1
Заканчивались гастроли советского ансамбля песни и пляски в Америке. Последний концерт наши артисты давали в исполинском зале спортивного городка Мэдисон сквер гардэн. Выступление не было чем-то необыкновенным, хотя гости из далекой Москвы и в тот вечер не уронили чести и были для американской прессы "первоклассной хит" - сенсацией номер один...
Вероятно, потому, что концерт был прощальным, в тот поздний вечер в театральных уборных появлялось больше обычного кино- и театральных звезд. Именитые зрители наперебой высказывали участникам концерта добрые напутственные слова.
Именно в тот вечер за кулисы театра наконец пожаловал и знаменитый Берлик Хьюз. Ветеран американской сцены, эксцентрик и трагик, сподвижник молодого Чарли Чаплина, ныне угасающий старец, страдающий подагрой, он энергично перемещался по сцене, громыхая массивной палицей в такт своему рокочущему голосу:
- Браво! Браво!
К удивлению многих Хьюз особенно тепло приветствовал самого младшего актера, восемнадцатилетнего танцора Галинского. Светловолосый и оттого кажущийся безбровым, мальчиковатый с виду, танцор стаскивал тесный сафьяновый сапожок, приплясывая на одной ноге, когда к нему приблизился Берлик Хьюз.
- О, Галинский! Прима! Браво!..
Неотступно следовавшая за своим супругом Каролин Хьюз, немного знавшая по-русски, переводила отдельные его фразы. Она расторопно нацелилась объективом фотоаппарата на смущенного Галинского, когда муж, помогавший стащить сапожок, дружески привлек к себе юношу.
- Эти снимки будут для нашей семьи символом встречи с ансамблем! - перенося объектив на приближающихся к ним других артистов, заявила Каролин Хьюз. - Берк в последнее время благоволит к молодым актерам...
Судя по акценту, женщина старательно и долго изучала русский по учебникам, но вовсе не общалась с живыми людьми.
Берлик Хьюз прихлопнул в ладоши, отняв палицу от пола и повесив ее загнутым концом на руку.
- О, Каролин! Если бы ты знала, как я ценю твою способность вовремя поставить точку в разговоре. Именно - к актерам! В другие времена ты непременно прибавила бы: "И к молодым актрисам", но...
Уморительно-горестная гримаса перекосила исхлестанное суровыми складками лицо старого Хьюза. Окружение шумно приветствовало этот шуточный экспромт. Но Хьюз, очевидно, не намерен был продолжать в том же духе:
- Маленькая поправочка к справедливым словам моей супруги, господа! Не ко всякой молодежи благосклонен Хьюз! К кому угодно, только не к "твистам"... Сегодня я приветствую "Гопак", "Скверданс", "Перепляс". Завтра - "Спутник" или "Встречу с марсианами".
И Хьюз в освещении магниевой вспышки еще раз коснулся плеча Галинского.
Чтобы не показаться нелюбезным, советский танцор проговорил с юношеским пылом, что, если ему посчастливится получить этот снимок, он сохранит его как память добрых знакомств на американской земле...
Несмотря на то, что на другой день услужливый портье притащил в номер Галинского целый ворох газет с желанным фото, супруги Хьюз привезли ему и свой любительский снимок.
Танцор был явно смущен таким вниманием к себе. Еще больше его заботила доверчивость Хьюза, прямота и грубоватая откровенность, с которой американский актер разговаривал с ним.
Тяжело вышагивавший по гостиничной комнате, непричесанный седовласый Хьюз напоминал выскочившего из берлоги медведя. Он вслух горевал о неудачно сыгранных ролях, проклинал шарлатанов в искусстве, сыпал афоризмами. Суковатая пластмассовая палица то металась в воздухе, то неистово гремела об пол.
- Ха! Ты слышишь, Каролин? Этот юноша не знает, чем заслужил наше внимание. Он еще не научился смотреть на себя глазами зрителя. Ха! Так знайте же, молодой коллега: вы - человек с другой планеты! Да, да, из других миров! Из будущего!..
