- Я останусь. Меня ведь только тайные агенты видели, а они в гестапо не ходят. За последние два месяца я у них на явке первый раз.
- Возможно, тебя сегодня и выследили.
- Ну да, - усмехнулся Павел, - меня выследят. Я дворами сюда шел - дворами и уйду.
- На улице встретят.
- Тогда вот этот пущу в ход. - Павел выразительно похлопал себя по бедру, где за поясом был спрятан "ТТ".
Андрей Васильевич с нежностью и тревогой посмотрел на паренька.
- Согласен, но при условии: поселишься в кочегарке и будешь там дневать и ночевать.
- Идет, - обрадовался Павел. - Меняю хату на кочегарку. От гестаповцев лучше всего прятаться в гестапо. А вы?
- Я и Пырин пока останемся. Надо, Паша, предупредить еще одного товарища, - Сердюк думал о радисте. - А то придет в мастерскую на явку - и прямо в лапы… - И подошел к Павлу вплотную: - А ну-ка давай оружие.
- Андрей Васильевич, Андрей Васильевич! - скулил Павел.
- Давай, давай! Осмотрю - верну.
Павел недоверчиво протянул пистолет.
Сердюк вынул обойму, проверил механизм - действует безотказно. Один за другим разложил на столе патроны. Внимание привлекли легкие, почти незаметные царапины на одной пуле. Царапины были расположены симметрично: значит, кто-то вынимал пулю из гильзы.
Торопливо достав ручные тиски, Сердюк зажал в них пулю. Она поддалась без особого труда, и содержимое гильзы - мелкий желтый порошок, похожий на яичный, - высыпался на стол.
Когда Сердюк поднес спичку, порошок не вспыхнул, а загорелся спокойным синим огоньком.
- Ну, счастье твое, Паша, что проверил, - сказал он и показал глазами на все еще горевший порошок. - Это взрывчатка. Вместо выстрела - взрыв. И пистолет на куски.
- Все предусмотрели, сволочи!
- Все. Даже наш контрход, если бы мы, разгадав их замысел, заранее напали бы на склад, чтобы вооружиться.
- А пистолет в порядке? - с надеждой в голосе спросил Павел.
- В порядке. Как удалось стащить?
- Схитрил. Коптилку рукавом погасил, будто нечаянно. Пока зажигали, - я за пазуху.
Сердюк вышел в кладовую, долго гремел там банками, бутылками и принес обойму с патронами, протянул Павлу.
- Торопись к Вале. Машинку пусть смажет как следует, завернет и зароет во дворе, потом переправим. И помните о слежке.
Иваненко появился в мастерской на другой день. Не каждый актер может быть разведчиком, но каждый разведчик должен быть актером. Сердюк встретил провокатора приветливо, угостил самогоном. Иваненко размяк, но при каждом скрипе наружной двери не забывал вздрагивать. Андрей Васильевич смотрел в его ясные голубые глаза и думал, что все имеет свои пределы, только подлость безгранична.
- Вы когда решили действовать, Андрей Васильевич? - спросил Иваненко после третьей рюмки самогона.
- В следующее воскресенье.
Брови у Иваненко внезапно сошлись.
- Нельзя долго тянуть, - укоризненно сказал он. - Жить еще неделю на квартире, где оружие спрятано! Облава, обыск - и сорвалась операция…
Иваненко держался так естественно, говорил так задушевно, что Сердюк на какой-то миг потерял ощущение того, что перед ним враг.
- Операция - это пустяк. Лишь бы организация не провалилась.
- Но все же почему в воскресенье? - допытывался Иваненко.
- По трем причинам. Первое - всех оповестить - не такое простое дело. Это не общее собрание созвать. Второе - на менку люди больше всего по воскресеньям ходят. И есть третье соображение - ближе к годовщине Красной Армии. Это, так сказать, будет наш предпраздничный подарок. Понял, друже? - Сердюк положил свою тяжелую большую руку на плечо Иваненко.
Против таких доводов возражать было трудно, и Иваненко принялся излагать свой план:
- Операцию лучше бы начать попозже - часа в два ночи. Но долго держать в балочке столько людей рискованно. Придется выступать часов в десять. А вам, Андрей Васильевич, безопасное всего прийти к нам на Боковую. Оттуда все вместе через степь махнем. Все-таки нас будет пятеро.
