- Горком все равно отменит, - уверенно сказал Ротов, стараясь дать почувствовать Гаевому, что ни одно слово не задело его.
Директор посмотрел на парторга с нескрываемой злобой.
- Ты мне рассказал все, что думаешь обо мне, - сдерживаясь и растягивая слова, произнес он. - Расскажи лучше, что о себе думаешь.
- Я бы тебя послушал.
- Изволь. Как ты считаешь: кого легче освободить от работы как несработавшегося - меня или тебя?
- Я думаю, меня, - ответил Гаевой, принимая вызов. - Директоров таких заводов немного, а партийных работников хватит.
- И я полагаю, что тебя. Вот и делай отсюда выводы, - сказал Ротов таким издевательским топом, который показался самому противным.
- Вывод я сделал давно. И я предпочту быть освобожденным как несработавшийся, чем за то, что перестал быть секретарем партийной организации, а стал секретарем при директоре.
Если бы Гаевой крикнул, Ротов продолжал бы еще этот словесный бой, но Гаевой был спокоен и смотрел на него с таким снисходительным любопытством, как смотрят взрослые на своенравного ребенка, и этого взгляда Ротов не выдержал. Поднялся и торопливо покинул кабинет.
Гаевой долго смотрел на захлопнувшуюся дверь.
Не прошло и часа после этого разговора, как Гаевому позвонил секретарь горкома и в самых категорических выражениях заявил, что горком не согласен с решением парткома и предлагает пока не выносить его на утверждение партийного собрания.
Это не было неожиданностью для Гаевого. Ротов привык во всех случаях несогласия с партийной организацией завода апеллировать в городской комитет и находить там поддержку.
- Такие меры принимают лишь тогда, когда снимают директора, - сказал секретарь горкома.
- В данном случае его хотели спасти от этого, - горячо возразил Гаевой. - Поймите, партийная организация не воюет с директором, а борется за него. Вы считаете, что партийная дисциплина обязательна для всех членов партии?
- Да, считаю, но ваше решение подрывает авторитет директора завода.
- Мы достаточно боролись за его авторитет. И что важнее: авторитет одного коммуниста или авторитет всей организации? - вскипел Гаевой.
- Дорого и то и другое.
- Сейчас так не получается. Руководитель должен заслужить авторитет. Искусственно создавать его не следует. Если вы отмените решение парткома, Ротова это только испортит. А кроме того, парторганизации будет затруднен контроль над деятельностью предприятия.
- Это вам так кажется, товарищ Гаевой. Исправление ошибки не снижает авторитет организации.
- Ошибки здесь нет. Решение парткома совершенно правильно, по-партийному принципиально.
- Но вы перегнули, - сказал секретарь горкома. - Это случай небывалый. Директора завода, члена обкома…
- А я смотрю иначе, - возразил Гаевой. - Прежде всего не директор, а член партии, нарушающий партийную дисциплину.
- Об этом вы доложите на бюро, - сухо отрезал секретарь горкома, - а пока решение парткома на собрание выносить не рекомендую.
"Кто же прав? - рассуждал Гаевой, нервно шагая по кабинету. - Какую иную меру воздействия можно было применить в данном случае? Член партии совершил неэтичный поступок и уклоняется от явки на партком".
Парторг и раньше понимал, что решением парткома вышестоящие организации не будут довольны. Хорошая работа завода создавала для директора обстановку безнаказанности. Его авторитет рос, с ним считались, на мелкие недостатки, оплошности, просчеты, грубость не обращали внимания. План выполнялся - и все прощалось.
Так же относились к Ротову и в наркомате. Помогали всем, чем могли, все требования этого огромного предприятия удовлетворяли. Сюда направляли лучшие кадры, лучшее оборудование. Конфликты, возникавшие между директором и отдельными работниками завода, большей частью решались в пользу директора. Ротова поправлял лишь нарком, только с наркомом он считался.
