– Вот это называется шатун, – указал дедушка Степан на покрытую черным маслом деталь, – а это поршень. Знаешь, для чего нужен двигателю поршень?
– Нет, – откровенно пожал плечами Егор.
– Поршень – очень важная составляющая часть мотора……
Не прошло и месяца, как Егор уже знал всю теоретическую часть своей будущей работы. Дедушка Степан явно обладал уникальным педагогическим дарованием. Совершенно далекий от техники Егор, открыв рот, слушал увлекательный рассказ деда о том, как топливный насос высокого давления очень точно и дозированно подает соляру в камеру сгорания двигателя, где топливо, не выдерживая сумасшедшего давления, производимого поршнем, воспламеняется, высвобождая мощную энергию, толкающую поршень обратно….
Рассказывал об этих железяках дедушка Степан с такой душевной увлеченностью, что, слушая его, Егор забывал о существовании времени как такового. В машинном отделении малого рыболовного сейнера, где они вдвоем проводили дни и недели, всегда был полумрак, который обеспечивала засиженная мухами двенадцативольтная лампочка, уныло болтавшаяся на ржавом железном потолке.
Тишина в этой металлической каморке была, что называется, гробовая. Егор с дедом были полностью отрезаны от внешнего мира толстыми стальными листами. Разговаривали они очень тихо, потому что громкие звуки, отражаясь от железных стен трюма, долго вибрировали в замкнутом пространстве небольшого по размерам машинного отделения, сильно напрягая барабанные перепонки. Все это создавало между дедушкой Степаном и Егором какую-то невидимую связь, делая их с каждым днем все ближе и ближе. Как-то по-родственному привязывались они друг к другу. Время от времени сами того не замечая, увлекшись работой, они надолго замолкали, не переставая при этом общаться каким-то непонятным обычным людям способом.
– Ты молодец, Егорка, быстро соображаешь, – сказал однажды дедушка Степан, когда, закончив работу, они вылезли из трюма на свет божий, – но все равно видно, что не твое это дело – в моторах ковыряться не твое.
Дед, сев на железную тумбу, стоявшую у самого края причала, свесил вдоль тела свои длинные жилистые руки, закрыл седые веки и, развернувшись лицом к уходящему на покой солнцу, затих.
Егор, пристроившись рядом на сваленных в кучу толстенных канатах, тихонько спросил:
– А что значит "не мое", дедушка Степан?
– Не для этого ты, значит, родился, сынок, – спокойно ответил дед, не поворачивая седой головы и не открывая глаз. Егор внутренне сжался от этих слов, и вдруг ему показалось, что всю свою недолгую жизнь он именно их и ждал.
– А для чего, дедушка? Для чего я родился? – осторожно спросил Егор.
Дедушка Степан слегка улыбнулся в свою густую бороду и ответил вопросом на вопрос:
– А ты сам-то как думаешь?
– Я?
– Да, ты.
Егор, озадаченно почесав голову, ответил:
– Да я об этом даже никогда и не думал.
– Напрасно, Егор, – сказал дед и, немного помолчав, добавил: – А это самый главный вопрос в жизни любого человека. Пока ты на него не ответишь, счастья в жизни не будет у тебя, не поселится оно в твоем сердце, сынок, стороной обойдет.
– Да как же мне на него отвечать, – удивленно спросил озадаченный нелегким, а главное, неожиданным вопросом, Егор, – сам у себя спрашиваю и сам себе отвечаю? Это как же?
– А вот именно так, как ты и сказал: сам у себя и спрашивай, – все так же спокойно продолжал дедушка Степан странный разговор. – И запомни: никто, кроме тебя, на него не ответит, никто.
"Ну, дед и дает! Вот озадачил, так озадачил. Сам у себя спрашивай.… Чудно как-то".
Но Егор знал, как и все жители его поселка, что дедушка Степан просто так ничего и никогда ни говорил. Слишком мудрым был этот седой старик, а главное – загадочным.
Остаток вечера Егор провел в раздумьях. Нельзя сказать, что услышанное от дедушки Степана заставляло его мучиться, но зацепило точно. Какая-то молчавшая доныне струна зазвенела в нем, разливаясь по всему телу своим томным серебряным звуком. Как-то сладко и трепетно было даже думать над этим вопросом, а задавать его себе он пока и не решался, предвкушая невероятные внутренние открытия, которые последуют за ним.
