На станции трещат выстрелы, Максим пропал, отец тоже словно сквозь землю провалился, красные флаги исчезают. По мостовой стучит твердый, мерный шаг, и Алексей, бледнея, с ненавистью смотрит через приоткрытое окно на тех, других, которые пришли сюда.
Но потом снова слышатся выстрелы, и появляется отец, а вместе с ним Максим. Отец в кожаной куртке, на шапке у него красная звезда. Он участвует в похоронах старого Юдки и его бледного внука, которых "те" в первый же день своего прихода убили и кинули в канаву. Алексея охватывает гнев, любовь и ненависть, еще смутная, еще ни с чем не связанная. Одно чистое чувство, страстное и неудержимое.
Потом начинается. Те, эти, те, эти. Гремят выстрелы, и вечером никогда не известно, чья власть будет в местечке утром. Алексей знает: если напротив у торговца Скорынина окна открыты и его размалеванная дочка сидит у окна, то в местечке белые или петлюровцы. Если же ставни закрыты и дом словно вымер - значит, в городе свои - красные. Из местечка попеременно исчезают то отец и Максим, то Скорынин. Мать теряется среди всего этого, ходит с обвязанной мокрым платком головой, глаза ее распухают от слез, она ломает руки и не спит по ночам, прислушиваясь, не раздадутся ли шаги мужа, которых не слышно уже неделю. Потом к матери приходит заплаканная Скорынина, также ничего не понимающая, что происходит. Они обе сидят и плачут, связанные этим странным и непонятным явлением, - присутствие в городке мужа одной из них неизбежно влечет за собой отсутствие другого.
Однажды белые вваливаются в дом. Их трое. Мать стоит бледная, вся вытянувшись. Алексей дрожит в углу комнаты. Но когда один из тех, выбритый, вылощенный, в кожаных перчатках, начинает орать на мать, Алексей придвигается ближе.
- Не знаю, - говорит мать тихо, но отчетливо.
Хлыст поднимается вверх. Но прежде чем он опускается, Алексей бросается между офицером и матерью, целясь головой в живот врага.
- Ах ты, щенок…
Жесткая рука хватает его за воротник. Обезумевший Алексей колотит кулаками, бьет головой, вырывается и вонзает зубы, чувствуя сквозь кожу перчатки мякоть руки. Пинок в живот валит его на землю. Но он еще борется - колотит руками, ногами в безумном бешенстве. Один за другим падают свистящие удары хлыста, и Алексей знает - это бьют его и мать. Не чувствуя боли, он теряет сознание.
Потом мать долго брызгает на него водой, и первое, что Алексей видит, открыв глаза, - это красная длинная полоса, проходящая по ее лицу до самого подбородка. Он скрипит зубами. Его сердце переполняет ненависть, раз навсегда внедренная этим хлыстом в его память.
Теперь ближе и понятнее становится ему отец. Спина портного Дороша распрямилась, словно он никогда не гнул ее над иглой и утюгом. Глаза сверкают огнем, который восхищает Алексея. Ох, как скрипит отцовская кожаная куртка при каждом движении и как блестят голенища высоких сапог! Алексей тихонько подползает и собственным рукавом усердно счищает пятнышко грязи с этих ослепительных сапог. Отец только теперь замечает его.
- Ну что, малец? - спрашивает он новым, веселым голосом и, наклонившись, видит устремленные на себя с восторгом и любовью светлые глаза сына.
Теперь уже и речи нет о книжках и уроках, отец не говорит ни слова, встречая Алексея на всех митингах, демонстрациях - повсюду, где только собираются люди. Он ничего не говорит даже тогда, когда во время стычки с белыми потный Алексей пролезает за разбитый вагон и подает Максиму патроны, а Алексей чувствует себя взрослым - исчезла преграда, отделявшая его от отца. Он чувствует себя свободным, его внезапно родившаяся любовь к отцу переплескивается через край, сжимая сердце восторгом.
Но вот однажды Алексею пришлось пойти вместе с матерью на станцию. Красные вернулись. Осторожные руки снимают с виселицы тяжелое тело комиссара Дороша. Максим с неузнаваемым, изуродованным лицом лежит рядом, растоптанный, растерзанный десятками каблуков, ударами прикладов. Только откинутая в сторону левая рука невредима и на ее мертвенной белизне четко выделяется сине-зеленая птица с клювом, открытым для песни. Мать так сильно сжимает руку Алексея, будто хочет раздавить ему пальцы. Она не плачет. Сухими огромными глазами смотрит она в мертвое лицо мужа.
Кожаная куртка скрипит, когда люди несут мертвого. Два гроба: в одном отец, в другом матрос. Они лежат оба в открытых гробах - матрос и отец. Они не шевелятся. И лицо у отца синее, страшное. Кто-то подходит и кладет возле этого опухшего лица букет красных цветов; они закрывают его почти целиком за исключением черных глаз, которые упрямо и твердо смотрят в веселое светло-голубое небо.