"Все продумано, меня живьем взять хотят", - понял Сердюк, но выразил полное согласие с планом.
8
Ни Павел, ни Валя Теплова к Пырину больше не являлись. За них Сердюк был спокоен. И за себя он совершенно не тревожился: до воскресенья - назначенного дня операции - его не схватят. Андрей Васильевич рассказал обо всем Пырину: явочная квартира выслежена, они находятся под угрозой ареста, но поста своего оставить пока не могут, так как в воскресенье днем, пожалуй, придет на явку радист.
Пырин выслушал Сердюка с удивительным спокойствием.
- Вы безразличие с себя сбросьте. Подумаешь, храбрец: смерти не боюсь, - попытался расшевелить его Андрей Васильевич. - В гестапо истязают.
- Знаю, - так же спокойно ответил Пырин. - От меня ни звука не добьются. - Он помолчал с минуту и добавил горестно: - Эх, Андрей Васильевич, не поднять из могилы ни девочек, ни Фаины Соломоновны!.. Меня только и держало на земле, что смогу отомстить за них.
В ночь на воскресенье Сердюк спал плохо, часто просыпался, вставал, ходил по комнате, много курил, не обращая внимания на ворчание тетки. "До часа, назначенного для раздачи оружия подпольщикам, пока гестаповцы убеждены, что операция состоится, жизнь людей гарантирована, - думал Сердюк. - Но удастся ли нам с Пыриным благополучно ускользнуть? Если удастся, - гестаповцы, безусловно, засядут в мастерской, и радист попадется".
Уже светало, когда у Сердюка родилось решение - поджечь перед уходом мастерскую. Придет радист, увидит пепелище и все поймет.
Около одиннадцати часов, когда Сердюк был уже в мастерской, Пырин доложил, что пришел какой-то человек, назвал пароль и спросил Сердюка.
Поздоровавшись, вошедший лихорадочно сбросил полупальто, расстегнул пояс брюк, достал радиограмму. Она была коротка: "В ваш район заброшены агенты гестапо, окончившие спецшколу. Опознавательные знаки школы - на одном рукаве пиджака две пуговицы, на другом - одна. Примите меры к их ликвидации. Один из них снабжен партийным билетом на имя Захара Иваненко".
Сердюк спокойно перечитал радиограмму и тут же сжег ее.
- Большое спасибо за весточку с Большой земли, - поблагодарил он радиста. - Многое мы разгадали сами, радиограмма подтверждает наши догадки.
Радист снял ушанку, вытер пот с землисто-желтого, как у малярика, лица, нервно причесал густые, шапкой волосы. Под правым, слегка косящим глазом часто билась выпуклая синенькая жилка. Он присел на стул, закуривая сигарету, сказал:
- У меня для вас еще одна радиограмма есть. Но это личная.
- Личная? От кого? - поразился Сердюк. - Ну давай, давай.
- Я ее не записывал. Штаб поздравляет вас с рождением дочери. Семья здорова, живет в Новосибирске.
Широкая улыбка осветила лицо Сердюка, взгляд стал мягким - мыслями он был сейчас далеко в Сибири, у кроватки новорожденной - первой сестренки трех его сыновей.
- Эх, сразу видно, что холостяк! - добродушно укорил Сердюк. - Семейный прежде всего эту весть передал бы.
- Холостяк, - лукаво усмехнулся радист. - Курносый уже бегает…
- А у нас положение очень серьезное, - перешел к делу Сердюк. - Квартира эта выслежена и, очевидно, находится под наблюдением. Вам придется уйти отсюда дворами. И внимательно следите, чтобы кто-нибудь не увязался. Передатчик у вас на дому?
- Н-нет… - замялся радист. Вошел испуганный Пырин, шепнул:
- В мастерской Иваненко.
Услышав эту фамилию, радист рванулся со стула и непонимающе посмотрел на Сердюка. Сердюк тоже заметно растерялся - встреча с Иваненко была назначена на пять часов вечера.
- Впусти. - Сердюк вынул из кармана и положил на стол пистолет, прикрыл его полотенцем. - А вы сидите, - сказал он радисту.
