ближайшие дни ты проследишь все связи Кола. Этого требует осторожность. Подберешь нового связного. Со связным надо решить сегодня же. Он обновит связи Кола, скажем, за неделю, если за это время ничего не случится. В случае чего есть запасные явки.
Андре согласился. Альбер Перришон достал из огромного портфеля картотеку с соглашениями и страховыми полисами.
- Вот адреса, о которых я говорил. Заучишь их наизусть, их немного - всего три.
Он вытащил из картотеки три полиса.
- И еще одно - пароль. Ты его знаешь. Но, прежде чем зайти, хорошенько проверь, не следят ли за тобой. Если попадешь в западню, - возможно, что под пытками Кола заговорил, - выпутывайся любой ценой… и беги.
Последние слова Перришон проговорил неуверенно. Легко сказать - беги!
- У меня нет другого совета, Ламбертен. Речь идет о безопасности всей организации.
Андре понимал его: каждый из трех связных Кола имел еще три другие связи. А в конце этой живой цепочки - девять специальных групп. Надежные, испытанные бойцы.
VIII
- Как, ты еще здесь?… Прощай, Венера моих снов! Вот тебе моя рука, видишь? Она твоя!
Жюль Грак, или Гай Гракх, как прозвали его друзья, обнял Мари-Те за талию и поцеловал в лоб. Звук поцелуя привлек внимание студентов, стоявших в вестибюле, притопывая ногами от холода.
Девушка освободилась от этих более чем дружеских объятий и повысила голос:
- Я не нуждаюсь в услугах, дорогой Гай, особенно в таких!
Жюль Грак покорно вздохнул.
- А жаль. Я ведь от чистого сердца.
- Охотно верю.
Двадцатилетний Жюль Грак был мощным парнем с толстыми губами, белые всклокоченные волосы служили предметом частых насмешек, голубые глаза были на удивление быстрыми и смышлеными. Но больше всего поражала в его лице улыбка - искренняя и теплая, словно майский полдень. Она как бы рассказывала каждому о его мягком сердце и благородстве, хотя он и пытался играть роль развязного малого.
- Ты идешь или остаешься? - спросил он.
- Иду.
- Я тоже! Но могу ли я, дражайшая, пройтись хоть несколько шагов в вашем прелестном обществе? О, благодарю! Господи, ты слышишь, она сказала: "Да!" Она согласна! Deo gratias!
Он развел руками и набожно возвел очи горе. Мари-Те схватила его за рукав и потащила к выходу.
- Ладно уж, притвора!
Они вышли из университета. Часы на ратуше пробили половину десятого. Пушистый снег свободно падал с тяжелых туч, проплывавших над крышами домов, ватные тучи, казалось, вбирали в себя звон часов.
- Что тебя привело сюда в такую рань, мой друг? Насколько я знаю, у тебя нет лекций, - спросил Жюль Грак.
- Встреча с мэтром, - многозначительно сказала она.
- Вот оно что!
- Хотела узнать его мнение о своей писанине.
- Ты пытаешься писать?
- Пустяки. Очерк из истории Оверни.
- Здорово! И что же он сказал?
- А тебя это действительно интересует?
- Разумеется, малышка.
- Он внимательно читал ее на протяжении сорока пяти минут и…
- И?
- …и сказал дословно так: "Много недостатков в композиции, расплывчато. Но в целом события освещены правильно и оценены с точки зрения истории верно".
- Поздравляю! Услышать от мэтра такое, знаешь…
- Он считает выводы, - я снова цитирую, - энергичными, поражающими смелостью стиля и метафор.
Жюль Грак удивленно присвистнул. Мари-Те нетерпеливо ударила его ладошкой по руке и продолжала:
- Но, должна сказать, он тут же добавил: "Вы часто затемняете текст без особой нужды и тяготеете к высокопарным выражениям. Настоятельно советую: избегайте периодов, делайте фразы короче".
- Иначе говоря, поменьше воды. Послушай, а он сейчас при тебе, этот шедевр современной исторической мысли?
- Да.
- Я хотел бы ознакомиться с ним.
- Хорошо, но с одним условием: ты мне возвратишь его в субботу. В воскресенье я хочу поработать над ним.
- А я уже решил никогда с ним не расставаться!
Она открыла сумочку it протянула рукопись Жюлю, он бережно спрятал ее в бездонный карман своей потрепанной канадской куртки.
- Спасибо, Мари-Те.
Некоторое время они шли молча. На перекрестке бульвара Карно и улицы Бонсак их окликнул общий шапочный знакомый.
- Привет молодняку!
- Привет, Даннери.
Они свернули на улицу Бонсак, демонстративно прибавив шагу, но рыжий догнал их и начал самодовольно и уверенно распространяться о мировых событиях, о театре военных действий, неутомимо жестикулируя, как будто это он сам разрабатывал планы генеральных штабов. Он тарахтел без умолку, как пулемет, ведущий неприцельный огонь.
Разъяренный Жюль Грак искал предлога, чтобы избавиться от этого воинственного типа. И неожиданно выкрикнул, соглашаясь со своим неумолкающим собеседником:
- Конечно, но это не что иное, как наследие войны!
Рыжий ошеломленно вытаращился на него.
- Что? Какой войны?
Жюль Грак ждал этого вопроса.
- Последняя война империи, разумеется. Я сын генерала Камброна и чихать хотел на тебя!
Проговорив это, он взял за руку Мари-Те, и они покинули обескураженного воинственного крикуна.
- Ну и тип, ну и мерзость! - Жюль Грак задыхался от ненависти. - Ничтожество, паразит, паску…
Мари-Те прервала его:
- Я согласна с тобой, Гай, успокойся.
- Пусть только осмелится хоть слово сказать! Я из его глупой башки кисель сделаю! Этот недоносок живет с черного рынка. Кому война, а ему мать родна. Он умудряется получать прибыль со всего: за масло дерет по триста пятьдесят франков за килограмм, за вино - по тринадцати франков за литр, за сахарин - по двести пятьдесят франков за сотню таблеток… Кажется, он еще и кожу поставляет бошам. Тоже мне, записался на медицинский факультет! Да он способен утащить из анатомички внутренности покойника и продать их торговцам требухой!
- Все это так, дружок. Нынче ученик колледжа предлагает своему директору шелковую рубашку из довоенных запасов в обмен на спирт. А потом делает из него ликер и меняет его на сигареты.
- Это говорит о том, что твой ученик такой же негодяй, как и тот рыжий паразит.
- А что поделаешь с этим? Если хочешь кусок жареной свинины, то, будь добр, сначала продай серебряные подсвечники тетушки Агаты. Оставим это, теперь все достают продукты на черном рынке.
Жюль Грак горько засмеялся.
- Просто великолепно! Ты забываешь только об одном. Когда французы живут с черного рынка, то различай тех, которые идут на это, чтобы не умереть с голоду. А я говорю о тех, кто обогащается на этом.
- Ты думаешь, рыжий обогащается?