На рыжий холмик свежевырытой глины один за другим поднимаются люди, они говорят про отца и матроса, В толпе громко плачет какая-то женщина, - нет, это не мать, мать стоит неподвижно, молчаливая, словно вросшая в землю. Это плачет Скорынина.
- Мировой пролетариат никогда не забудет…
Алексей еще не знает, что такое мировой пролетариат. Но он ясно слышит эти слова, они выделяются из гремящих речей, которые не доходят до его сознания. "Мировой пролетариат, мировой пролетариат", - повторяет он сухими губами, словно это заклинание - магический пароль, который нужно во что бы то ни стало запомнить.
Он ждет, не прозвучат ли они еще раз. Но выступления окончились. Толпа колыхнулась. Кто-то начал первый, за ним подхватили другие. Высоко, высоко понеслась песня. Люди поют отцу и Максиму прекрасные гневные слова, от которых несется вихрь, гнущий деревья, и гнев вздымает волосы на голове. Алексей не может петь, уста его скованы, и лицо словно застыло.
Со стуком падают на крышку гроба комья земли. Уже не видно белых досок. Алексей вздрагивает, - так неожиданно раздается залп почетного салюта. Еще и еще раз. Теперь перед ним только холмик глины, под ним лежат оба - отец и Максим.
И только теперь мать падает на землю без крика, без слов, без звука, как срубленное дерево.
Алексей опускается на колени и кладет ее голову себе на плечо. Женщины помогают. Откуда-то приносят воду, и под ее холодными брызгами мать открывает глаза. И снова, как раньше, в молчании встает и смотрит на холмик рыжей глины. Человек в форме и другой в такой же кожаной куртке, как отец, что-то говорят матери. Алексей не слышит слов. Он терпеливо ждет, чтобы они кончили. А потом берет ее под руку и говорит взрослым, серьезным голосом:
- Пойдем, мама.
Мать минуту словно не понимает, что от нее хотят, но потом кивает головой и позволяет сыну увести себя. Алексей чувствует, как тяжело опирается она на него, и это наполняет его грустной, мучительной гордостью. Они медленно идут вдоль улицы домой.
Дома. В углу лежит недошитый костюм управляющего мельницей и на доске стоит давно остывший утюг. Мать подходит и кладет на утюг руку - осторожно, ласково. Ее глаза смотрят куда-то в пространство.
- Тебе нужно лечь, мама, - говорит Алексей, и мать слушается его. Он подводит ее к кровати, снимает туфли, к которым прилипли рыжие комья глины. Укрывает ее платком.
- Спи, мама.
Мать всматривается в него. Привлекает его ближе к себе. Еще раз внимательно смотрит в глаза, на его втянутые щеки.
- Какой ты уже большой, сынок, - говорит она тихим голосом. Веки опускаются на глаза, она засыпает.
Алексей подходит к окну и смотрит на улицу. Напротив, на домике, где разместился местечковый совет, развевается красный флаг. Теперь он там уже и останется.
Сын комиссара Дороша суровыми глазами смотрит на входящих и выходящих людей. Он кусает губы и чувствует на них вкус крови и еще какой-то горький привкус - неужели той глины, которая придавила отцовский гроб?
По улице пробегают мальчишки. Они по привычке оглядываются на окно, из которого смотрит Алексей. Но его не тянет к ним. Он уже взрослый, сын комиссара Дороша, повешенного белыми.
III
В отцовской мастерской поместился жилец, машинист Иван Сергеевич. Иногда его нет по целым дням - уехал. Тогда Алексей осторожно входит в комнату. Все в ней переменилось. И даже запах куда-то исчез, теплый запах утюга, острый аромат прижженной материи, - пахнет кожей и едва уловимо одеколоном, приятным и свежим. На полочке возле окна лежат книги, на столике портрет Ленина. Комната чужая, будто здесь никогда не работал отец. Алексей садится за книжку. Уже некому говорить суровым голосом: "Учись!" Но теперь-то Алексей учится усидчиво, усердно, упорно.
Школа тоже стала иной. Учитель больше не появился. Теперь там хозяйничает Варвара Александровна, светловолосая девушка в коротком жакетике и барашковой шапке. И целая куча учителей, молодых людей и женщин, и только один старичок с вечным насморком, ни зимой, ни летом не снимающий калош, Петр Иваныч.
Алексей учится. Усидчиво, упорно, неизвестно откуда добывая книги, карты, учится вещам, которые вовсе и не входят в объем школьной программы.
- Очень способный этот Алексей, самый способный из всего класса, - вздыхает Варвара Александровна. - Только… какой-то странный.
