- Разрешаю. Давно пора. Директор Магнитки сам бывает на танковом, по крайней мере, раз в месяц, не ждет, когда к нему на поклон приедут. А если и приезжают, то не гонит, как попрошаек. Желаю успеха.
22
В институте об истории Ольги никто ничего не знал: на вокзале Валерий сказал провожавшим его однокурсникам, что Ольга заболела.
Ольга чувствовала всю несуразность своего положения, но ничего не могла сделать. У нее был только один выход: молчать. А молчание угнетало. Изливать душу матери не хотелось - жалела ее, плакаться отцу - стыдно. Он ведь предостерегал: разберись, изучи. Хорошее дело: разберись, когда за плечами всего двадцать лет и ни горсточки опыта… Да и как разобраться в человеке, если раскрывается он полностью только на крутых поворотах. Нет, конечно, можно. Надо только не ходить с повязкой на глазах, видеть и оценивать все, даже мелочи. Почему не насторожилась она, когда Валерий предложил ей увильнуть от работы в подсобном хозяйстве? Пусть это единичный факт, но и в нем надо было уметь разобраться. А почему ей теперь все ясно? Повязка спала.
Во время лекций Ольге удавалось забывать о случившемся, а вернувшись домой, она уединялась и думала, думала, думала. В голову лезла всякая всячина, сложный, запутанный комплекс противоречивых чувств навалился на нее. Но мучительнее всего было утром, когда, проснувшись словно от толчка, она ощущала, как разом набрасывается на нее ворох липких, как патока, мыслей, перебивая одна другую, и от них не отбиться - тянется и тянется эта нить, переживания нагнетаются, состояние удручения усиливается с каждой минутой, и тогда только один выход - встать, заняться чем-нибудь.
Мало-помалу Ольга стала приходить в себя. Научилась отгонять мучительные мысли, а если и думала о происшедшем, то все реже, с глухой, затухающей болью.
Но вот в газетном ящике увидела конверт со знакомым почерком. В первый момент она даже отдернула руку - решила не брать, не распечатывать. Что может написать Валерий, и как у него хватило смелости написать после всего? Но рука потянулась сама собой.
"Любимая моя, я понимаю все, что творится в твоей душе, - писал Валерий. - Но постарайся понять и ты меня. Я стал жертвой родительской любви и стечения обстоятельств. Все было сделано без моего ведома и без моего согласия. Правда, я узнал об этом назавтра и мог бы, как честный человек, прийти в военкомат, во всем признаться. Но ведь пострадали бы отец и мать, которые вырастили меня, воспитали и любят. Хорошие они или плохие - анализировать не стану. И ты любишь своих родителей, которые тоже не лишены недостатков. К тому же, признаюсь, я не мог разлучиться с тобой. Я так привык быть рядом с тобой, говорить с тобой, любоваться твоим лицом. Даже молчать с тобой - и то хорошо. Ты, наверное, ненавидишь меня. Да и можно ли иначе относиться к человеку, который даже не пришел объясниться! Сейчас я уже в армии. Ты не можешь подозревать меня в том, что я просто трус. А тогда ты была в таком состоянии, что вряд ли выслушала бы меня, а если бы и выслушала, то ничему не поверила бы. Прости мне мой невольный грех, Оленька. Ведь любовь и сильна всепрощением. Я сделал преступление, но клянусь самым дорогим, что у меня есть, - моей любовью к тебе, что кровью своей, а может, жизнью, смою это пятно. Не знаю, останусь ли жив, но молю об одном: прости или хотя напиши, что простила.
Валерий ".
Искренность письма тронула Ольгу, смутная радость на миг шевельнулась в ее опустошенном сердце. Валерий стыдится своего поступка, раскаивается в нем… Значит, не такой уж он плохой.
- Не такой плохой… - вырвалось с иронией.
Прижавшись разгоряченным лбом к холодному оконному стеклу, закрыв глаза, Ольга мучительно думала:
"Что мне делать? Не ответить на письмо? Но он в армии, и ему как никогда нужна сейчас поддержка. Для того, чтобы человек исправился, надо верить в него, надо, чтобы он знал, что ему верят. А оправдает ли он эту веру?"