Недостатки директора больше всего были видны здесь, внизу, в коллективе, и коллектив в первую очередь должен был их искоренять, искоренять как можно скорее, потому что изъяны человека подобны мелким трещинкам в слитке стали: трещинки надо тщательно вырубать, иначе при обжатии слитка они неминуемо превратятся в большие, в неустранимый дефект. Гаевой напряженно размышлял: "Если бы человека с другим характером вывели из парткома, а потом оставили, для него была бы достаточной такая встряска, чтобы задуматься над своим поведением. Но Ротов не таков. Отмену решения парткома он сочтет своей победой, отгородится от всех еще больше, и работать с ним станет совсем невозможно".
До войны горком партии вынужден был сменить секретаря партийной организации, который никак не мог сработаться с Ротовым. Лучше от этого не стало. Наоборот, хуже - директор счел себя окончательно непогрешимым и неуязвимым.
"Что же предпринять? - думал парторг. - На днях состоится партийное собрание. Значит, не выносить на него решение парткома?" Гаевой позвонил в обком. Первый секретарь болен, и телефонистка отказалась вызвать его квартиру, второй секретарь выехал в район.
Гаевой решил не выносить вопрос о Ротове на общее собрание, но от своей точки зрения не отказался.
Уже ночью, вернувшись с завода, он написал подробное письмо секретарю ЦК, попросил совета.
14
Приезд наркома на этот раз не застал никого врасплох. Неделю назад прибыли инженеры наркомата. Они разошлись по цехам, собирали материалы для доклада. Это Ротова особенно не беспокоило - завод работал хорошо. Но из долголетнего опыта он знал, что в таком огромном хозяйстве все равно обнаружится множество разных недочетов и неприятного разговора не избежать.
Предчувствие его не обмануло, но только место и тема разговора оказались неожиданными. Директору сообщили из термического цеха:
- Нарком хочет вас видеть.
"Что-то экстраординарное, иначе появился бы в заводоуправлении", - подумал Ротов и отправился в цех.
Наркома Ротов увидел у печи. Один из рабочих что-то с увлечением рассказывал ему, отчаянно жестикулируя. Директор остановился в сторонке, зная, что нарком предпочитает один на один разговаривать с рабочими.
Выслушав своего собеседника и, видимо, успокоив его, нарком сам подошел к Ротову.
- Перед заводом встала новая задача, - сказал нарком. - Увеличить выплавку броневой стали можешь?
- Хоть сегодня.
- А термическую обработку листов?
- Не могу. Термисты превысили проектную мощность печей на восемнадцать процентов.
- А как же ты думаешь выйти из положения, если переведем три печи во втором мартене на броневую сталь?
- Будем отправлять листы без термообработки. Пусть ею на танковом занимаются.
- Значит, не сможешь?
- Нет. Я уже думал об этом.
- Сам думал?
- Сам, - ответил Ротов и, вспомнив старый разговор с наркомом, спохватился: - С людьми тоже советовался.
- С кем?
- С инженерами.
- С рабочими не говорил?
- Н-нет. Теплотехнику "на ура" не возьмешь.
- Ну, хорошо. Иди занимайся своими делами.
Гаевой встретил наркома у подъезда заводоуправления и сразу заметил, что лицо его похудело, отчего большие глаза стали казаться еще большими, смуглая кожа приобрела желтоватый оттенок.
- Если у вас нет срочного дела, - сказал нарком, здороваясь, - зайдите, посидим. Я вызвал ряд руководителей, может быть, узнаем что-нибудь полезное.
Парторг обрадовался представившемуся случаю понаблюдать за этим человеком, о котором на каждом заводе рассказывали много интересного.
Когда они поднимались по лестнице, нарком обратился к Гаевому:
- Хорошая у вас работа. Завидую.
- Чему? Объем поменьше?
- Нет, дело не в объеме. С рабочими постоянно общаетесь. Я вот трое суток почти не выходил из термического, устал, но поговорил с рабочими - и усталость будто ушла прочь.
Нарком провел Гаевого в кабинет директора, указал на кресло, сам сел у стола и внимательно, цифра за цифрой, просмотрел сводку работы за сутки.