Алексей влюблен в Варвару Александровну. С третьей скамьи, где он сидит, на учительницу устремлен его взгляд - упрямый, сумрачный, не детский.
Когда Варвара Александровна смеется, на ее переносице проступает маленькая голубая жилка, смешная и трогательная. Светлые волосы мелкими завитками рассыпаются вокруг розового лица, она отводит их маленькой шершавой рукой - руки огрубели от стирки, уборки, стряпни. Варвара Александровна живет одна и сама делает все. Платье всегда одно и то же, синее, уже лоснящееся сзади и на локтях, но на шее белый чистенький воротничок и бант с голубенькими цветочками.
На ее уроках Алексей делает все точно из милости. Замедленной ленивой походкой идет к доске. Доска плохо покрашена, мел ломается и сыплется. Алексей раздраженно пожимает плечами. Учительница смотрит на него с некоторым испугом.
- Мне всегда кажется, что он хочет обругать меня или устроить какой-нибудь скандал, - жалуется она товарищам.
- Вы все выдумываете какие-то истории, - отмахиваются они от нее.
Что же, мальчик как мальчик. Правда, очень способный, правда, у него неизвестно откуда масса сведений, но в конце концов он не так уж отличается от всей этой толпы школьников, наполняющей хохотом и шумом школьное помещение.
Однажды, когда она колет дрова во дворе своего дома, появляется Алексей. С минуту он смотрит на ее работу, и топор сразу начинает вырываться у нее из рук, задевать сучки. Варвара Александровна краснеет и кладет его на пенек. Не говоря ни слова, Алексей подходит и берет топор, быстро и ладно летят щепки, колотые дрова укладываются ровными рядами, - это-то он умеет, у него хватает практики дома.
- Оставь, Алеша, я сама, - протестует она, но Алексей пожимает плечами.
- Чего там… Наколю.
Это уже входит в обычай, что он колет дрова для Варвары Александровны. Два-три раза в неделю он приходит и пополняет запас. Учительницу это стесняет, но она не решается сказать мальчику, что ей не нужна его помощь.
В этой рубке дров Алексей находит выход чувству, которого он не понимает, не может понять и которое угнетает его. Нет, не только колоть дрова, он хотел бы делать за нее все, все. Из своего окна он следит за каждым ее шагом на улице. Она идет быстро, - коротенькая жакетка, из-под шапки выбиваются волосы, руки прячутся в муфту. Она постоянно торопится, бежит, и розовая улыбка сияет на круглом личике. Глаза Алексея следуют за ней, как околдованные. Но в школе он ведет себя с ней вызывающе: отвечает грубо, передергивает плечами, презрительно выпячивает губы. Когда Варвара Александровна приходит в гости к матери, он забивается в угол и оттуда исподлобья следит за каждым движением девушки. И Варвара Александровна смущается и умолкает на полуслове под этим непонятным взглядом.
В эти дни, после смерти отца, Алексей сближается с матерью. Он чувствует себя ответственным за дом, за семью, за эту хрупкую, маленькую женщину. Впрочем, мать оказывается вовсе не такой хрупкой. Она принимается за шитье, и Алексей по ночам долго видит ее склоненную над работой голову. Бегает в деревню за продуктами, до последнего клочка использует маленький огород - сажает картофель и овощи. Сонька вскоре уходит из дому - едет искать счастья в город. Но Сонька всегда была ему далека, и Алексей совершенно не чувствует ее отсутствия. Он даже доволен, что они остались вдвоем с матерью, он теперь чувствует себя главой семьи.
Мать присматривается к этому новому Алексею, который упорно сидит над книжкой, не рвет сапог и брюк, как бывало раньше. Он стал другим, совершенно другим. Но матери кажется, что так было всегда. Стерлись в памяти скандалы с отцом, исчезновения из дому, после которых сын возвращался оборванный и избитый. Когда матери жалуются на своих шумных, распущенных детей, она гордо улыбается. Алексей другой, да, Алексей совершенно другой; но иногда ей вдруг приходит в голову, что вот ведь куда-то исчез из дому ребенок. Этот преждевременно повзрослевший подросток - уже не ребенок. Ничего детского нет в его серьезном сумрачном взгляде, и улыбается он редко, улыбкой взрослого человека. Мать чувствует перед ним некоторую робость, хотя Алексей внимателен, нежен и заботлив.
Алексея гнетет, что он не зарабатывает и все, что имеет, имеет благодаря труду матери, благодаря этим дням и ночам, проведенным ею за машиной, благодаря ее покрасневшим от напряжения глазам, исколотым иглой пальцам. И он мечтает о том времени, когда вырастет, начнет работать и мать сможет отдохнуть, вдосталь поспать и погулять по улицам, на которых посажены теперь маленькие деревца будущего бульвара.
Но пока Алексей бессилен. Он не может купить матери зимнее пальто и не может купить Варваре Александровне синее платье, такое синее, как цветочки на ее банте.
Алексей сидит за книжкой и одним ухом прислушивается к разговору за столом. Разговаривают они вдвоем - мать певуче и мягко, Варвара Александровна быстро, с серебристым смехом, который дрожит в ее голосе даже тогда, когда девушка не говорит ничего смешного. Мальчик прикрывает глаза. Его опьяняет этот голос, свежий, звенящий, полный радостной силы. Этот голос словно приоткрывает ему далекий, неведомый мир, то таинственное и великое, что должно, обязательно должно прийти, чего Алексей еще не может себе представить, но уже предчувствует.
Как запах мяты, как аромат сена, как песня на лугу, над рекой, звучит этот голос, который на одну секунду приоткрывает оконце в неведомое. Но, прежде чем Алексей успевает взглянуть, оконце захлопывается, и в сердце остается осадок неудовлетворенности и жгучей, нетерпеливой тоски.
Вдруг лицо учительницы меняется, смех обрывается на полуноте, глаза становятся внимательными: Варвара Александровна прислушивается тоже. На улице кто-то небрежно насвистывает мотив знакомой песенки. Мать продолжает разговор, но девушка рассеянна, отвечает невпопад. В Алексее вдруг пробуждается подозрительность. Он внимательно следит за изменениями круглого розового личика. Учительнице, видимо, хочется уйти, но неловко прервать разговор. Посвистывание удаляется, и розовое личико меркнет. Алексей прислушивается как бы ее ушами, - нет, уже ничего не слышно, звуки растворились в вечернем воздухе. И Варвара Александровна любезно разговаривает с матерью, но ее смех звучит теперь не так весело, немного искусственно и натянуто. На другой день Алексей встречает в аллее, ведущей к школе, Варвару Александровну. Рядом с ней идет, небрежно ударяя себя по ногам мимоходом сорванной веткой, Семен Семенович Ребров, высокий худой учитель литературы, прозванный Жирафом. Они так заняты разговором, что не заметили мальчугана, скрывшегося в тени придорожных деревьев. Жираф высок, и Варвара Александровна, разговаривая с ним, поднимает лицо, как воробышек, пьющий воду. Личико ее сияет улыбкой, и Алексей, не различая слов, слышит в ее голосе теплые интонации.
В этот вечер он долго лежит без сна, лицом к стене. Мать еще шьет, в свете керосиновой лампы на стене ясно выступают неровности штукатурки, темные трещины, комочки мела. Алексей блуждает глазами по этой бесконечной пустыне и чувствует горечь во рту. Вот тогда-то и рождается решение, что он больше не будет колоть дрова. Этого еще не хватало!
Варвара Александровна уже привыкла, что запас дров в сарае постоянно пополняется, привыкла к стуку топора, и, когда в один прекрасный день убеждается, что за колку дров приходится взяться самой, она удивлена. Потом, встретив Алексея, она, чтобы завязать разговор с этим мальчиком, с которым ей так трудно разговаривать, спрашивает:
- Что же ты, дровосек, не приходишь больше дрова колоть?
Алексей смотрит на нее исподлобья. Завитки светлых волос, прозрачные глаза, ямочка на правой щеке - круглая, очаровательная, как углубленье в лепестке цветка. Он с удовольствием ударил бы ее, самую дорогую, самую красивую, единственную в мире. Но он только говорит мстительным злым голосом:
- Пусть Жираф колет.
Учительница не понимает.
- Что ты говоришь, какой жираф?
- Ну, этот, Ребров…
Яркий румянец пламенем залил нежное лицо. Дерзкий ответ Алексея так неожидан, что учительница на минуту задыхается и ловит губами воздух, как выброшенная на песок рыба. Наконец, она разражается:
- Ты злой, скверный мальчишка! - поворачивается и быстро убегает. Каблучки стучат по тропинке. Алексей стоит неподвижно и смотрит на нее с мрачной, недоброй радостью в сердце.
Только позже в нем пробуждается досада и злость на самого себя. Теперь он все испортил и навсегда. Никогда уже не сможет он сидеть и слушать ее голос в комнате матери, не сможет ни наколоть дров, ни принести воды в ее маленькую квартиру. Алексей чувствует такую боль, что ему кажется, ее невозможно выдержать, нужно умереть сейчас же, немедленно.
Теперь наступают другие дни. Варвара Александровна ведет себя словно ничего не случилось. Она продолжает приходить к матери и добродушно кивает головой Алексею и весело смеется своим серебристым смешком так, что волосы рассыпаются мелкими завитками вокруг ее лица.