- Слыхали небось, как бабка Лаврентьевна в Стукачах обухом комендантова помощника по высокому картузу съездила? И на виселицу пошла - слезинки недругам не показала. "Слава богу, - говорит, - что не зазря своей жисти лишаюсь: майору невольницкому веку укоротила! Все вам легче будет, сельчаны, в борении вашем праведном!.." Ну чем не героиня? Слова эти большими буквами и портрет бабкин в партизанской газете напечатали...
Он вытащил из нагрудного кармана гимнастерки газету и передал ее парню, на которого накричал было поначалу. Пришедшие обступили газету.
Дядька Максим горестно заметил, сняв шапку:
- Жалко, что не поспели мы в Стукачи, не вызволили Лаврентьевну. А то зачислил бы ее на полное партизанское довольствие и пистолет свой персональный ей вручил бы... А может, и командиром бы к вам приставил! - озорно блеснул он глазами напоследок.
Убежавшие в лес с помощью Васятки мужчины - в большинстве это были или пожилые люди или едва оперившиеся юнцы - виновато потупились.
Кто знает, как поступил с ними строгий дядька Максим, брат Васяткиной матери. Может, придумал какое-нибудь иное испытание. Васятку же отослал домой одного. Да еще и напутствие дал секретное, чтобы поселковые жители прятали в ночь на пятницу детишек в погреба.
- А почему - не твое дело! - сурово осадил мальчика командир, не любивший, когда его перебивают вопросами.
Васятка даже не решился спросить, примут ли его в отряд, если и ему удастся подкараулить и убить одного фашиста?..
"Примет, наверное, - решил он по дороге, - ведь дядька Максим от своего слова никогда не отступался. Прислал записку начальнику полиции в Кочетковку, что изловит и повесит гада - изловил и прилюдно казнил предателя".
...Соседи помогли мальчику приладить в погребе на подставках из саманных кирпичей снятую с петель дверь. Топчан получился - лучше не придумать! Кадку вместо стола приспособили. Васятке она даже лучше стола показалась: сунул руку под кружало, выловил огурец, какой потверже да поядреней, - и в рот отправляй без пересадки. Хорошо, прохладно летом в подвале! Только от сутемени заплесневелой на душе тоскливо. Мать не велит лампадку от иконы брать. А Манька лягушек боится...
Васятка в стрелку сводил брови, стараясь походить на дядьку Максима, когда задумывался. В самом деле, чем бы это опустевший каганец зарядить к ночи? Даже в лампадку юный хозяин заглядывал: нельзя ли нацедить оттуда маслица самую малость? Воды бы в гильзу подбавил, чтобы жир к фитилю поднялся? Но и там горючего оказалось в обрез. Гиблым тараканам на днище жарко становится...
Хоть и не хотелось признаваться в своей беспомощности, доложил Васятка матери все, как есть, чтоб потом, когда подопрут дверь погреба кольем, не ругала. Может, она пошлет засветло к кому-нибудь давний долг по такому случаю истребовать?..
Не послала. Долго вздыхала, на немощи в ногах жаловалась, пока решилась выдать свою, не про детский разум хранившуюся тайну:
- В подполье бутылка у нас... С горлышком в земле стоймя прикопана... Окруженцы еще впозапрошлогодье оставили. Больно лют бензин в той склянке, сказывают: железо от него огнем берется... По наперсточку я оттуда в соляр добавляла. И ты, смотри, немного налей. Да солюшки, солюшки крупной на дно засыпь...
Все сделал Васятка, как мать велела. И откупорил бутылку со всей осторожностью, и солью гильзу зарядил сначала, и даже попробовал, горит ли, прежде чем в погреб светильник отнести. Только одного не превозмог - ребяческого любопытства. Сроду не видал, как железо горит! А тут не у кого и спрашивать - возьми да сам и пробуй. Что значит две-три капли, если бутылка огневой жидкости почти вровень с плечиками полна.
Пролил Васятка несколько капель на жестяной совок и фитилек поднес. Пыхнуло еще сильнее, чем думалось, хотя совок и целым остался. Что твой порох взметнулось пламя!..
Взметнулось и будто внутри озарило: "А что, если?.."
И сердце замирало в испуге: "А что, если?.."; и руки то дрожали, то наливались недетской силой: "А что, если?.."; и взрослел он в эти жуткие мгновения, стараясь уявить себе, как поступили бы на его месте дядька Максим, бабушка Лаврентьевна и те мужики, которых он отвел на партизанское становище?
Чем гуще темнело небо в предвечерье, тем больше появлялось этих самых "А что, если?.."
"А что, если кинуть бутылку с насыпи?" "Нет, обмишулиться можно, да и бензин же надо сперва поджечь!.." "А что, если разобью бутылку ненароком, когда на танк полезу?" "Нет, надо тряпочкой обернуть, и в пазуху положить..." "А что, если кремень из худого кармана оброню?.." "А что, если?.."
Однако все эти новые "А что, если?.." уже не пугали.
И темень загустела предлунная, колодезная; и зарница над лесом играла, будто дядька Максим Васятке подмигивал; и танкист храпел; и патрульные, удаляясь к паровозу, перешучивались над ним; и Васятка в один прыжок очутился под платформой, а потом по сцепным крючьям к танку добрался; и кремень с ватным жгутом из дырявого кармана не вывалился...
Взмокрел только Васятка весь от пазухи до плеч - пробку неплотно в бутылке заткнул. Вылил мальчик в приоткрытую пасть стального чудовища остатки бензина. Все вылил без остатка, без жалости. "Ну и достанется мне от мамани!.." Потом фитилек принялся раздувать в ладошках, чтобы вслед за бензином в танк его спровадить.
Вот тут-то и полыхнула взмокревшая на нем рубашка. Да так занялась огнем, что забыл Васятка, зачем сюда и пришел, сомлел он от страха. И уже когда сам он превратился в фитилек и в факел, пламя от горящей рубахи лизнуло окутанный взрывчатыми парами танк.
Обезумевший от внезапного пробуждения гитлеровец, будто пушинку, откинул крышку люка. Первое, что он увидел, - и это парализовало его на мгновение, - клубок огня, удаляющийся от эшелона по откосу. "Мама! - кричал клубок тот. - Мама!.."
Был он похож на шаровую молнию, скатившуюся с безмятежного неба в ночи.
Танкист порывисто перевалился за борт, но тут же почувствовал, что летит вместе с оторвавшейся башней вслед за клубком огня, похожим на молнию...
Васятке показалось, что ему не удастся потушить пожар на себе, что он будет гореть всегда и может поджечь свою хату.
Васятка побежал мимо переезда, огородами. Его больно кусало и жалило. По нему стреляли трассирующими пулями от вокзала. Надо было упасть в бурьян, покататься в пыли, но каждый раз, когда он припадал к земле, сзади раздавался сатанинский грохот. Эшелон плескался огнем, швырялся целыми ящиками. Через голову мальчика, кувыркаясь, летели гигантские патроны. Упав на землю, они крутились, как поленья, потом разлетались в разные стороны - куда гильза, куда неразорвавшийся снаряд... С огненным хвостом из двух горящих вагонов, и, наверное, уже без машиниста, паровоз устремился в лес...
Пылали ближние к железнодорожным путям избы...
Конные дозорные партизан, выехавшие узнать причину преждевременной гибели обреченного на уничтожение состава, подобрали на проселочной дороге у леса сильно обгоревшего мальчика. В бреду он еле шевелил запекшимися губами. Дозорные разобрали слова: "Дядя Максим, я убил одного фашиста..."
ЯШКА И ЕГО ОТЕЦ
Когда Сергей вышел из вагона и первый раз вдохнул настоящего степного воздуха, ощущение было такое, что его грубо обманули. По рассказам случайных собеседников, шахтерский край рисовался ему в виде гигантских угольных куч, между которыми с диким воем носятся раскаленные ветры...
На самом деле все оказалось иначе. Погода стояла солнечная, безветренная. От полустанка открывалось широкое, слегка бугрящееся поле. Где-то у горизонта поле было густо опушено темной грядой кустарников, а уже за этой грядой виднелся некрутой, посеревший от зноя пригорок, застроенный белостенными зданиями. И только за поселком непривычно для глаза захожего человека возвышались две пирамидообразные горы, подернутые легкой синевой.
- Скажите, как добраться к Ново-Троицку? - спросил Сергей у железнодорожника, стоявшего на перроне с вытянутым в правой руке желтым флажком. Проводив строгим взглядом последний вагон отошедшего поезда, железнодорожник улыбнулся:
- На одиннадцатом номере!
Он прищелкнул каблуками и раздвинул свои ноги так, что они стали у него похожи на цифру "11".
- Ни бензина, ни мотора и не дорого, да скоро...
Сергей тоже улыбкой поблагодарил его за такое художественное разъяснение и по-войсковому откозырял.
Легкий чемодан оказался не в тяжесть. Поглядывая по сторонам, наслаждаясь птичьим гомоном, Сергей бодро двинулся к поселку.
Чуть заметные от полустанка заросли вблизи оказались вовсе не кустами, а дебелыми тополями. Издали виднелись только вершины деревьев, потому что они росли по крутому береговому скату обмелевшей речушки.
На неширокой тенистой пойме Сергей разглядел десятка два коров. Но пастухов собралось, пожалуй, побольше, чем скота. Это было крикливое сборище пестро одетых детей. Мальчишки играли в футбол. Мяч уже не раз побывал в воде, отяжелел и подскакивал с глухим утробным стуком. Дети несмело били по нему испачканными в болотной жиже ногами.
Лишь один мальчонка оставался безучастным к игре. Он сидел между стоек шаткого моста. Свесив ноги над водой, он удил рыбу. На рыболове - короткие неглаженые, сбежавшиеся в гармошку, потерявшие свой первоначальный цвет штаны из грубого полотна. Майка висела поодаль, на перилах.
Сергей поздоровался с мальчиком, присел рядом. С минуту он тоже следил за поплавком, который приходилось часто подтягивать к мосту, - мелкая речушка была искриста, шумлива. Юный рыболов не проявил ни малейшего интереса к Сергею. Только на миг он остановил свой взгляд на войсковой фуражке пришельца. Взгляд этот показался Сергею невеселым.
Рыба клевала хорошо. На сработанном из суровой нитки кукане уже сидело полсотни пескарей и плотичек. Время от времени, когда с луга доносился взрыв ликования, рыбак оставлял удочку, а сам минуту-другую смотрел в сторону сверстников. Но потом, словно спохватившись, опять подтягивал поплавок ближе к полоске воды, затененной мостом, - там поблескивали, как ножи, стремительные себеля.
- Афонька уже три гола забил, - сказал вдруг мальчонка с завистью.
Эти слова были, конечно, обращены к Сергею.
- Ты-то чего отстаешь? - полюбопытствовал Сергей.
- А рыбу кто ловить станет?
- Однако ты рыболов заядлый, как погляжу. Каникулы-то еще месяц продлятся, наловишься...
- Да, еще целый месяц, - согласился мальчик и снова поглядел в сторону ребят. - А сколько сейчас часов? - осведомился он.
- Без двадцати четыре.
- Ого, уже четыре? К пяти нужно домой...
- С такой точностью?
Сергей уже улавливал в словах юного рыболова какую-то неребяческую собранность, строгость к себе.
- Кто это тебе такие законы устанавливает?
- Тятька, - протяжным голосом пояснил рыболов.
В его голосе на этот раз прозвучала обреченность. Словно почувствовав сам, что сказал постороннему человеку лишнее, мальчик попытался исправить впечатление.
- Да он ничего... Только порядок любит... На рубль наловишь - и гуляй себе!..
- Он что же, не родной тебе?
- Кабы не родной...
Острое детское личико перекосила гримаса. Но мальчик скоро овладел собой. Вздохнул, больно закусив губу.
Сергей подошел к рыболову и опустил руку на загорелые дочерна плечи мальчика. Кожица на острых лопатках была теплая, тонкая, как у неоперившегося птенца.
- Вот что, малыш, - решительно заявил Сергей. - Как тебя зовут? Яшей, говоришь? Иди-ка, Яша, побегай. А рыбой я займусь!
- Что вы! - испуганно вскрикнул Яша, сбрасывая движением плеч руку Сергея. - Тятька все видит. Во-он его кузница на горе. Глазищи - что твой бинокль! На войне наблюдателем был...
Сергей не понял, гордится мальчик этой особенностью отца или осуждает.
- А если я тебе денег дам? Ну, куплю рыбу, а? Держи-ка рубль и айда к ребятам! Слышишь, зовут.
Горластый Афонька в самом деле в это время дважды выкрикнул имя юного рыболова.
Яша вдруг вскочил на ноги и, вглядевшись в толчею вокруг мяча, закричал звонко, певуче, будто помолодевшим голосом:
- Афонька! Бей подъемом, с левой, с левой!
И он засмеялся, довольный, что Афонька послушался его совета. Но вдруг мальчик снова помрачнел, поглядев за реку.
- Денег тоже нельзя. Тятька не поверит. Скажет, что мелочь зажал...
- Ух ты!..
Сергей ругнулся с досады, хотя ему не следовало дурно отзываться о родителях.
В школе уже знали о приезде нового историка. Мария Герасимовна, седенькая старушка, коротко и неровно подстриженная, с тонкой морщинистой шеей, отвечая на приветствия Сергея, сразу назвала его по имени и отчеству. Это понравилось молодому педагогу.
- Школа у нас, Сергей Мартынович, типовая, просторная, - объяснила Мария Герасимовна. - Только одна беда: нет жилья для учителей. Устраиваемся, кто как может. Много чего запланировано в шахтном поселке, но строители не успевают... Удивляться нечему: прямо под кукурузой уголь нашли. Поселок на голом месте ставят.
Вскоре молодой педагог уже стучался в калитку неотштукатуренного цегляного дома, на повороте с главной улицы. Вышла розовощекая молодка с запачканными до локтей загорелыми руками. Через отворенную калитку Сергей заметил во дворе новое строение.
- Вы от кого? - загадочно спросила она, словно для разговора с ней требовался пароль.
Скрюченными пальцами, измазанными в глине, женщина пыталась загнать под косынку непокорную прядку русых волос, прилепившуюся к полной с румянцем щеке.
- Ищу комнату, - без лишних слов представился Сергей.
Глаза женщины были синими, пронзительными, вприщур.
- Семейный? - в тон ему коротко бросила молодайка.
- Семейный.
Это слово Сергей произнес нехотя, потому что врать не хотелось, а к откровению женщина не расположила. У Сергея была невеста, которая обещала приехать к нему.
- Н-нет, нема отдельной комнаты, - заявила молодайка.
"Деловая баба, сразу сориентировалась", - подумал Сергей.
Разговор этот повторился и у другой калитки, только с пожилой женщиной.
- Бабушка, - позвал Сергей старуху, вышедшую на середину улицы к водопроводной колонке. - Почему в вашем поселке семейные люди не в почете?
- И-и, голубок, - бойко запричитала старая. - Для семейного подай отдельную хватеру. Он поживет месяц-другой да в Совет пожалуется. А там казенную плату назначат. Нет, голубок, дураков мало на белом свете осталось. Жить люди научились... С холостых иной спрос: он и уголком доволен будет, и спровадить его проще, коли что не так!..
Уже вечерело, когда Сергей завернул в чайную подкрепиться. "Переночую в школе, - решил он по дороге, - или прямо у реки. Там, кажется, стожок сена меж тополей виднелся..."
Ему вдруг захотелось снова повстречаться с тем юным рыболовом, которого он пытался выручить у реки.
Но все обернулось по-иному. В чайную вслед за ним не вошел - ввалился широкоплечий мужчина с колючими бровями, похожими на усы. На голове у него, некстати по летней поре, торчала, еле держась на темной копне волос, шапка-ушанка. На плечах - ватная фуфайка. Мужчина наскоро обвел глазами сидящих за столами посетителей и, не спросясь, опустился на стул рядом с Сергеем. Стул жалко заскрипел под ним.
- Оксана! - позвал пришелец грубовато. - Дай-ка там что-нибудь трудящемуся человеку.
Официантка почти сразу принесла полстакана водки и маленький скрюченный, похожий на обрубок пальца огурец.
Мужчина, легко подхватив стакан двумя пальцами, опрокинул его. К огурцу даже не притронулся.
Сергей невольно залюбовался огромными руками, которые устало и покойно лежали на столе, занимая добрую четверть площади. Когда Оксана подошла к столу опять, владелец богатырских рук выхватил из верхнего кармана передника бумажку и сунул ее в растопыренную пригоршню женщины.
"Рубль!" - почему-то заметил Сергей. И тут же молодому педагогу вдруг вспомнились слова Яшки: "Чтоб рыбы принес на рубль, не меньше!"
"Шапка" наклонилась к Сергею через стол и заговорила добродушно, весело:
- Рубаем, значит? Хорошее дело... А я - простите за прямоту - слыхал, что вы квартирку пристреливаете. Земля слухом полнится, хе-хе...
Они пошли по улице к центру, потом свернули в переулок и, миновав длинную хозяйскую постройку, остановились у высокого кирпичного дома, разместившегося почти у самого подножия террикона. Сергей уже знал, что эта дымящаяся гора вовсе не уголь, а порода. Угля в ней совсем немного.
- Вот здесь мы и заняли позицию, - прогудел под ухом голос кузнеца.
Они с минуту постояли у калитки. И вдруг, как бы сама собою, дверца без скрипа распахнулась перед хозяином. В сторонке от входа, словно прячась от Сергея, замерла женщина в выжидающей позе. Мужчина, широко вышагивая, будто измерял свои владения, прошел в глубь двора.
Звякнул металлический засов, и женщина куда-то исчезла.
Дом как бы рассекался на две неравные части узким несквозным коридором. Большая половина его служила жильем для семьи владельца. В маленькую хозяин провел Сергея.
Это была настоящая однокомнатная квартира - мечта молодоженов. Плитка, два невысоких столика, широкая полуторная кровать, застланная узорной кружевной накидкой. Сергей не мог скрыть своего удовлетворения.
- Ну, теперь давай знакомиться и торговаться, - предложил хозяин. - Меня зовут Денис Моисеевич. Двадцать пять рубликов в месяц - и комната твоя.
Сергей решил не торговаться с ним. Денис Моисеевич, услышав о согласии, одобрительно крякнул:
- Капитулируешь, значит, безоговорочно? С хорошим человеком приятно серьезные дела делать.
Пожав Сергею руку, сославшись на домашние заботы, хозяин вышел. Мощная фигура его мелькнула, словно тень, под окном. Через несколько минут в коридоре снова послышались его тяжелые шаги. Сквозь двери пробился басовитый и уже по-иному звучащий голос:
- Где Яшка?
Отвечала женщина:
- На терриконе он, с кошелкой...
Кузнец что-то проговорил, недовольный. Жена оправдывалась:
- Тяжело ему... А из меня какой помощник?
- Следи, чтобы набирал поменьше, а то заболеет, хлопот с ним не оберешься. Да пусть воды в душевую кадку натаскает вечерком - квартирант теперь у нас...
Сергей засыпал под звон ведер в саду. Колодец у кузнеца был свой, но мальчик почему-то ходил за водой на улицу, к колонке.
Утром квартирант пробудился от отчаянного крика. Вопил Яшка, истязаемый отцом. Сергей босиком, в одних трусах ворвался в хозяйскую половину.
- Не тронь, негодяй... Драться буду!
Вид у педагога был решительный.
Кузнец легонько повел рукой, и Сергей, наткнувшись на эту руку, ощутил барьерную твердость. Мальчонку все же отец отпустил.
Яшка, глухо всхлипывая и дрожа, уткнулся в коленки матери, сидевшей на табуретке у стола. Сергей с удивлением заметил, что жена кузнеца совсем не старая. Только лицо ее, затемненное тяжелым полушалком, было изрезано редкими глубокими складками.