Хьюз на минуту умолкал, чтобы затем с еще большим рвением развивать свою мысль:
- И Станиславский, и Чаплин, и всякие там Хьюзы, черт их побери, оптом и в розницу мечтали об одном - об искусстве Великой Правды! О том, чтобы между зрителем и артистом устанавливался контакт напрямую. Без всяких там домашних анализов. Дома у человека свои дела и заботы. А из театра он должен возвратиться духовно созревшим для продолжения оставленных им дел и завершить их как-то уже по-иному, лучше...
Хьюз закашлялся, часто заморгал и, достав платок, принялся протирать стекла очков. Водрузив очки на место, продолжал:
- Бездарные служители муз заимствуют у своих предшественников только формальные приемы. Они стремятся во что бы то ни стало быть оригинальными. - Хьюз, не глядя, ткнул палицей в абстрактную картину, висевшую в простенке между окон. - Оригинальность видят лишь в непохожести друг на друга... Ха! Глупцы! Как будто пшеничный колос перестает быть чудом природы только потому, что колосок этот похож на миллионы других колосьев!.. Пустырь, заросший сорняками, поражает разнообразием цветов, но он не перестает быть от этого пустырем. Человек, думающий о жизни, о завтрашнем дне, с горечью в душе созерцает сорняки и с глубоким волнением вдыхает запах хлеба, источаемый миллиардами похожих друг на друга, прекрасных в своем индивидуальном совершенстве колосьев!..
- В чем же, по-вашему, эта Великая Правда искусства, - с трудом составив в уме фразу, чтобы вмешательством переводчицы не отвлечь Хьюза, спросил по-английски молодой артист.
- В колоске! - запальчиво резанул палицей воздух Хьюз. - В его беспрерывном развитии, но без потери основного качества - оставаться человеку хлебом.
Уловив на лице Галинского отражение внутреннего смятения и истолковав это как желание возразить, Каролин обратилась к мужу:
- Дорогой! Позволь мне применить здесь то достоинство, которое ты всегда так ценишь во мне - поставить в нынешнем разговоре точку. Тебе вредно много волноваться. Да и мистеру Галинскому, возможно, не по душе твой прием изъясняться на колосках.
- Напротив, - проговорил смущенный проницательностью Каролин танцор. - Мне лишь хотелось напомнить довольно известную истину, что не единым хлебом жив человек.
- О хлебе я говорил в более широком смысле, - хмуро пробормотал Хьюз. - Сюда вы можете отнести и одежду, и жилища, и вообще все, без чего не обходятся ни артисты, ни ученые, ни художники. В том числе, конечно, и те, которые занимаются сочетанием цветов на пустырях.
Берлик Хьюз стал у окна, искоса поглядывая то на свою супругу, то на советского артиста.
- Ха, ты помнишь, Каролин, того несчастного углекопа?.. Мы его встретили на глухом полустанке в прериях.
- Тебе до сих пор кажется, что это был именно шахтер? - с легким недоверием в голосе, но больше адресуя эти слова Галинскому, чтобы ему интересен был их разговор, проговорила Каролин Хьюз.
Берлик Хьюз притворно застонал, выбросив руки вверх:
- Боже! Ну объясни же наконец, зачем ты создал женщину таким неромантическим существом?!.
Палица, скользнув по рукаву, свалилась на пол. Хьюз опустился на колени, не сходя с места, лишь повернувшись лицом к Галинскому. Руки его были вытянуты перед лицом, ладони сложены корытцем.
- Представьте себе, мистер Галинский, выжженную солнцем степь... Пожухлые травы, безветрие, безмолвие на сотни миль вокруг. И одинокий измученный скитаниями и голодом старый человек, очевидно безработный. Стоит у полотна железной дороги на коленях, как я сейчас. В руках крохотный кусочек угля, упавший с паровоза. Человек этот подносит к лицу уголь, нюхает, целует его, роняет на ладонь слезу. А руки, руки! Это - раздавленное сердце его, исполосованное синими шрамами...
Артист откинулся на ступни, вздохнул. Ожесточенно жестикулируя, он время от времени снова сводил ладони вместе, будто держал в них горошину угля.