Ольга перечитала письмо. Валерий пишет то, что думает, что чувствует, пишет правду. Но какая неприглядная эта правда! Устроили подлог, и он принял его как должное. Почему? Любит, не хотелось разлучаться. Невольно вспомнила разговор с Шатиловым. "Каждый человек должен носить в себе две любви". А у Валерия, значит, одна любовь, да и в ней еще нужно разобраться: может, только любовь к самому себе? Нет, не понимает ее Валерий. Он пишет о ненависти. Да разве ненависть испытывает она к нему? Ненависть могла бы пройти, но есть чувство, которое, родившись, никогда не проходит. Это презрение. А раскаяние его - раскаяние вора, пойманного за руку. Если бы он ушел в армию тотчас, как узнал о подлоге, как бы он вырос в ее глазах! Ушел он потому, что больше ничего не осталось делать.
И все же Ольга принудила себя написать Валерию несколько ободряющих строк. "Может быть, он все же станет человеком. Не для меня, для себя".
23
Директор танкового завода Дорохин принял Ротова радушно, с распростертыми объятиями - у него не было никаких претензий к своему поставщику - и наговорил уйму приятных вещей.
- Ты не представляешь себе, как нас выручил прокат профиля. Сразу такую партию танков отправили, что транспортники с ног сбились. А броней я завален. Недавно даже соседям помог. У них перебой был с металлом - так я им тысячу тонн взаймы дал.
Дорохин не понял, почему Ротов при упоминании о профиле отвел в сторону глаза.
- А начальник бронебюро у тебя такой молодец, - захлебывался от восторга Дорохин. - Броня ваша непревзойденная. Слышал, союзники наши, англичане и американцы, просили открыть секрет ее производства. У них такой нет.
- При чем тут Буцыкин? - недоумевающе спросил Ротов. - Он как раз до конца был противником нового метода выплавки стали. Это прошло мимо него.
Дорохин сделал болезненную гримасу и выскочил в приемную.
Ротов занялся осмотром кабинета. Зеленоватые шторки на стенах. За ними, как водится, диаграммы работы цехов. В углах комнаты на подставках из полированного дерева стояли металлические макеты танков, сделанные с ювелирной тщательностью. Ротов подошел ближе, тронул башню - она повернулась легко и бесшумно. "Вот бы такую игрушку моим малышам - на месяц освободили бы от строительства домен из кубиков".
Вошел Дорохин.
- Ох и влип! - сказал он, брякнувшись в кресло и вытирая вспотевшую лысину. - Буцыкина к награждению представили, и ничего уже сделать нельзя. Списки утверждены.
- Как же это? - возмутился Ротов. - Я его выгнать собирался, а вы…
- А кого мы еще знаем из ваших? - оправдывался Дорохин. - Кто сюда больше всех звонит, кто нас лучше всех информирует, кто нам металл отгружает?
- И кто орденов просит, - прервал его Ротов.
- Напоминал о себе, верно.
- Ну, ладно. - Ротов махнул рукой. - Я его и с орденом выгоню. Покажи мне завод.
Завод был построен в дни войны, на многом лежала печать спешки. Кирпичные стены снаружи не оштукатурены, кладка неровная. Дорохин поймал критический взгляд Ротова.
- Что ты хочешь? Горожане клали. Здесь же на месте учились. Было времечко! Стены кладут, крыши кроют, а в здании уже станки устанавливают. Стены не кончили - а станки закрутили. Стоит токарь, а на него сверху снежок сыплется. И двести процентов нормы давали. Правда, снабжали нас крепко - и масло и спирт…
Дольше всего Ротов задержался у станков, обрабатывавших броневые листы его завода. С большим трудом резец снимал тоненькую, как соломка, стружку. Строгальщики часто меняли затупившиеся резцы.
- А технолог у тебя дурак, - неожиданно бросил Ротов и пошел дальше.
- Технолог? - возмутился Дорохин. - Да я не знаю, какой награды он заслуживает! Это же он у тебя профиль выбил! Сорок станков освободил.