- У меня к вам такая просьба, - сказал он, отрываясь от бумаг. - Моя комиссия готовит приказ по заводу. Это скрупулезный приказ, своего рода программа развития завода. Помогите довести его до сознания каждого рабочего. Ротов привык администрировать, а тут нужно душу горячую вдохнуть в дело.
- Да, насчет души у него не всегда получается. Характер не позволяет. Но приходится считаться с тем, что у металлургов характеры особые.
- Что, теория исключительности?
- Нет, просто сказывается специфика производства. Она требует быстрой ориентировки, смелости, воли. Здесь легче, чем где бы то ни было, одним неправильным распоряжением остановить весь завод.
Зазвонил телефон.
- Пусть войдет, - сказал в трубку нарком.
Разговор с директором подсобного хозяйства кончился неожиданно быстро. Нарком терпеливо выжидал, пока тот не спеша открыл до отказа набитый бумагами портфель, достал папки, разложил на столе, развернул на нужных ему страницах. Но когда директор, набрав в легкие воздуха, приготовился, видимо, произнести пространную речь, нарком не выдержал.
- Укладывайте все в портфель, да поскорее…
Ничего не понимая, тот вложил папки обратно.
- А теперь уходите.
- Почему, товарищ нарком?
- Вот когда все это у вас в голове будет, тогда придете. Охотно выслушаю, а сейчас уходите.
Когда за директором подсобного хозяйства закрылась дверь, Гаевой попробовал защитить его, но нарком стоял на своем:
- Цифры, если за них борются, запоминать не требуется. Они сами укладываются в голове и в сердце. А если руководитель только статистикой занимается, ясно, он ничего не помнит.
Появился Макаров, поздоровался, сел.
- Как себя чувствует ваш подпольщик? - спросил нарком.
- Хорошо. Поправляется. Уже подумывает о работе.
- У вас остановился?
- У меня.
- Поговорю с ним по телефону, остужу пыл. Посоветуйте и вы ему - пусть пока отдыхает, и на завод не пускайте. Знаете, зачем вызвал?
- Догадываюсь.
- Готовы перевести три печи на отливку броневой?
- А разве вопрос с термообработкой решен?
- А разве отвечают вопросом на вопрос?
- Готов к переходу хоть завтра.
- Хорошо. Над увеличением мощности термических печей думает сейчас большая группа инженеров и рабочих. Надеюсь, додумаются.
Сделав Макарову ряд указаний технологического порядка, нарком как бы невзначай спросил о расходных коэффициентах. Макаров называл цифры, нарком записывал их на бумаге, потом взял отчет цеха за месяц, сверил цифры, улыбнулся и бросил бумажку в корзину.
- Вот, демонстрирую, - сказал он Гаевому после ухода Макарова. - Все помнит, потому что за все болеет. А цифры у него динамические, меняются быстрее, чем количество поросят на подсобном хозяйстве.
Начальник мелкосортного цеха, человек с тусклым, ничем не примечательным лицом, что так редко встречается среди заводских инженеров, войдя в кабинет, робко присел на краешек кресла и замер в ожидании.
- У меня по поводу вашего второго стана был недавно неприятный разговор в Москве, - сразу огорошил инженера нарком, бросив на него беглый взгляд.
- Ничего не могу сделать, - сочувственно заявил прокатчик, комкая ушанку. - Большие простои из-за недостатка металла.
- Процент простоя?
- Тридцать семь.
- С завтрашнего дня вы будете обеспечены металлом. Так какой у вас процент простоя?
- Тридцать семь, - несколько удивленно повторил инженер, зная понаслышке о прекрасной памяти руководителя наркомата.
- Вот и хорошо. Значит, если снабдить вас металлом, вы увеличите производительность на тридцать семь процентов?
Прокатчик достал карманную счетную линейку, начал что-то подсчитывать.
- Как ваше имя и отчество? - спросил нарком.
- Сейчас, сейчас подсчитаю, - беспомощно пролепетал вконец растерявшийся инженер.