- О, я всю жизнь мечтал сыграть роль этого шахтера на сцене. Меня разрывал изнутри образ человека, которого судьба однажды отлучила от родной для него стихии. Пусть это будет пахарь, по велению других топчущий военным сапогом низу, или изгнанник, пришедший опять на родную землю, или кузнец, сбивающий в своей настывшей кузнице кандалы с собственных ног... И не в куске угля здесь дело - сам по себе он не стоит и цента. Для шахтера уголь - живая частица его сердца, его судьбы. Это и молодость, отгоревшая в подземелье, и мечты о лучших днях, и торжество покорителя стихии. И радость, и беда его, а может и счастье первой любви, мелькнувшее подобно искре, оброненной ночным локомотивом. Первозданный запах угля для горняка дороже благовонных духов.
Хьюз подытожил еще более разгоряченно:
- И это все я называю памятью чувств! По-моему, это и должно быть главным в искусстве: преподнести человеку его крошку угля, щепоть земли, окропленные потом и кровью. И если в твоей душе нет такой крошки угля, зерна - не берись! Не твое это дело! Никаким сочетанием цветов не заменишь!
Хьюз с ожесточением обвел глазами своих собеседников.
- Точка! - выкрикнул он, хватая палку на полу.
Галинский подбежал к Хьюзу. Одновременно пожимая ему руку и помогая встать, юный танцор благодарил Хьюза за импровизацию:
- Это великолепно! Как жалко, что мои товарищи были лишены удовольствия видеть и слышать вас сейчас.
Усадив старого актера в кресло, Галинский вдруг забеспокоился:
- Может, вы теперь скажете, чем именно я заслужил ваше доброе расположение ко мне?
Хьюзы многозначительно переглянулись. Старый актер в раздумье пожевал губами и, чтобы оттянуть время, начал тщательно отирать платком лицо, шею, затем снова шею и широкую лоснящуюся залысину.
- А что, Каролин, может, ты и в самом деле скрываешь какую-нибудь тайну от нашего нового друга? - проговорил он, улыбнувшись глазами. - Я тоже с удовольствием послушал бы...
Каролин Хьюз приняла эти слова за своеобразный сигнал. Совершенно серьезно она стала говорить то, что вызывало в душе юного танцора лишь чувство протеста:
- Своим выступлением вчера, дорогой мистер Галинский, вы помогли моему мужу второй раз встретиться с шахтером.
Галинский побагровел от смущения.
- Успех концерта принадлежит не одному мне...
- Мы имеем в виду не весь концерт, а ту часть, когда на сцене были вы.
- Я никогда не выхожу на сцену в одиночку! - резко возразил танцор.
Галинского уже раздражала настойчивость Хьюзов, которые, как казалось, явно заблуждались.
- Да, но этот человек... он выкрикивал ваше имя... потом побежал по проходу к сцене... Видели бы вы его лицо, его душевное смятение...
Старый актер, опустив веки, утвердительно качал головой.
Галинский облегченно вздохнул. Но прежде чем внести наконец ясность во всю эту картину, ему пришлось выслушать внезапную фразу Берлика Хьюза:
- Пожалуйста, продолжай, Каролин! Ты сейчас очень хорошо говоришь.
- Но зачем же продолжать? - перебил их танцор. - Вы на этот раз ошиблись, мистер Хьюз! Кричавший фанатик вовсе не горняк. Он - учитель. Если угодно, я вам покажу открытку, где написано его имя.
Галинский кинулся к чемодану и вернулся с почтовой открыткой.
- Его зовут Мортон Лейк! - торжествующе объявил он.
Но все это никак не пробуждало Хьюзов от их гипнотического состояния.
Почувствовав себя на какое-то мгновение более близким к истине и вместе с тем боясь попасть впросак из-за недооценки ума и опыта Хьюзов, Галинский не знал, как ему вести себя дальше.