- Я ему завтра такое выбью, что еще сорок освободит…
Сборочный цех поразил Ротова своими размерами.
"Не меньше мартеновского, - прикинул он, взглянув вверх, где погромыхивали мощные краны. - А темп работы, как в прокате".
Здесь стояло очень много танков, и Ротову показалось, что даже на параде на Красной площади их бывает меньше.
Но рождение танка интересовало Ротова мало, и он поторопился уйти отсюда.
Из ворот цеха, лязгая гусеницами, блестя на солнце свежей краской, выполз новенький танк.
- Пошел грузиться. - Дорохин любовно посмотрел ему вслед.
У подъезда двухэтажного здания, тоже неоштукатуренного, стояла легковая машина, та самая, которая привезла Ротова с аэродрома. Ротов написал коротенькую записку и попросил Дорохина послать ее с шофером на аэродром пилоту.
- Уже обратно собираешься?
- Нет. Денек еще у тебя побуду. Отправь записку и пойдем в цеха. Да, закажи пропуск для моего калибровщика Свиридова. Это тот, что профиль твой осваивал.
- Дорогим гостям всегда рады, - учтиво ответил Дорохин и передал записку шоферу.
Дорохин был человеком хозяйственным. Еще при строительстве завода оборудовал рядом со своим кабинетом просторную комнату для отдыха - знал, что отлучаться домой придется не часто.
- Широко живешь, - сказал Ротов, осматривая добротную дубовую мебель. - А это еще что за ширпотреб? - В стеклянном шкафу кучей лежали детские игрушки.
- Уже год здесь. В сорок втором весной, когда завод осваивали, по неделям отсюда не выходил. Ну, а ребята, знаешь, скучают. Так жена сюда их на свидание привозила. Только и тут заниматься с ними некогда было - игрушками развлекались. Бедовые они… Бывала, ждут меня до позднего вечера. Уже глаза слипаются, а домой не увезешь, пока со мной не увидятся.
После обеда Дорохин ушел в цехи. Ротов растянулся на кожаном диване, несмотря на уговоры хозяина раздеться и лечь в постель.
Свиридов приехал с аэродрома уже вечером. Так и прилетел в полушубке, в котором ходил на работу. Мокшин отправил его прямо из-за рабочего стола.
- Пообедать успели? - проявил необычную заботу Ротов.
- Что стряслось? - спросил встревоженный калибровщик, нервно мигая глазами. - С профилем не заладилось?
Ротов не ответил. Позвонил в столовую, попросил приготовить ужин и повел Свиридова в цехи.
Остановились у строгального станка. Ротов поднял крохотную стружку, протянул Свиридову.
- Видите, сколько времени и труда затрачивают на обработку нашей брони.
Свиридов посмотрел на огромную кучу неубранной стружки, на эскиз и понял мысль директора.
- Поможем, - уверенно сказал он. - Но что будет с производительностью блюминга?
- Черт с ней, с производительностью. Представляете, какую мы тут революцию сделаем! Подсчитайте на всякий случай.
Свиридов прикинул глазом обстроганный лист, достал из кармана маленькую логарифмическую линейку, но потом решительно сунул ее обратно.
- Есть хочу. Идемте ужинать. И без расчета все ясно.
Для чего приехал Ротов на завод - Дорохин догадаться не мог, но считал невежливым проявить любопытство и предоставил Ротову полную свободу. Даже увидев Ротова и Свиридова у станка, уклонился от встречи и прошел стороной.
Половину следующего дня Ротов и Свиридов просидели за расчетами. Закончив их, явились к Дорохину в кабинет. Ротов попросил вызвать полковника и майора, которые приезжали к нему на завод.
Те вошли одновременно, не догадываясь, как и Дорохин, для чего понадобились. Майор выглядел значительно бодрее, чем при первой встрече.
- У тебя в кабинете майор тоже спит? - спросил Ротов Дорохина. - У меня норовил выспаться.
- Спал и у меня. Сейчас он ожил.
- А полковник буянит или только с чужим директором смел?
Дорохина прорвало:
- Ты со своими подчиненными тоже так разговариваешь? Или только с чужими?
- Я и с начальством так говорю, - отпарировал Ротов, бравируя своей независимостью.
- С чужим? - невинным тоном осведомился полковник.
Ротов не удостоил его ответом и обратился к Дорохину:
- Должен сказать, что технолог у тебя слабенький. Так, по верхам плавает. Из-за пустяков шум поднимает, а большого не видит.
Дорохин побагровел. Он и начальнику главка не позволял обижать своих подчиненных, а тут приехал собрат и ведет себя как завоеватель.
- Пожалуйста, без загадок, - вскипел Дорохин.
- Вот из-за этого злосчастного профиля, который освободил сорок станков, сколько шума было: "Я технолог! Я понимаю!" А насчет мероприятия, которое освободит целый цех, он помалкивает. Почему? - Ротов повернулся к полковнику. - Почему молчите?
Полковник пожал плечами, ничего не понимая. Свиридову стало жаль его, но он не решился вмешиваться в разговор.
- Так вот, товарищ директор, есть у нас одно предложение. - Ротов проговорил это деланным тоном просителя, явившегося к высокому начальству. - Не знаю, примете его или отклоните. Предлагаем закрыть пролет строгальных станков и получать от нас броню, прокатанную строго по требуемым размерам. Вам останется только дырки сверлить.
Дорохин откинулся на спинку кресла и недоуменно смотрел на Ротова: шутит тот или говорит всерьез? Потом вышел из-за стола, обнял Ротова и проникновенно сказал:
- Спасибо, Леонид Иванович. Спасибо! Ты сам не знаешь, как выручил меня.
- Знаю.
- Нет, не знаешь. - Дорохин отпустил полковника и майора, но уже не сел за стол, а в радостном возбуждении зашагал по кабинету. - Позавчера меня вызывал по телефону начальник Генерального штаба. Спросил, насколько я могу увеличить производство танков. Я не нашел, что ответить на это, - работаем мы на пределе станочного оборудования - и попросил пять дней на размышления. Уже прошло три дня - ничего не придумал. И вот ты… Это же переворот в танковой промышленности! Да в какой момент!
- Значит, принимаешь предложение? - улыбнулся Ротов.
Дорохин снял с постамента макет танка и поставил на стол перед Ротовым.
- Это тебе… Но не сейчас. Выгравируем дощечку с дарственной надписью, прикрепим - и тогда пришлем.
- Не выйдет. - Ротов помахал пальцем перед носом Дорохина. - Танк заберем сейчас, а дощечку пришлешь позже. Сами как-нибудь прикрепим.
Внезапно лицо Дорохина приняло сосредоточенное выражение. Он подошел к телефону, вызвал главного инженера и возбужденно закричал в трубку:
- Собирай сейчас же плановиков и инженеров производственного отдела! Садитесь и считайте, насколько мы увеличим выпуск танков, если броню будем получать обработанную! Да, да, обработанную! Удивляться будешь потом, а сейчас считай! - Он бросил трубку и обратился к Ротову: - Эх, Леня, всю жизнь не забуду! Что они там ни насчитают, а я знаю: в полтора раза больше танков выпускать будем. Представляешь: в полтора!
24
Вернувшись на завод, Ротов прежде всего зашел к Гаевому.
- Есть одно интересное дело, Григорий Андреевич, - оживленным тоном сказал он, - надо вынести его на партком. Задача трудная, работу с людьми придется провести большую.
Гаевой смотрел на Ротова с нескрываемым любопытством.
- Речь идет о помощи танковому заводу, - продолжал Ротов. - Что Первухин? Он сортопрокатчик. К крупному профилю не привык и больше того, что можно прокатать на его стане, не увидел. Мы со Свиридовым были у Дорохина. Настоящий технический переворот можно там сделать. Металлурги, правда, меня проклянут: мороки им будет… Но танковики памятник при жизни поставят. Уже модель делают: танк - и я на башне.
Ротов подробно рассказал о мероприятиях, которые они наметили с калибровщиком. Его необычайная экзальтация заразила парторга.
- Чудесно! - воскликнул Гаевой. - Просто чудесно!
- И ты, конечно, хочешь упрекнуть меня в том, что это давно пора было сделать? - спросил Ротов.
- Не могу же я корить изобретателя за то, что он не раньше сделал свое изобретение, а сталевара за то, что только сегодня, а не вчера дал скоростную плавку.
Два вопроса обсуждались на парткоме: подготовка к Первому мая и помощь танковому заводу. Крамаренко, докладывавшего о подготовке к празднику, слушали без особого интереса - все ждали выступления Ротова. Скорее хотелось узнать, что надумал директор, - давно ли он отказывался помочь соседям? В качестве наглядного пособия к его выступлению на небольшом столике, поблескивая никелем, стоял металлический макет мощного танка.
Больше всех не терпелось Первухину. "Чего я недосмотрел на танковом? - соображал он. - Кажется, все облазил, а выходит, не увидел, где еще можно помочь". Это больно задевало его самолюбие. "Я ведь прокатку должен лучше знать, чем директор. Он мартеновец, а мартеновское дело нехитрое. Налил в изложницы сталь - и гони ее из цеха. А до ума доводить нам". Он то и дело наклонялся к Свиридову - старался выпытать поподробнее, - пока Гаевой не попросил его вести себя спокойнее.
Кайгородов тоже ждал информации директора, но думал свое: "Хитер! Где загорелось - там и тушит. Попробуй возьми голыми руками".
Озабоченно выглядел и начальник блюминга Нечаев. Он знал от Свиридова, что ему предстоит новая, очень ответственная работа. Катать на блюминге листы или заготовку - это одно. Там миллиметры в ширине роли не играют. А здесь профилированный прокат, попробуй не выдержи размера. Тогда либо лист не ляжет на свое место, либо щели в танке будут.
С первым вопросом кончили. Ротов стал за макетом танка, положил на него большие широкопалые руки и начал рассказывать о поездке. Он волновался, ошибался в выражениях, долго подыскивал нужные слова, и не всегда приподнятая интонация его голоса соответствовала излагаемому.
Первухин ловил каждое слово директора. Когда Ротов назвал его "среднесортным прокатчиком", вскочил со стула и возмущенно выкрикнул:
- Как это среднесортный! Я только первого сорта катаю!
- Я не так выразился, - смущенно поправился Ротов. - Стан ваш по размеру проката среднесортный, ну, вы и увидели только то, что он может прокатать. А прокатчик вы отменный.
Первухин уселся на место, а Ротов, потеряв нить мысли, принялся показывать на макете, какие листы они могут катать на блюминге по требуемому размеру. Под конец он разошелся и говорил уже гладко, с подъемом, как на митинге.
- А как же будет с планом? Производительность блюминга ведь снизится? - нетерпеливо прервал его встревоженный Нечаев.
- Стране и план нужен, и танки на полях сражений! А руководители, которые не выросли до понимания общегосударственных задач, нам не нужны! - Ротов сказал это с откровением человека, долгим и мучительным путем постигшего суровую истину. - Ну, а теперь, товарищи, о том, что мне самому только сегодня стало известно. Наркомат дал указания прекратить на трех печах выплавку снарядной стали, осваивать новую марку.
- Опять броневую? - спросил Нечаев.
Ротов лукаво улыбнулся.
- Нет, сталь мирного времени. Автотракторную. Но пусть сталеплавильщики не думают, что это прежняя сталь. За двадцать два месяца войны техника намного шагнула вперед. Новая сталь гораздо сложнее по составу, чем старая, и выше ее по механическим свойствам. Она должна быть не твердой, а гибкой, должна прекрасно свариваться. А это не так просто. И о самом главном: правительство утвердило проект расширения завода. Будем строить еще один мартеновский цех, доменные печи, прокатные станы.
Сидевший рядом с Первухиным пожилой транспортник тяжело вздохнул.
- Не вздыхайте, - обратился к нему директор. - Я вас понял. Вы думаете: с этими цехами кое-как справляемся, что же мы, грешные, тогда будем делать? Правильно понял?
- Правильно, Леонид Иванович.