Вошел Иваненко, поздоровался с Сердюком, протянул руку радисту. Тот нехотя подал ему свою.
- Что явился так рано? - поинтересовался Сердюк.
- Как тут усидишь дома, Андрей Васильевич…
- Можешь при нем говорить все. Это свой, - сказал Сердюк и посмотрел на радиста, уставившегося на рукава Иваненко. Взглянул на них и Сердюк. На левом рукаве пиджака отсутствовала одна пуговица.
- Слежки не было?
- Не заметил. А что?
- Да появились, говорят, в районе молодчики из Берлина, с Мекленбургштрассе, семьдесят пять.
На лице Иваненко не было заметно и тени смущения.
- Что это за Меклоштрассе?
- Да есть такая…
- Пока все остается без изменений? - осведомился Иваненко. - Вы заходите к нам, а ровно в десять…
- А что, Штаммер опасается, как бы срок не перенесли? - с издевкой проговорил Сердюк и протянул руку под полотенце.
Провокатор отступил на шаг и сунул руку в карман.
Сердюк выстрелил навскидку, не успев сбросить полотенца. Иваненко с пробитой головой рухнул на пол. Не выпуская оружия, Сердюк подошел к провокатору, достал из его кармана пистолет и пропуск для ночного хождения по городу. Больше ничего не оказалось.
В комнату заглянул Пырин и тотчас вернулся в мастерскую.
- Ловко вы его! - Радист перевел дыхание и посмотрел в окно - не слышал ли кто из прохожих выстрела?
На улице было пусто.
- Рамы двойные, выстрел слабый, - успокоил его Сердюк и спросил: - Стрелять умеете?
- Конечно.
- Тогда возьмите. - Сердюк подал ему пистолет. - Может, пригодится. Хотя лучше бы не пригодился.
Он нагнулся над Иваненко, рванул ворот рубашки.
- Смотрите, как тонко работают. Даже шрам сделали. Попробуй раскуси такого.
Мертвое тело засунули под кровать, опустили пониже одеяло.
Сердюк набросал текст радиограммы, в которой коротко сообщал о происшедшем и дважды повторил, что связная схвачена гестапо.
- Передайте немедленно. - Он протянул бумажку радисту. - Ночью вас уже могут арестовать, если выследят. Сегодня-завтра не схватят - значит, уцелеете.
Договорились о пароле. Сердюк установил явку и проводил радиста черным ходом.
Рассказав Пырину о сообщении из штаба, Сердюк велел ему покинуть мастерскую с наступлением темноты, а в десять прийти в каменоломню за городом. Оттуда они проберутся в подземное хозяйство.
- Значит, остальные филеры останутся в целости? - с укором спросил Пырин. - А приказ штаба?
- Не до жиру - быть бы живу, - с досадой отмахнулся Сердюк. Его самого мучила та же мысль, но он не видел возможности уничтожить провокаторов.
Делать здесь больше было нечего, и Сердюк ушел дворами.
Примерно в это же время Гейзен и Штаммер еще раз продумали свой план. В десять часов вечера партизаны, по данным Иваненко, должны собраться в небольшом овраге между городом и аэродромом. Вот здесь их и накроют.
Для проведения операции были созданы ударная группа окружения и резерв для оцепления на тот случай, если кому-нибудь из партизан удастся прорваться. По первому выстрелу с аэродрома поднимутся самолеты, сбросят висячие осветительные ракеты, и операция из ночной превратится в дневную.
Только одно обстоятельство тревожило гестаповцев: от Иваненко не приходил связной, который должен был подтвердить, что партизаны не отложили нападения на аэродром.
Около семи часов вечера прибежал агент и доложил, что Пырин ушел из мастерской, а Сердюк, Иваненко и еще какой-то третий на улице не показывались - должно быть, дожидаются темноты.
Гейзен призадумался, но велел ничего не изменять в плане операции.