...Да, этот учитель, приславший открытку участникам ансамбля, вдруг закричал в зале и чуть не сорвал концерт. Что мог прочесть на лице Мортона Лейка оказавшийся неподалеку от него старый трагик Хьюз?.. Память чувств? Не чудачество ли это Берлика Хьюза, задумавшего разыграть неопытного танцора?
Берлик Хьюз сел в кресле ровнее и заявил убежденно:
- Мортон или как вы его назвали... вел себя таким образом, будто встретил вас после долгой разлуки.
- Он мог меня "узнать" и до концерта. Я ведь помогал учителю и его ученикам пройти в зал.
- Нет, только не это. Только не это, коллега. - Хьюз пристукнул палицей. - Мортон преобразился в одно мгновение, словно вспомнил о чем-то дорогом, очень дорогом. Этот человек когда-то уже с вами встречался.
Воспользовавшись тем, что его не перебили, Хьюз повторил, вставая:
- Можете не верить в мои чувства, но в память чувств этого человека рано или поздно я вас заставлю поверить...
Хьюзы ушли, по-родительски обласкав Галинского.
2
"Ах эти милые старики, - беззлобно иронизировал по их адресу танцор. - Утраченную остроту зрения они пытаются заменить опытом, мудростью. Потерю обыкновенной памяти - памятью чувств".
Однако Мортон Лейк не покидал растревоженное воображение Галинского. Глядя на кусок почтовой бумаги, танцор невольно стал восстанавливать в своей памяти эпизоды вчерашнего концерта...
Началось все действительно с этой открытки. Экспедитор принес ее с вечерней почтой. Обычная открытка с видом допотопного пароходика, плывущего по Миссисипи - чем она могла привлечь внимание артистов ансамбля, буквально заваленных всевозможными поздравлениями, приглашениями в гости, бесконечными просьбами прислать автограф!..
Открытку написали и передали прямо в руки экспедитора школьники. Они проехали на попутных машинах почти тысячу миль из штата Луизиана, чтобы попасть на концерт. Или просто посмотреть на русских. Да, так и пишут... Славные ребятишки!.. Впрочем, постой... Что означают эти слова, написанные по-нашему?..
Руководитель ансамбля еще раз перечитал открытку. Дети ничего не просили. Кто-то из них скачущим мальчишеским почерком под диктовку остальных написал, что в Нью-Йорк они приехали вчетвером. Учатся они в начальной школе, где с помощью мистера Мортона Лейка изучают русский язык. Они очень рады пригласить советских артистов к себе в гости.
Познания американских школьников в русском языке были весьма скромны. Они не отважились составить весь текст на чужом языке. Лишь в конце, где обычно ставятся прощальные слова, они начертали большими прописными буквами милую фразу: "Здравствуй, товарищ!" Дальше у самой кромки листа разместились их подписи: "Артур, Майкл, Энн" и чуть сбоку: "Мортон Лейк". Заканчивалось все это совершенно неожиданно и даже интригующе для участников заключительного выступления.
Общая подпись путешествующих луизианцев гласила: "Коробейники".
Именно эта неожиданная подпись остановила внимание артистов на открытке. Танцевальная сюита по мотивам некрасовской поэмы готовилась исподволь. Она должна была стать сюрпризом на прощальном концерте.
Открытка заходила по рукам.
- Подслушали на репетиции! - хмурились одни.
Другим это откровенно нравилось:
- Дети чутки ко всему хорошему. Если им даже слово "коробейники" понравилось - это многообещающий признак.
Руководитель ансамбля со свойственной ему солидностью изрек:
- Напрасно всполошились. Слово это завезено в Америку, вероятно, еще задолго до нашего появления здесь.
Разговор этот происходил буквально перед поднятием занавеса. Как раз в эту минуту объявили об отсутствии солиста Вербова, до выхода которого осталось десяток минут. Все артисты, свободные от выступлений, кинулись разыскивать непоседливого собрата. Почти всегда виновницей таких исчезновений становилась публика. Узнав по фотографии кого-либо из "компании русских", люди прямо на улице, чаще у подъезда театра либо гостиницы, окружали артистов плотным кольцом, требуя автографов...
На поиск отправился и Галинский. Бормоча для отвода глаз модную американскую песенку, он протиснулся через запасный ход. Людей и здесь, с тыльной стороны, было не меньше. Но ему повезло. Все смотрели куда-то вверх, на фасад здания. Там в спешном порядке заканчивался монтаж широкоэкранного телевизора, который тут же настраивали.
Безбилетные поклонники занимали ближние подступы к экрану. Ребятишки рассаживались на капоты автомашин, народ повзрослее расстилал газеты на тротуарах. Некоторые сидели на рюкзаках и даже на раздвижных стульях.
Галинский довольно скоро обошел вокруг здания. Ему удалось протиснуться внутрь плотного скопления зрителей в одном месте и вызволить из дружеского плена двух ребят. Но - увы! - среди них не оказалось Вербова.
Резко прозвучал сигнал, призывающий занять свои места.
Раздумывая о Вербове, Галинский прислонился к высокому газону. Глаза его напряженно блуждали по невообразимой людской и машинной толчее. Его занимал то один, то другой объект. Но вот прозвучал звонок. Пора было возвращаться.
И вдруг Галинский поймал себя на мысли, что уже несколько секунд глядит в лицо седеющему, чуть сгорбленному, но еще достаточно крепкому человеку. Мужчина этот был худ, поджар, с мускулистым обветренным лицом. Американец без особого интереса следил за настройкой телевизора.
На улице было еще достаточно света, чтобы разглядеть на человеке аккуратно выглаженный костюм в большую серую клетку, галстук бабочкой, черные узконосые туфли, начищенные до блеска.
Мужчина опирался на тонкую металлическую трость.
Два мальчика, с которыми владелец трости изредка переговаривался, взгромоздились на ближний темно-синий "кадиллак". Они были в пестрых дорожных курточках с капюшонами.
Девочка-негритянка, стоявшая рядом с мужчиной, длинная, почти вровень с ним ростом, с развитой не по годам фигурой, перехватила неосторожный взгляд Галинского. С подозрительной веселостью, почти не мигая, она уставилась на артиста огромными темными с голубоватыми белками глазами и тихонько теребила седого мужчину за рукав.
- Держи себя спокойнее, Энн, - с вежливой настойчивостью проговорил, чуть наклонившись к девочке, мужчина. - Ведь ты самая старшая среди "коробейников"...
Когда негритянка снова поглядела в сторону Галинского, артист, будто загипнотизированный ее большими черными, с голубоватыми белками глазами, подошел к путешественникам.
- Прошу извинить, - с нарочитой медлительностью, чтобы не выдать свое произношение, проговорил он. - Мне показалось, что я слышу южную речь.
- О, да! Мы - луизианцы, - поспешно отозвался американец. Глаза печальные, глубокие со смутной тревогой и недоверием изучали подошедшего несколько секунд. Затем учитель коротко взглянул через плечо на ребят и, не найдя в их поведении ничего предосудительного, с отчетливой холодностью спросил:
- Чем могу служить?
Он принял артиста за переодетого полицейского.
- Видите ли, - снова запнулся танцор не столько из-за нехватки слов, сколько из-за недостатка уверенности. - Видите ли... Руководитель ансамбля хотел с вами встретиться... Надеюсь, это не отняло бы много времени.
Мортон Лейк с недоверием посмотрел ему в глаза, вопросительно и долго, прежде чем ответить. В черных, чуть поблекших зрачках его откуда-то из глубины выдвинулся, вспыхнул и тут же погас огонек.
- Вы, очевидно, имели в виду какого-то другого Лейка. Наша фамилия довольно распространена в Америке. Но если вам попалась на глаза открытка нашего Артура, - он снова покосился в сторону ребят, - просим извинить. Не придавайте этому особого значения.
Лейк как бы выручал Галинского - этот добрый проницательный человек, понявший, в какую нелепую историю попал молодой артист, навязавшись со своей непродуманной идеей. Но Галинский решил не отступать.
- Речь идет именно о вас, мистер Лейк...
Лейк приподнял голову, поглядел на мелькающий экран телевизора и вдруг согласился: