Выбросив окурок в стоящее возле скамейки ржавое ведро, Алексей встал и, зевая, потянулся. Он уже собрался было уходить, как неожиданно ему послышалось легкое шуршание между палатками первого и второго взводов. Алексей осторожно заглянул в узкий проход и увидел сидящего на земле и дрожащего от холода Максима. На секунду белорус опешил, точно такую же картину он уже видел.
Несколько месяцев назад, когда они только-только пришли в роту из учебного центра, лейтенант Гладышев построил вновь прибывших солдат у палатки первого взвода и, поднеся к глазам измятый список, громко зачитал четыре фамилии:
– Сабуров.
– Я!
– Гарбуль.
– Я!
– Веденеев.
– Я!
– Горохов.
– Ну, я.
– Шаг вперед, шагом марш!
Названные бойцы, неуверенно поправляя висевшие за их спинами выгоревшие на солнце рюкзаки, вышли из строя.
– Все перечисленные зачисляются в первый взвод первой роты, – сказал, как приговорил, лейтенант и, убрав мятый список во внутренний карман зеленой униформы, добавил: – В палатке доложитесь о прибытии старшему сержанту Фандюшину, он вас разместит.… Удачи, воины, – участливо улыбнулся он, – она наверняка вам понадобится.
Когда лейтенант вместе с нераспределенной по взводам молодежью скрылся из виду, оставшаяся у палатки первого взвода четверка, бросив рюкзаки в пыль, неуверенно закурила, не решаясь начать новую, неизвестно что сулящую им шнуровскую жизнь. Обсуждая будущие перспективы, все сошлись на одном: хлеб-соль за обшарпанной дверью взводной палатки им, скорее всего, не предложат, а медовых пряников – и подавно.
– Я слышал про этого Фандюшина, – как всегда, спокойно, без всякой паники, доложил друзьям Кирилл, – просто зверь, а не дембель. А еще у него друг есть – башкир, тот вообще убийца.
– Да ладно, не пугай, – почесал свою рыжую голову вечно улыбающийся Горохов, – пуганые. Вместе держаться будем дружно и хрен на них положим. Подумаешь, дембеля, один год разница.
– Не скажи, Серега, – задумчиво произнес Гарбуль, – год в Афганистане – это вечность. Не можем мы на них "забить", потому как в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Положено шнурам до года – шуршать, значит, будем шуршать. А вот когда свое отлетаем, тогда и будем права качать, а пока мы бесправные.
– Прав Бульба, – поддержал Гарбуля Максим, – не стоит нам в бутылку лезть. Кто мы такие? Шнуры зеленые, а эти ребята все-таки уже двенадцать месяцев воюют, Афган топчут, "духов" рвут как грелки, награды боевые имеют.
– Как хотите, – сплюнув сквозь зубы, подвел резюме рыжий как огонь Горохов, – я свое мнение высказал. Мне все едино: что "духи", что офицеры, что "эти ребята", я и один могу восстать. Ну что, пошли, что ли? – уже не так уверенно предложил он.
– Пошли….
И они вошли в палатку. Уже через полчаса Максим получил от Фана первую затрещину и, глотая слезы обиды, сидел точно в такой же позе и на этом же самом месте….
– Вот это номер! – удивленно выдохнул Алексей и присел на корточки рядом с другом. – Макс, ты что, с ужина тут сидишь?
Не поднимая головы, Максим утвердительно кивнул.
– Да ты околел весь! На, возьми, – Алексей снял с себя бушлат и накинул его на дрожащие плечи товарища. – Что случилось, Макс? Ты почему не в клубе?
– Леха, скажи честно. Вы меня, наверное, сволочью считаете? – глядя в землю, тихо спросил Максим. И сам себе ответил: – Ну и правильно. Другого я и не заслуживаю.
– Знаешь, Макс, – улыбнувшись, сказал Алексей, – давеча за ужином гляжу я в твои радостные глазенки, а сам думаю: ну не твое это – на гитарке бренчать. Ты же десант от бога, не сможешь ты в музвзводе, затоскуешь. Кто тебя окружать там будет? Горнисты слюнтястые да чистоплюи манжетные. Как с такими дружить? Не твоя это атмосфера. Знал я, что вернешься ты, чувствовал,… – Алексей положил руку на плечо Максима. – Никто из нашего призыва тебя не осуждал. Дембеля гундели, конечно, но наши ребята ни одного кривого слова в твой адрес не отпустили. По крайней мере, я не слышал.
– Получается, что ты меня знаешь лучше, чем я сам себя. Я ведь до последнего был уверен, что уйду, – усмехнувшись, сказал Максим, затем добавил: – И ушел бы, если б не Фан.
– Фан? – удивленно переспросил Леха. – Застращал, что ли?
– Ты знаешь, совсем нет, к этому я был готов. Слова нашел для меня неожиданные, – задумчиво произнес Максим, – словно разбудил он во мне что-то. Вот такие дела.
– Да, брат, – сочувственно произнес Алексей, – денек у тебя выдался – врагу не пожелаешь. Ну, да ладно. Пошли в палатку, я помогу тебе собраться. Вот ребята завтра удивятся, проснувшись!
– Спасибо за поддержку, – сказал Максим, медленно поднимаясь на затекших ногах.
– Не стоит, – был ответ.
ПЛАТА
Дела обычные и легкие – для толпы и обыкновенных людей. Люди же редкостные, героические и божественные идут на трудности, чтобы необходимость вынуждена была отступить….
Дж. Бруно
Максим провел указательным пальцем по мокрой от утренней росы броне БТРа, выводя причудливой формы рисунок, похожий на поднятую вверх куриную лапку. "Альгиз", – вспомнил он название руны небесной защиты. В далеком теперь уже детстве ему случайно попалась интересная книжка про древних норманнов, отважных воинов, веривших в могучего бога Одина. В бою у каждого из них на шее висел амулет в форме Альгиза, который напрямую связывал их с небом….
Когда десятки боевых машин, одновременно зарычав многосильными моторами, взорвали предрассветную тишину окрестностей, первая парашютно-десантная рота во всем своем боевом составе уже восседала на бронетранспортерах.
Выстроившись в ровную ниточку, колонна, выехав из парка и оставляя за собой густой шлейф сгоравшего в дизелях соляра, направилась в сторону КПП "Восточное". Выехав за пределы расположения бригады, боевые машины с солдатами на броне и в десантных люках неторопливо направились в сторону восходящего солнца, неторопливо всплывающего над острыми пиками высоких гор.
Максим и Алексей, сидя на броне третьего по счету БТРа, ежились от утренней сырости и плотно прижимались друг к другу плечами. Максим поднял воротник бушлата и, повернув голову на сто восемьдесят градусов, с надеждой посмотрел на идущий в авангарде колоны БТС – боевой танк саперов. Огромная железная машина, грозно рыча, мощно толкала впереди себя многотонный вращающийся трал, безжалостно рыхлящий огромными шипами спекшуюся землю. Хотелось верить, что "духовские" фугасы наверняка под ним сработают. Он поплотнее прижался к другу и, сладко закрыв глаза, задремал. Наверное, даже не задремал, а просто провалился в беспокойное забытье.
Прошедший день, пожалуй, самый тяжелый день в жизни этого восемнадцатилетнего парня, выжал из него остатки юности и детских иллюзий. Вчера впервые в своей жизни Максим, отказавшись от сладкой участи, сделал серьезный, осознанный выбор в пользу борьбы и новых испытаний, и поэтому сегодня он был уже совсем другим человеком. Люди обычные никогда не выбирают трудных дорог, им даже в голову не приходит, что теплый покой и уют можно осознанно поменять на холод и нечеловеческое напряжение. Вот почему небо любит героев!
Максим спал тревожно, но крепко, невзирая на ревущий где-то под ним многосильный мотор и подбрасывавшие громоздкую машину ухабы афганского бездорожья. И находился он далеко от своего тела, очень далеко, в мире сладких грез и упоительных иллюзий, где отсутствуют понятия расстояния и времени. А снилась ему Маринка, его первая и настоящая любовь. Он с ума сходил от ее длинных каштановых волос, а пьянящий аромат ее упругого тела даже во сне доводил его до полного умопомрачения.…
* * *
– Ты знаешь, а у меня кое-где есть родинка, – заявила Маринка, загадочно улыбнувшись и волшебно хлопнув при этом своими пушистыми ресницами. В ее квартире они были одни, потому как родители Маринкины отправились в гости. По ее загадочной улыбке и по тому, как она это сказала, Максим блаженно понял: родинка не на плече, уж точно.
– И где же, позвольте спросить, находится это наше "кое-где"? – ласково промурлыкал Максим, чувствуя прилив необычайно приятной энергии. Похоже, вечер зря не пройдет.
– А, вот! – еще более загадочно сказала она и сделала попытку перевести разговор на другую тему. Но не тут-то было. Максим, прошуршав потертыми джинсами по мягкому дивану, приблизился вплотную к девушке и осторожно положил руку ей на плечо.
– Маринка, так нечестно! Если уж сама начала разговор про свое родимое пятнышко, – продолжал мяукать он, поглаживая нежное плечико, – то я обязательно должен на него посмотреть и полюбоваться.