9
Выполнить распоряжение Сердюка Пырин и не собирался. У него созрел свой план. Закрыв мастерскую, он приподнял топором доску пола в сенях и извлек из-под нее жестяную банку. В ней находились гранаты и завернутый в ветошь капсюль. Вернувшись в комнату, он поставил гранату на боевой взвод, тщательно укрепил кольцо, затем со свойственной ему аккуратностью, пробил небольшое отверстие точно в середине крышки банки и продел в него шпагат. Один конец шпагата привязал за кольцо гранаты, сделал петельку на другом конце, вложил гранату в банку и закрыл крышку. Убедившись, что капсюль лежит на столе, потянул крышку. В банке щелкнуло. Открыл крышку - предохранительное кольцо было снято, взвод спущен. Он повторил свой опыт несколько раз - нехитрая механика действовала безотказно. Потянув шпагат, можно было взорвать гранату, не доставая ее из банки.
Пырин слабо улыбнулся, вложил капсюль в гранату, привел механизм в боевую готовность и завернул банку в газету, оставив петельку шпагата снаружи. Потом разделся, вымылся до пояса, помыл ноги, надел чистое белье и решил поесть. Брезгливо покосившись на кровать, под которой лежал труп провокатора, вынес еду в мастерскую и расположился за рабочим столом. Он залпом выпил стопку спирта, поморщился и неторопливо съел картофель и капусту, вылив в тарелку все постное масло из бутылки.
Тщательно, по-хозяйски заперев дверь мастерской, Пырин со свертком под мышкой побрел по городу.
На Боковой улице он приостановил шаг у невзрачного трехоконного домика, обращенного фасадом в степь: "Третий от угла, - отметил в памяти Алексей Иванович. - Найду и в потемках".
День стоял солнечный. Кое-где по дороге чернели проталины. Пырин вышел на пригорок и остановился. Сколько раз обозревал он отсюда родной завод с многооконными стройными корпусами. Уныло выглядел теперь он. Множество бездыханных труб напоминали обуглившиеся стволы деревьев после лесного пожара. Надрывно свистя, зачем-то бегал по путям одинокий паровозик.
Дальше Пырин не пошел. Отойдя от дороги, присел на камень в ложбинке и стал смотреть на небо, где спокойно плыли на восток, тесно прижавшись друг к дружке, взъерошенные облака.
- К нашим направились. К нашим…
Невдалеке по шляху, искореженному гусеницами вражеских танков, шли люди. Шли они изнуренные, мрачные, не разговаривая друг с другом. Это возвращались горожане из окрестных сел с небольшими, тощими узелками за плечами. Они тревожно всматривались в даль - нет ли впереди полицаев или гитлеровцев.
Когда солнце садилось, Пырин долго с тоской следил за раскаленным диском, медленно врезавшимся в землю. Макушка солнца постояла, постояла еще над горизонтом и исчезла, провожаемая тускнеющими лучами.
- Увижу ли его завтра? - вслух спросил Пырин и покачал головой. - Вряд ли. А может, и увижу. Как обернется…
Облака зарумянились по краям, местами запылали, как подожженные, и темно-сизая масса их, расчлененная теперь светящимися контурами, стала объемной. По небу разлилась та необычайная, тревожащая и манящая своими контрастами гамма красок, какую можно видеть только на закате.
Уже стемнело, когда Пырин поднялся и направился к городу. На Боковой улице подошел к третьему дому от угла и остановился.
И вдруг ему так захотелось уйти отсюда, снова встретиться с Сердюком, жить где угодно, в самых ужасных условиях, но только жить…
Пырин уже было двинулся назад - осторожно, на цыпочках… "А кто выполнит приказ о ликвидации агентуры? - подумал он. - Погибну? Но сколько людей спасу, уничтожив гадов!"
Чтобы не потерять вернувшейся решимости, он торопливо подошел к двери и постучал.
- Кто? - тотчас откликнулся человек.
Пырин продел палец в петлю шпагата.
- Здесь продается кровельное железо? - глухо спросил он и не узнал своего голоса.
Дверь мгновенно распахнулась, и Пырин шагнул в темную переднюю. Его взяли за руку, помогли переступить высокий порог. В комнате тоже было темно. "Что, если убьют раньше, чем дерну за шпагат?" - мелькнула мысль.
В лицо ударил яркий свет электрического фонаря.
- Сердюк? - спросил кто-то.
- Нет. Сердюк придет позже, - с деланным равнодушием ответил Пырин, щурясь от света.
- А ты кто?
- Его помощник.
Фонарь погас. Чиркнули спичкой, зажгли лампу, и Пырин увидел трех вооруженных пистолетами мужчин, стриженных под машинку.
Резко распахнулась дверь из другой комнаты, выскочили четверо в гестаповской форме.
"Ого, семеро! - обрадовался Пырин. - Ей-богу, за это стоит!.."
- Ручки на всякий случай поднимите! - произнес один из стриженых, хотя вид Пырина не возбудил в нем никаких опасений.
Пырин конвульсивно дернул шпагат, выронил банку. Как кошка, одним прыжком выскочил в сени и упал. Вслед раздался выстрел, и тотчас оглушительный взрыв сотряс весь дом. Пырин встал. Дверь из сеней на улицу была сорвана взрывом. Свежий воздух пахнул ему в лицо. "Ушел, ушел", - мелькнула хрупкая надежда, и он выскочил на улицу, не видя солдат, спешивших к нему из засады, не слыша топота их сапог и гула поднимавшихся с аэродрома самолетов. Кто-то огромный, как медведь, набросился на него сзади, свалил на землю и оглушил ударом.
Сердюк ожидал Пырина у каменоломни, прижавшись спиной к скалистому отвесу. Здесь была ночь, а в районе аэродрома - день. Гитлеровцы не пожалели ракет, чтобы осветить поле предполагаемого боя. Постепенно ракеты погасли, степь погрузилась во мрак. Пырина все не было. Предчувствие беды терзало Сердюка - неужели схвачен? Он представил себе худого, тщедушного Пырина в лапах гестаповских палачей и содрогнулся - хватит одного удара, чтобы выбить из него душу. Но это учтут, бить не будут, к нему применят более тонкие пытки. Они достаточно хитры, чтобы не оборвать единственную нить, за которую ухватились. В том, что Пырин не предаст, сомнений не было. Да и знал он немного, гораздо меньше остальных участников группы. Доверяя ему полностью, Сердюк все же не рассказывал больше того, что необходимо было рассказать, - этому научила служба на границе.
Вдали на снегу замаячила черная движущаяся точка и приковала внимание Сердюка. Медленно приближаясь, бесцельно брел лохматый пес. Зачуяв человека, он остановился, залаял, но не зло, а тоскливо, словно жаловался на свою судьбу, и, поджав хвост, метнулся в сторону.
Когда над землей появились первые проблески зари, Сердюк с тяжелым сердцем направился ко входу в подземное хозяйство.
10
Бешенство Гейзена не имело границ. Для проведения операции были стянуты пехотные войска, полевая жандармерия, приведена в готовность авиачасть. А вся добыча заключалась в нескольких горожанах, которые, боясь ночью войти в город, заночевали в степи, и только в одном подпольщике. Потери же были большие - четыре агента ОУН и четыре офицера гестапо, посланных на поимку Сердюка. Трое из них оказались убитыми, пятеро сильно изувеченными. Но это беспокоило Гейзена меньше, чем утрата собственного престижа в глазах подчиненных и в глазах начальства. Какой скандал устроит ему Гиммлер! Хорошо, если только понизит в должности…
Гейзен был поражен, когда к нему ввели Пырина. Он ожидал увидеть большого, сильного мужчину, похожего чем-то на Сердюка, а перед ним стоял худосочный, с впалой грудью, бледный человек с прищуренными близорукими глазами.
Гейзен предложил Пырину сесть, протянул сигарету, К его удивлению, партизан сигарету взял, но было видно, что он никогда не курил - держал ее неумело, не затягивался, а набрав в рот дыма, немедленно выпускал его.
- Вы, конечно, понимайт, где вы ест? - с издевкой спросил Гейзен.
- Угу, - протянул Алексей Иванович, мысленно проклиная себя. Для чего он пытался бежать? Гитлеровцы не такие дураки, чтобы оставить дом без внешней охраны. Лучше было погибнуть от собственной гранаты.
Он так задумался, что Гейзену пришлось повторить свое предложение - сохранить подпольщику жизнь в обмен на сведения об организации. Иначе - пытка.