Внимание наркома отвлек телефонный звонок, и Гаевой, положив руку на линейку, шепнул:
- Если соврали, признайтесь немедленно. Иначе непременно увеличит план на одну треть.
- Так на чем мы остановились? - как бы припоминая, спросил нарком, повесив трубку. - А, на тридцати семи процентах.
- Видите ли… товарищ нарком, - с трудом вымолвил инженер, - простои учитывает сменный персонал, и он часто свои грехи прикрывает нехваткой металла. Такая уж привычка у цеховиков…
- Привычка врать! - уточнил нарком. - Хорошая привычка. Они врут вам, вы - директору, директор - мне, я - правительству. А вы знаете, за что я работников снимаю без всякой пощады? За ложь. И почему? Если человек не умеет работать - научится, если ошибается - поумнеет, а если он научился лгать, отучиться очень трудно. Какой процент простоев считать из-за металла?
- Процентов семь.
Нарком развел руками.
- Чему же верить? Тому, что вы пишете, или тому, что говорите? Ладно. Ради первой встречи прощу, но не забуду. Идите и попробуйте отучиться лгать.
Нарком проводил инженера долгим взглядом, словно хотел хорошо запомнить его, посмотрел на часы и обратился к парторгу:
- Хотите проехать со мной на блюминг? У меня там встреча с Нечаевым и Мокшиным.
Гаевой охотно согласился.
- Предупреждаю, держитесь от меня подальше. Я сегодня проведу наглядное занятие по малой механизации, - сказал нарком, когда машина остановилась у здания блюминга.
Мокшин и начальник блюминга Нечаев были на нагревательных колодцах. Нарком медленно пошел вдоль площадки. Заглянул в колодцы, осмотрел приборы, понаблюдал за работой кранов, подававших на электротележку красные, покрытые слоем окалины слитки, и долго следил, как бежит тележка по рельсам и вываливает слиток на рольганг - механизм, подающий слитки к валкам блюминга.
- Сядьте в тележку рядом с машинистом и прокатитесь вдоль пути несколько раз на полной скорости, - предложил нарком Нечаеву.
- Для чего? - удивился тот.
- Прокатитесь - поймете.
Начальник блюминга неторопливо спустился вниз и, выполнив приказание, вернулся смущенный.
- Ну как? - осведомился нарком.
- На двух стыках подбрасывает крепко. Сегодня же сменим рельс.
- А раньше не могли? Как не стыдно. Ведь там восемь часов человек работает.
- За всем, товарищ нарком, не усмотришь, - оправдывался Нечаев.
- И смотреть не нужно, это ухом слышно.
Пройдя вдоль рольганга, нарком остановился у площадки, где производилась маркировка броневых листов. Один рабочий опускал на лист штамп с клеймом, другой с силой ударял по нему молотом. Здесь было нестерпимо жарко. Каждые десять минут рабочие сменялись - асбестовые костюмы и войлочные шляпы со щитками не спасали.
Нарком подошел к маркировщикам и заговорил с ними. Через несколько минут он жестом подозвал к себе Мокшина и Нечаева. Те приблизились, остановились рядом, отворачивая лица от раскаленных листов, мчавшихся по рольгангу у их ног.
Рабочие уже сменились, а они все продолжали стоять. У наркома дымилось пальто. Мокшин вертел головой в разные стороны, не зная, как защитить лицо. Нетерпеливо затоптался на месте и Нечаев - нагревшиеся брюки обжигали колени. Только увидев, что в глазах у Мокшина появились от жара слезы, нарком неторопливо сошел с площадки и направился к выходу. Сбежав вниз и тщательно вытерев вспотевшее лицо, Мокшин набросился на Нечаева:
- Почему автомат для клеймения не ставите?
- Вы знаете почему, - еле сдерживаясь, чтобы не ответить тем же тоном, произнес Нечаев. - Я вам пять раз сообщал по телефону, что станок замаринован в механическом цехе.
Не найдя, что ответить, Мокшин поспешно вышел из пролета.
Нечаев взглянул на Гаевого и расхохотался.
- Мне-то еще ничего, я длинный. Только колени припекло. Но как Мокшин выдержал? Он-то мне по плечо. Побежал, наверно, в механический. Значит, на днях станок будет.
- Шел к вам прощаться, - сказал нарком Гаевому, встретив его на лестнице. - Срочно вызвали в Москву. Просьба: мобилизуйте коллектив на увеличение пропускной способности печей в термическом цехе. Если не решите, придется мне возвратиться сюда и заняться самому.
- Обещаю, - успокоил Гаевой наркома.
15
Первые дни пребывания у Макаровых Сергей Петрович не расставался с Вадимкой. Мальчик перестал ходить в детский сад, безотлучно находился при отце, сопровождал его во время коротких прогулок, терпеливо сидел на табурете в ванной комнате, когда Сергей Петрович принимал хвойные ванны. У истосковавшегося по отцу Вадимки не иссякал запас вопросов, и не на все из них было легко ответить.
- А мама тоже приедет?
- Нет, не приедет.
- Мы к ней поедем?
- Нет, и мы не поедем.
- Значит, будем вместе жить. Оба два мужчины, - заключил Вадимка и как будто успокоился, но вскоре опять принялся за свое. - А почему мама не приедет?
- Она нас не любит.
Вадимка задумался.
- Это потому, что я нехороший, - сказал он с грустью. - Баловался, на дуделке дудел. Помнишь?
- Как не помнить. Орава ваша как загудит в подъезде, изо всех квартир бегут в щель, думая, что это немецкие самолеты. Ты и в детском садике шалишь?
- Шалю, но только здорово некогда. Инструктор у нас есть интересный… Большой-большой. Мальчики его то собирают, то разбирают. Недавно винтики от него потеряли, так полдня искали.
Крайнев захлебнулся от смеха.
- Так это конструктор, Вадик. Кон-структор. Ну, а девочки чем занимаются?
- Рукоделием разным. Из пластилина там… А фашистов ты много убил?
- Одного.
- Одно-го? - разочарованно протянул Вадимка, и Сергей Петрович увидел в глазах ребенка нескрываемое огорчение.
- Нет, нет, больше, - поспешил успокоить он сына, вспомнив о немецкой хозяйственной команде, которая взлетела на воздух вместе с котельной. - Человек то есть штук двадцать.
- Двадцать? - переспросил Вадимка с явным недовернем. - А почему у тебя орденов нет?
- Пришлют орден.
- Один?
- Один.
- Когда?
И так продолжалось с утра до вечера, пока не возвращались с работы Макаровы.
Как-то, встретив традиционным радостным визгом Елену, Вадимка спросил отца:
- Папа, у нас другая мама будет?
- Да, - расплывшись в улыбке, ответил Крайнев.
- Хорошая?
- Хорошая. - Сергей Петрович с умилением глядел на сына.
- Такая, как Лена?
- Такая.
- Такой не может быть, - после некоторого раздумья убежденно заявил мальчик. - Пусть Лена будет моей мамой.
Сергей Петрович и Елена расхохотались. Вадимка подхватил их смех, решив, что сказал что-то очень удачное и вприпрыжку умчался за Еленой на кухню.
Крайнев закрыл глаза и перенесся мыслями в Донбасс, в подземное хозяйство. Вот Валя за машинкой, вот она уже у его изголовья, гладит небритую щеку, пробует губами лоб, целует. Зашагал из угла в угол. Что-то похожее на угрызение совести шевельнулось в сердце. Он в светлой, теплой комнате, среди друзей, отлеживается, отсыпается, а Валя по-прежнему в затхлом подземелье, и тяжело ей без его поддержки. Крайнев так ушел в воспоминания, что вздрогнул, когда в передней хлопнула дверь.
Мысли Сергея Петровича прервал влетевший в комнату растерянный Вадимка: мальчику все казалось, что стоит выпустить отца из виду, и тот снова надолго исчезнет.