– Какой-то ты сегодня странный, Егор, – спросил за ужином отец, глядя, как сын рассеянно ковыряет вилкой давно остывшую жареную камбалу. – У тебя на работе все в порядке?
– Да, все хорошо, папа.
– Дед Степан тебя хвалит, говорит, что справляешься ты с работой. Вот двигатель освоишь досконально, семнадцать стукнет тебе, тогда и в море по-настоящему пойдешь, на промысел. Там и работа поинтересней будет, и заработки получше, а это немаловажно для жизни….
– А можно тебя спросить, папа, – перебил отца Егор, – вот как ты думаешь, для чего на свет люди рождаются?
Отец вновь посмотрел на сына, выдержал небольшую паузу, размышляя над ответом, и осторожно сказал:
– Ну, это несложный вопрос, сын. Люди рождаются, чтобы… – он замялся, – ну, чтобы жить, работать….
– Деньги зарабатывать, – улыбнулся Егор.
– Конечно, а без денег-то как жить?
– Да, согласен, никак, но не для этого ведь природа человека придумала. Когда тысячи лет назад никаких денег и в помине не было, люди для чего-то ведь жили.
– Да как они жили-то? В шкурах по лесу бегали да о жратве насущной думали. Это разве жизнь? – понемногу "заводился" отец, но отступать явно не собирался, слишком принципиальным был для него разговор.
Первые его детские воспоминания были связаны с послевоенной полуголодной жизнью. Любой мальчишка его поколения мечтал есть вдоволь каждый день, а на вопрос – зачем жить, уверенно отвечал: "Надо нам коммунизм построить, а там каждому по потребности". И все были уверены, что вот-вот построят, а там зашел в забитый битком магазин и набрал чего хошь и сколько хошь….
– По лесу, говоришь, бегали за едой, – Егор сделал небольшую паузу и вдруг спросил: – А для чего они тогда дольмены и пирамиды строили?
– Чего строили? – округлил глаза отец.
– Дольмены, папа, дольмены. Я в школьной библиотеке книжку брал читать. – Егор решительно отодвинул тарелку и пошел в наступление: – Интересная книга, называется "У бесконечности в плену"; ну так вот, дольмены – это такие каменные сооружения, составленные из огромных плит, весят которые по нескольку тонн. Строили их примерно шесть или семь тысяч лет назад, а может быть, и намного раньше, в общем, в те самые времена, когда, как ты говоришь, люди в шкурах по лесу бегали и ни о чем, кроме как поесть, не думали.
– Ну и для чего же они их строили? Это дома были? – озадаченно спросил отец.
– Нет, конечно, не дома, для жизни эти сооружения не подходят совершенно, строили их с другой целью, папа, – глаза Егора светились, а руки машинально скручивали в трубочку лежащую на столе газетную салфетку. – По одной из научных версий, это были звездные обсерватории, люди к звездам стремились, понимаешь, папа? К звездам!
– Какие, к черту, звезды в то время? – громко возмутился отец, наливая себе из стоящего на столе графина полный стакан красного домашнего вина. – Какие еще звезды? – повторил он и, опрокинув в себя стакан, тяжело посмотрел на сына. – Ты чего опять мелешь? К звездам люди совсем недавно стремиться стали, про Гагарина разве не слыхал? Как можно стремиться к звездам, не имея космических кораблей? Это тысячи лет назад-то….
– Вполне, – спокойно ответил Егор. – Я тебе, папа, больше скажу: уже в то время люди знали, что Земля круглая, что она крутится вокруг Солнца, вокруг собственной оси, и, мало того, ось Земли тоже делает круг в пределах двух тысяч лет, это называется Эра.
– Во дает! – округлив глаза, усмехнулся отец. – Да каждый школьник знает, что Джордано Бруно доказал округлость Земли лишь в шестнадцатом веке, за что его церковники и порешили.… Что-то ты мне сегодня не нравишься, сынок. Не заболел ли ты часом? Вон, посмотри, как у тебя глаза горят, просто сверкают.
– Нет, папа, – сказал Егор, вставая из-за стола и убирая стоящую по центру сковородку с остатками рыбы, – со здоровьем у меня все в порядке. Другое меня сейчас заботит….
– С дизелями не разберешься никак? – смягчив тон, участливо спросил у Егора отец, с любовью наблюдая за сыном, аккуратно сметающим со стола хлебные крошки. "Парень-то какой послушный и хозяйственный вырос, жаль, мать не дожила, порадовалась бы.… Уйдет в армию, совсем один ведь останусь…. Вернулся бы только", – пронзила отца темная, невесть откуда взявшаяся мысль.
– Ты не стесняйся, спрашивай все у деда Степана, он тебя всему научит, – украдкой смахнув навернувшуюся на глаз каплю, дрогнувшим голосом сказал отец. Неожиданная беспричинная тревога за судьбу сына сжала его одинокое отцовское сердце металлическими холодными тисками. "Да что это со мной? И с чего, непонятно…".
– Да я, папа, у него все спрашиваю, не волнуйся, – вкладывая совершенно иной смысл в эту фразу, ответил отцу Егор, – я только хотел сказать…… Папа! Что с тобой?
Егор бросился к неожиданно побелевшему отцу и, взяв его за плечи, тревожно посмотрел в глаза.
– Все нормально, сынок,… все хорошо…, не волнуйся…, что-то сердце сжалось неожиданно, никогда со мной такого не было, – прерывисто хватая ртом воздух, ответил не на шутку взволнованному Егору отец. – Там,… под кроватью, у меня аптечка лежит,… принеси ее.…
Егор молнией метнулся в отцовскую спальню, где под старой панцирной кроватью нашел белую пластмассовую коробку с красным крестиком на крышке. Схватив ее, он так же быстро вернулся в кухню, застав отца в том же положении.
– Вот, папа, я принес…, – сильно волнуясь, Егор стоял возле отца в совершенной растерянности.
– Достань валидол и дай мне пару таблеток, – болезненно зажмурив глаза, сказал отец, прижимая левую руку к груди.
Выполнив просьбу, Егор с глубоким состраданием смотрел, как его всегда сильный и уверенный в себе батя был накрепко схвачен физической болью, в один миг превратившей его в беспомощного старика.
Положив под язык таблетки, отец, не открывая глаз, полушепотом спросил:
– Так что же все-таки тебя волнует, Егор?
– Не надо сейчас об этом. Тебе полегче?
– Да, отпустило. Вот уж совсем хорошо, – облегченно вздохнув, ответил Егору отец и открыл глаза, – сейчас вот посплю, а завтра буду как огурец. Не переживай, сынок, прорвемся, – попытался улыбнуться он посиневшими губами.
Уложив отца и дождавшись, когда тот уснет, Егор, тихонько ступая, вышел во двор. Теплый осенний вечер в один миг окутал удрученного парня чарующим ароматом созревшей изабеллы и свежестью успокоившегося к вечеру моря.
Егор сел на скамейку и, глядя на огромного паука, деловито переползающего по замысловатому узору своей паутины, задумался: "Это я виноват, что у отца прихватило сердце. Ну, чего я к нему полез с этими дольменами? Всю жизнь он пашет как раб, чтобы меня вырастить и в жизнь взрослую вывести, а я ему все переворачиваю с ног на голову, вот он и волнуется за меня сильно, не понимая, что со мной происходит. Все. Больше я при нем об этом ни слова, только о дизелях и сейнерах; надо мне его беречь. Что он в жизни-то видел? Море, шторма, запутавшиеся рыбацкие сети, сгнившие причалы и пропитанные солью швартовочные канаты. Смерть мамы его сильно подкосила, любил он ее очень, так ни на кого больше и не посмотрел, все ее вспоминает. Постоянно на кладбище ходит и сидит там один у ее могилы и рыдает, я сам видел. Не может он ее забыть, да и не хочет. Вся жизнь его сейчас заключается во мне, больше и смысла у него никакого нет жить….
Неужели и правда в жизни нет другого смысла? Неужели вся жизнь – это работа, зарплата, дом, дети и печаль об ушедших временах? …А дольмены тогда зачем? Пирамиды? Зачем люди ночью на звезды смотрят? Зачем дедушка Степан рассвет встречает каждый день, а на закате замолкает, повернувшись лицом к солнцу? Ведь у него тоже никого нет, хотя, по слухам, было у него две жены и двенадцать детей. А сейчас он один, всех растерял в лихолетье, но никто не может сказать, что живет он бессмысленно. Он всегда какой-то живой весь, наполненный, а отец всегда задумчивый и угрюмый. Ведь он не старый совсем, а огня в глазах нет. Как же помочь ему? Все мои разговоры он отвергает, еще мрачнее только становится. Уйду в армию, как он тут один-то?"
Перебирая свои беспокойные мысли, Егор и не заметил, как на усеянном "светлячками" черном небе деловито взошел молодой месяц и понимающе тихо повис прямо над ним, всем своим видом пытаясь подбодрить и утешить, словно говоря ему: "Не грусти, правильно ты мыслишь, есть в жизни вашей человеческой другой смысл, настоящий, который сверху вам дан. И есть предназначение, но у каждого свое, а вместе вы делаете одно большое дело. Ищи себя, а пока не найдешь, будешь мучиться и терзаться, не будет Тишины в твоем сердце, а Тишина и есть цель всего человечества. Но каждый должен дойти до нее сам, своим собственным путем, выполнив свое предназначение.
Все просто и в то же время сложно. Давай, Егор, ищи, исследуй себя, а на видимый мир не обращай особого внимания, он лишь инструмент в твоих руках, пользуйся им, и с его помощью ты найдешь себя".
Лишь только в окне Егоровой комнаты забрезжил рассвет нового дня, он открыл глаза и понял, спать больше не хочется. Оторвав голову от подушки, Егор глянул на стоявший на тумбочке круглый, в металлическом корпусе будильник, который показывал шесть часов тридцать минут. Ого! Рань-то какая!
Он сел на кровати и прислушался; в соседней комнате раздавался тихий, едва слышный храп отца. На миг вспомнив вчерашний его приступ, Егор нахмурился и, несколько раз тряхнув светлой головой, отогнал от себя ненужные мысли.
Тихонько встав со скрипящей старыми пружинами койки, он быстро оделся и вышмыгнул на улицу.
Прелесть набиравшего силу дня остановила его на пороге дома и вынудила, закрыв глаза, наслаждаться чарующей красотой восходящего из-за сопок солнца. "Вот силища-то! – восхитился Егор проникающей сквозь закрытые веки волшебной теплотой далекой звезды. – Находится от нас невесть где, а сколько жизни и света нам дает и ничего взамен не просит!"
Неожиданно Егор вспомнил о дедушке Степане, ежедневно встречающем рассвет и бормочущем при этом какие-то странные слова. "А что, если мне пойти на берег к дому деда да и подслушать, что он там бубнит?" Неожиданная, наполненная юношеским энтузиазмом мысль наполнила Егора своей свежей энергией, заставившей пытливого парня босиком выскочить на песчаный берег и направиться к Генеральской бухте, где у самого подножия Военной сопки стоял одинокий глинобитный домик.
Еще издали он увидел одиноко стоящую на берегу моря фигуру с поднятыми вверх руками. Дедушка Степан, развернувшись лицом к восходящей звезде, совершал свой ежедневный загадочный ритуал. Егор, осторожно ступая босыми пятками по остывшему за ночь песку, подошел совсем близко к деду и, усевшись на берег прямо за его спиной, затих, превратившись в одно большое ухо.
Мелкая волна, несмело накатывая на берег свои кучерявые барашки, умиротворяюще действовала на парня, органично дополняя окружающий бухту пустынный ландшафт. Над морем изящно парили чайки, высматривая в синих водах зазевавшуюся рыбку.
– О, Ярило, Жизнь и Свет дающее, Слава тебе и земной поклон мой человеческий, – расслышал Егор первые слова загадочного монолога. "Так это он молится, что ли?" – мелькнула в его голове догадка.
– Благодарю тебя, – ровным тихим голосом продолжил дедушка Степан, – за то, что имею возможность дышать и видеть тебя, за то, что сердце мое бьется в груди, а из глаз моих льют слезы радости во славу твою! Ты есть суть и первопричина человеческая, ты – единственное успокоение наше и покровитель. Избавь весь род людской от земных страданий и привязанностей, покажи всем путь иной, небесный, возвысь мысль нашу до высот своих чистых, истреби в нас животную страсть, научи любить всех и каждого, освободи от гордыни собственной, от желаний низменных, от слов пустых и лжи очерняющей, освободи от рутины и усталости, избавь от бесчувственности к чужой боли. О, Ярило! Дай нам всем возможность отдавать силы свои на благо других и не желать ничего для себя, не тратить зря свет, который ты нам даешь. Помоги роду людскому превзойти смерть, осознать бесконечность жизни, тобой данной. Сделай жизнь нашу дорогой к тебе, озари светом своим все дела наши земные. Слава тебе! Великая Слава тебе! Великая Слава тебе! Великая Слава!
Закончив, дедушка Степан опустил свои руки и продолжал молча стоять, вдохновенно устремившись лицом к уже достаточно набравшему силу солнцу.
Егор, открыв от изумления рот, пытался "переварить" услышанное, устремив немигающий взгляд на ровную спину деда. В ушах настойчиво звенели два слова – "превзойти смерть". "Неужели ее действительно можно превзойти? Значит, мои полеты не простая иллюзия? Неужели дедушка Степан…?"
– Я думаю, что ты гораздо ближе к пониманию бессмертия, Егор, чем все вместе взятые жители нашего поселка.
Немного ошеломленный парень молча смотрел на заслоняющую солнце высокую фигуру старика. Мощные и теплые лучи, огибая его силуэт, образовали вокруг него сияющее поле, создав дивное впечатление светящегося изнутри человека.
Вот так в жизнь приходят чудеса. "Откуда он знал, о чем я сейчас думаю?" Ощущение причастности к чему-то возвышенному пробежало по спине Егора мелкими мурашками. Значит, превзойти смерть можно? Значит, мама не умерла? Но как это? Закрыв глаза, он увидел, как рассвет новой зари забрезжил на горизонте его духовных просторов. Но свет был слабым, и как ни пытался Егор поймать его, у него ничего не получалось.
– Никто не умирает, Егор, – услышал он знакомый голос. Открыв глаза, Егор увидел покрытое седой бородой и глубокими морщинами доброе лицо дедушки Степана, который, сидя на корточках, внимательно смотрел на него.
– Почему? – тихо спросил он.
– Потому что никто не рождается.
– А я, ты, все люди,… – Егор запнулся, сильно волнуясь, не в силах сформулировать вопрос. – Мы что?.. Мы кто?.. Мы… где?
Дедушка улыбнулся и, положив теплую руку Егору на плечо, сказал:
– Ты задал много вопросов, но мне кажется, тебе сначала нужно разобраться с задающим их. Кто меня сейчас спрашивал?
– Как кто? Я, – недоуменно пожал плечами Егор.
– Кто этот "Я"? – задал странный вопрос дедушка Степан и очень внимательно посмотрел на парня.
– Да как кто? – изумился тот. – Я – это Егор Чайка.
– Кто считает, что он Егор Чайка?
Егор хотел очень быстро ответить на этот пустяковый вопрос, уже открыл было рот, но неожиданно для себя понял, что ответа у него нет. Во дела! В голове творилась полная неразбериха. Кто такой Егор Чайка? Вот вопрос. А действительно, кто это такой? Егор внимательно оглядел себя. "Вот они, мои руки", – и он покрутил своими кистями, разглядывая их со всех сторон. Руки как руки. Затем он посмотрел на зарытые наполовину в береговой песок босые ступни своих загорелых ног, пошевелил пальцами. Ноги как ноги. "Что он хочет от меня услышать? Все просто: Егор Чайка – это руки, ноги, голова…… Ну и все остальное мое тело. Нечего здесь думать. Вот он, Егор Чайка, сидит на песке и слушает крик голодных чаек".
– Не торопись, – все так же тихо сказал дедушка Степан. – Прислушайся к себе. Ты только что подумал – мое тело. Так?
– Да, – уверенно сказал Егор, уже не удивляясь тому, что дедушка Степан читает его мысли.
– Значит, есть тот, у кого это тело есть? Кто это?