– Ты что, с ума сошел? Она у меня на таком месте,… – наигранно округлила глаза Маринка, сделав попытку отодвинуться от возбужденного парня.
Неожиданная догадка вмиг иссушила мужскую гортань, превратив ее в Сахару. Неужели на…?
– На каком? – проглотив сухой ком, с трудом прохрипел Максим и, закашлявшись, намертво прижал к себе девчонку.
Осознав, что сопротивление бесполезно, Маринка обмякла и, прижавшись к Максиму, прошептала:
– Я стесняюсь, Максимка….
– А ты и не говори, – набирая обороты, перебил ее Максим, – просто покажи, и все дела!
– Стесняюсь, и все, – отрезала Маринка.
– Ладно, давай тогда так, – перегруппировавшись, зашел с флангов "Багратион", – я на минуту закрою глаза, а ты в это время подготовишь родинку к показу. Когда можно будет посмотреть, ты мне дашь знать.
– Хитренький какой. Подготовишь к показу,… – передразнила его Маринка. – Чтобы ее увидеть, мне надо кое-что с себя снять….
Максиму показалось, что в комнате неожиданно иссяк кислород.
– Значит, надо снять! – неожиданно для самого себя выкрикнул он и, смутившись, закрыл себе рот свободной рукой.
– Я стесняюсь, – уже как-то неуверенно пролепетала Маринка, и ее аккуратная красивая головка нежно опустилась на сильное мужское плечо.
– Она у тебя там?.. – Максим взглядом попытался сориентировать Маринку на местности.
– Нет, не там, – тихо ответила она и уже шепотом добавила: – Она у меня на левой груди.…
О, боже! Мужское сердце рвалось наружу с такой силой, что, казалось, грудная клетка уже трещит по швам. Бездействовать Максим больше не мог, иначе он мог взорваться, как не выдержавший огромного давления паровой котел. Уже расстегивая на груди у этого чуда под названием Маринка ее тонкую кофточку, он знал наверняка: она всецело в его руках. И если он сильно захочет, то увидит не только родинку.…
* * *
БТР резко затормозил и остановился. Сонная голова откинулась назад и больно ударилась о железную башню машины. "Екарный бабай, неужели это был сон?" Автоматически растирая ушибленный затылок, Максим вернулся обратно в свое просыпающееся тело. "Да, – злорадно ответили ему чужие горы, – всего лишь сон!" Солдат сплюнул и холодно ухмыльнулся безмолвным вершинам.
– Кому стоим? – поинтересовался он у Алексея.
– Ты думаешь, мне кто-то докладывал? – стоя на коленках и внимательно изучая горизонт, ответил белорус. – Похоже, есть данные о минировании дороги, саперы там чего-то копошатся.
"Дороги…", – мысленно передразнил Максим друга и, развернувшись по ходу движения, неожиданно сощурился от уже достаточно набравшего силу солнца.
– Ты где здесь дороги-то видел?
– Какие ни есть, а все равно дороги, – задумчиво сказал Алексей и, придав голосу философский тон, добавил: – Дороги войны!
Привыкнув к яркому свету, Максим огляделся. Пока он спал, бригадная колонна подошла к горному району Акпай. Эту местность полностью контролировали моджахеды. Наши войска здесь появлялись нечасто, в основном проездом, да иногда разведрота долбила здесь шныряющие в сторону Пакистана караваны. Максим снял автомат с предохранителя и дослал патрон в патронник – так, на всякий случай.
Изогнувшись длинной змеей, колонна железных машин стояла на равнине, не глуша двигатели. В трех километрах впереди начинался пологий затяжной подъем на перевал, который закрывал собой весь восточный горизонт чужого пейзажа. Максим здесь бывал. Он помнил быструю горную реку, разрезающую пополам начинавшееся с другой стороны перевала горное ущелье. Когда боевые машины пересекали эту водную преграду, бурные потоки реки захлестывали своими ледяными брызгами сидевших на броне солдат.
Максим потрогал рукой лежащую под ним видавшую виды брезентовую плащ-палатку, словно хотел убедиться в ее наличии.
– Макс, помнишь, Зуфар из разведки рассказывал, как год назад "духи" прямо в речке фугас поставили? – подтягивая к себе весь в заплатках рюкзак, сказал Алексей.
– Это которая за горкой? – откликнулся вновь закрывший глаза Максим.
– Ну да, – развязывая боковой карман РД, подтвердил белорус, – их бээмпэшка только в воду залезла, и тут как шарахнет! Пацанам тогда не повезло: они, чтоб не замочиться, в десантный люк залезли, там их по стенкам и размазало.
– Да, помню, – натягивая панаму на глаза, сказал Максим, – "старики" тогда погибли, им домой через месяц, а они..….
– Вот-вот, – подтвердил Алексей, доставая из рюкзака баночку паштета, – перед самым дембелем их закосило. Мне как Зуфар об этом рассказал, сразу стало ясно: внутри, – белорус похлопал ладошкой по железному корпусу машины, – верная "коса". В случае подрыва, сидя на броне, выжить шансов больше. Ты как насчет закусить? – сменил невеселую тему белорус, и в этот момент все машины колонны заглушили моторы. – Лично у меня "яма" открылась, а стопарнулись, похоже, надолго.
Максим приподнял с глаз панаму и прислушался к своему вечно пустому в последнее время желудку.
– Да, наверное, стоит, – утвердительно сказал он и, подтянув к себе свой рюкзак, задумался: чего съесть-то? "Полчаса наверняка простоим, – подумал он и решил подкрепиться поплотнее. Достав банку мясных консервов с жареной картошкой, пачку галет и баночку яблочного сока, Максим устроился поудобнее, достал маленький консервовскрыватель и принялся за дело.
Осторожно открыв банку, он вытер "открывашку" о штаны и отложил в сторону, затем достал из бокового кармана своего выцветшего рюкзака трофейную ложку "Made in Japan".
Ложка была знатная, с историей. Сделана она была из нержавеющей стали. На лицевой стороне ее длинной и плоской ручки красовалась отлитая в металле полуобнаженная рабыня с пышной грудью и роскошными, до пят, волосами. Собственно, волосы и были единственной одеждой этой застывшей навеки красавицы. Ее чудесные, поднятые вверх руки были плотно перетянуты металлическими путами, а стыдливо опущенная вниз голова, полностью накрытая спадавшей вдоль тела невообразимой волной неземных прядей, словно хотела сказать своему обладателю: "Не мучай меня, мой господин, развяжи мне руки и одень мое тело, я и так твоя…".
Досталось это произведение восточного искусства Максиму по случаю, во время "чистки" одного кишлака у подножия Альтамура. Кишлак был безлюдный, но живой, потому как вся домашняя утварь его обитателей была на месте. Жители ушли, предупрежденные о появлении шурави. Максим, войдя в один из глиняных домов, увидел пустую комнату с очагом на земляном полу и сложенными аккуратной стопкой у стены матрацами. Рядом с выходящим на пыльную улицу пустым окном зияла выбитая в глиняной стене ниша с посудой. Там он и увидел свой трофей. Иметь такие ложки молодым солдатам запрещалось, поэтому и приходилось Максиму скрывать свою безмолвную красавицу в походном рюкзаке.
Достав два кубика сухого горючего, он положил их на броню и поджег. Когда бесцветное пламя прилично нагрело дно консервной банки, Максим запустил в нее свою длинную ложку и перемешал содержимое. Не торопясь, достал из пачки твердую, как камень, галету и нагрел ее на остатках догоравшего огонька, иначе не раскусить. Зачерпнув из банки шипяще-аппетитное, перемешанное с картошкой мясо, он с удовольствием, предварительно прикрыв глаза, отправил его в рот. Закинув следом кусок размягченной на огне галеты, тщательно пережевал и проглотил. Затем с удовольствием повторил эту нехитрую процедуру. Покончив с картошкой и мясом, он проделал два отверстия в банке с соком и, расслабленно развалившись на броне, толкнул локтем Гарбуля:
– Лех, а Лех?
– Ну чего тебе? – отрывая от обветренных губ маленькую баночку со сгущенным молоком, недовольно отмахнулся от друга Алексей.
– Вот я лежу и думаю, – сладко потягивая прохладный сок, протянул Максим, – как вот ты, имея такого папу, целого полковника госбезопасности, попал служить в такую…, как это помягче выразиться,… ну, ты понял. А, Лех?
– Тебе-то какая печаль? – нахмурился Алексей и, отбросив в сторону пустую банку, снял с ремня пластмассовую фляжку: – Воды хочешь?
– Ага, давай, соком не напьешься. – Максим сделал несколько глотков и вернул флягу. – А все-таки, Леха, как такое могло случиться? Ладно мы, простые смертные….
– Ну вот чего пристал? Если бы хотел, давно рассказал, – перебил Алексей и, не без труда размяв в руках "дубовую" сигарету без фильтра, протянул смятую пачку Максиму. – А впрочем, тебе, пожалуй, расскажу, но только тебе. Понял?
– Могила. – Максим оживленно раскурил сигарету и услужливо протянул горящую спичку Алексею: – Ты же меня знаешь, я не трепло.
– Знаю, потому и рассказываю.
Разложив на броне подбушлатник, Алексей с удовольствием лег на спину, вытянул затекшие ноги и, крепко затянувшись, начал свой рассказ: