- Шо "ну и"? Пахал я как проклятый, чтобы и мать обеспечить, и на личную жизнь подкопить. Через полгода начал покупать стройматериалы - затеял масштабный ремонт хаты. Вначале поменял шифер на крыше, потом забор новый поставил. Утеплил дом пенопластом и покрыл "шубой". Окна на пластиковые поменял. Угрохал в свою хатыну дай боже средств. Три года назад встретил в ламповой девушку - Ленку, небольшого роста, черненькую, моего возраста. Работала там, маленькая и худенькая, тягала самоспасатели, коногонки, волоча их по полу. Приглянулась она мне. Выехал как-то после ночной смены - смотрю, а она "свет" принимает (шахтеры перед спуском и после выезда сдают ламповые светильники и те же самоспасатели. - Прим. авт.). Говорю ей: "Хорошо выглядишь", - а она отвечает, мол, спасибо. А сама взгляд немного опустила. Все, думаю, рыбка моя, попалась. Взял у нее номер телефона и пошел в грязное отделение бани - мыться. А вечером позвонил, и мы увиделись, съездили в Донецк, в кино. Встречался я с ней год, а потом поженились. Все просто, как у людей: арендовал у друга "Mazda 5", небольшой кортеж и поехали в сельсовет. Внес я свою Ленку на руках через порог дома. Рад, что успел ремонтик забабахать к этому времени. Мать с тех пор жила в летней кухоньке, я ее утеплил, освежил красочкой, подмазал - красота, жить можно. А мы с женой - в большой хате, - проговорил Лёха.
- А что за дом? Расскажи, - поинтересовался Илья.
- Да обычный: три комнаты, кухня, маленький коридор. Поначалу жили мы душа в душу. Полюбил я ее как-то особенно, всегда волна нежности набегала, когда ее обнимал. Понял, что близка она мне, спокойная. Если приходил "синий", то не ругала. Сначала. А потом, знаешь, как бывает: бутыльки на шахте… один, другой. У того сын родился, у того теща померла. Вот идем на выходные и празднуем. Круговорот бутыльков в природе, - усмехнулся Лёха.
- Так ты гонял ее, что ли, как бухнешь? - решил узнать дед.
- Да что ты! Я когда пьяный, если меня не трогать, мухи не обижу. Но если пилить начинают, так могу и врезать промеж глаз. Через полгода начались ссоры. В основном утром, когда я трезвел. Лежу на диване, такой вялый, все тело болит после работы, а потом еще с мужиками на "рогах" полдня лазили. Все местные пивнушки обошли. Это в ноябре было. Пришел домой грязный, как черт, руки черные, видать, на карачках полз где-то. Еще буровил что-то о том, что предыдущая смена не отпалила - не взорвала нишу, а нам пришлось взрывать, а потом защищать - лопатами выкидывать уголь и породу. Но все ничего, если бы она не стала бурчать, потом обзывать, а я по пьяни толкнул ее. Как я говорил, она маленькая, поэтому даже слабый удар ее откинул. Так вот, утром она меня будит и говорит, что уходит от такого скота и дебила, - закхекал Лёха и почему-то улыбнулся.
- Ну и правильно. Бабы - дуры, но они слабые дуры. Я вот никогда свою старуху не тронул пальцем, - вставил свои пять копеек Пётр Никитич.
- Да и я тоже, дед, ты что, меня совсем за лоха держишь? Просто, видишь, не соображал я ничего, не помню даже, как случилось. В общем, еле ее уболтал - осталась она. Но взяла с меня слово никогда больше так не напиваться. Или пей, проспись, где хочешь, а домой приходи трезвым. Добрая она была. Любил я ее как-то отчаянно. Вспышками. Неравномерно. Но иногда так сильно, - с тоской протянул донбассовец.
Сердце Ильи внезапно застучало. И это странно, ведь он не раз бывал в таких передрягах, что увидь самого дьявола во плоти - не испугался бы. А тут услыхал тревожные нотки в голосе сокамерника - распереживался, как баба.
- А почему была? - взяв себя в руки, спросил Кизименко.
- Сейчас расскажу. Подожди, - ответил Лёха и продолжил: - И после того случая, не поверите, ни разу не приходил "синим". Ну, выпившим, да и только. А через два месяца она зашла ко мне утром, я спал, выходной день. Тормошит, тычет в нос тест на беременность и плачет от радости. У меня сон как рукой сняло. И вот через полтора года нашей совместной жизни появился Андрей. Беременную Ленку положил в роддом за три дня до родов, а потом он и родился. Я как раз в шахте был - лаву задавило, это значит горное давление настолько сильное, что механические крепи, которые поднимаются и удерживают кровлю за счет специальной эмульсии, подаваемой компрессором под большим давлением, не выдержали. Пространство лавы сузилось, так что человек еле пролезал, какое уж там работать. Мы распаливали крепи - бурили в кровле породы шпуры и трамбовали туда взрывчатку, взрывали. Потом все разгребали. Работы непочатый край. А тут мне по рации кричат (это прямоугольные ящики с микрофоном и динамиком, распределенные по всей длине лавы через каждые десять метров, чтобы было можно друг с другом переговариваться), мол, беги за бутыльком, сын родился. У меня клевак и выпал из рук. Три семьсот, крепыш, как сейчас помню, Ленка мне тычет его в окно, а я, как пацан, чуть не плачу. Наверное, только тогда и почувствовал себя мужиком - до этого была подготовка, - Лёха выдал длинный монолог, а потом запнулся, чтобы перевести дыхание.
Постепенно в голове Ильи все становилось на места. Осталось только выяснить пару деталей.
- Привез я сына с Ленкой домой. Старуха моя не могла нарадоваться на внучка. Не отходила от него. Я взял отпуск на пять дней. Так непривычно было смотреть на лицо маленького человечка, в котором угадываешь свои черты. Тогда вдруг я осознал, что пошел по стопам своего отца. Батя понимал, что семья - это единственное, что у него есть. Ну, кто он такой был? Да никто. Перепробовал с десяток профессий, ничего толком не нашел. Тогда я понял, что вот также и мне довелось испытать тяжесть никчемности своего существования. И в работяги я пошел только потому, что ничего больше не умею делать. Могу копать или не копать. Вот и все мои большие умения. И только семья давала мне пристанище. Там я понимал, что есть люди, которым я, черт возьми, хоть на полшишечки нужен! Родился ребенок - и я почувствовал себя отцом. Так часто сидел с малышом рядом, молчал. Сынишка ручками двигал, как кукла, а потом, бывает, обхватит пальчиками мой палец и держит. На лицо - вылитый я. Когда сердился, брови делались, точно как у меня. Один раз, когда ему исполнился годик, заболел - температура. Ленка потащила его к бабке-шептухе, чтобы сглаз с него сняла. Мать, как узнала, что без спросу к колдунье внука отнесли, места себе не находила. Все говорила, что проклятие на себя накличем, крестилась и шептала слова из молитвослова. Да и я занервничал. Мать у меня набожная, в Почаевскую лавру часто ездила. А тут и я подумал, как бы хуже не было. Вечером Ленка принесла ребенка - тот спал. На следующий день - от температуры ни следа. Я не мог нарадоваться, плясал, как дурачок. Поднял Андрюшку, прижал к себе, слышу, как его сердечко бьется, учащенно, словно хочет побыстрее отстучать, торопится жить… Но проклятие нас не обошло стороной… Наступил Майдан. Вначале я как-то без внимания отнесся к происходящему. Ну, вышли сосунки, подростки на площадь, в ЕС они требуют вступить. Да они тяжелее члена в руках ничего не держали. Янык, конечно, гад, отбабахал себе какое-то Межигорье, но вот посуди: он ведь, сука, тоже за семью держался. Сыновья, даже жена не обижена была. Все делал ради своей, пусть и большой, хаты. Так чем он плох? - вопрошал Лёха.
- А кто дал приказ стрелять по митингующим? - парировал Илья.
- А-а-а. Вот ты и запел, так и знал, что ты "майданутый". А зачем они вылезли из своих нор? Мы вот всю жизнь роем, как кроты, света белого не видим, а им, падла, жизни хорошей захотелось. У гейропу потянуло?! Не бывает, чтобы вот так взял и устроил революцию без последствий, - отрезал Лёха.
- Не бывает, - согласился Кизименко. - Так же, как нельзя давить людей, считать их пустым местом.
- Нельзя? Да что ты знаешь о пустоте? Черной, которая тебя окружает. Бляха, и нет из нее выхода. Потому что жизнь - это и есть пустота. А за ней - еще бóльшая пустота. Нельзя угодить всем. Человек проживает дни, заполняет их существованием, так он устроен. А все, сволочи, идеалисты хреновы, мечтающие о мировом счастье, приводят народ к разрушению. А знаешь почему? - спросил Лёха.
- Почему? - прищурился Илья.
- Да потому что… Отец мне часто говорил: "Сын, в жизни существует закон сохранения не только порядка, но и беспорядка. Главное - понять, что есть хорошо или плохо. Потому что как ты себя в жизни поведешь - все вернется. Даже если будешь думать, что делаешь добро, делая зло, - тот же беспорядок к тебе вернется. Вот почему!" - почти прокричал шахтер.
- Так что, сидеть сложа руки, когда какая-то падаль сосет последние соки из народа? - риторически вопрошал Кизименко.
Лёха вскочил, засуетился, было видно, что нервы у него совсем ни к черту. Он готов был сорваться, но пока держался.
- Я расскажу тебе сейчас, - прорычал он. - Вот смотри. Жил я с Ленкой и Андрюхой, никого не трогал. В аэропорту возня началась в мае, а потом в июне еще громче стало. Думаю, пора валить, но дом жалко бросать. Местная алкашня сразу же припрется, устроит тут базу, все разворуют. Слышим, как "укры" грохают по Донецку, а у самих поджилки трясутся. Шахта сразу закрылась, какой там спускаться под землю, когда на земле бомбежка. Воду перестали подавать, видно, где-то перебили трубопровод. Я взял два ведра, пошел к колонке на улице - она там самотеком стекала. Поставил одно ведро. Вода еле каплет. Решил постоять подождать. Полсела уже выехало, а половина думала, как бы выехать. На улице пусто, словно все вымерли. Стою и слышу глухой свист, а потом грохот. Землю сотрясло, как будто она раскололась. Я пригнулся инстинктивно. Но зря - грохнуло чуть вдали. Черный дым сразу клубом поднялся с пламенем вперемешку. У меня сердце в пятки ушло. Я ведра бросил, побежал вперед, а там… - вдруг замолчал Лёха.
Его голос дрожал. Было видно, что эту историю он рассказывал не один раз, а слушателей перевалило за десятки. Но всякий раз он дополнял свой рассказ новыми подробностями, подкреплял новыми фактами и деталями. В камере голос Лёхи звучал, как молот, разрушающий бетонную стену.
- А потом я подошел, смотрю: в середине моей хаты впадина. Мина упала прямо на дом, который обсыпался внутрь. Фасад остался целым, правая стена стояла, а левая - наполовину обрушилась. Огонь полыхал в средней комнате. Мать выглядывала из двери кухни. Лица на ней не было. Бледная, как поганка. Ладонь прижала ко рту. Я побежал к ней, кричу: "Где Андрюха с Ленкой?" А мамка сдавила рукой губы и мычит. Ничего не может сказать. Позади меня взрывается шифер, валит дым куда-то сторону. "Где они?" - вопил я. И тут она сказала. Нет, не проговорила, простонала: "Там". Замолчала, разрыдалась, опустилась на землю. Пламя пожирало дом, все, что было для меня ценно. Я пытался попасть внутрь, но огненная стена не давала пройти. Крик вырывал мои внутренние органы, выворачивал их наизнанку. Я орал, словно с меня содрали кожу. Ничего не мог сделать: ни воды, ни пожарных. Как тушить? Только и смотрел, как огонь распространился на кровать, стулья, половик, вещи. Пламя разрасталось, его жар накалял воздух, которым уже невозможно было дышать. Но я не мог сдвинуться с места. И тут мне показалось, что, прикрываясь огнем, кто-то движется в густом пламени и мелькает. Кидается из стороны в сторону, испытывая адские мучения, падает и снова встает, но уже никогда не сможет вырваться наружу, - ледяным и спокойным голосом проговорил Лёха.
Глава 15
Холодный ветер влажной тряпкой протирал лицо Кизименко. Вдалеке виднелась гряда Диклосмты, укутанная белым одеялом. Горный массив, на котором никогда не тает снег, возвышался над зеленью склонов чередой острых, грубо нарезанных камней с белоснежным флагом капитуляции бесцветия перед остальными цветами. Илья глубоко вдыхал воздух, который проникал в легкие и, казалось, распрямлял их. За спиной у него словно появились крылья, раскрылись во всю длину, смахнули пыль, разомкнули круг. Он готов был парить. В сердце было так свободно. В душе - радостно. Как там называют это чувство люди? Счастье? Может быть, и счастье. Он не понимал, как это, быть счастливым.
Голубой прилив на небосводе, пена облаков растворялась, как небесная волна. Внизу копошились люди. Мечтали о чем-то. Погрязли в желаниях. А Кизименко ничего не было нужно - он смотрел на белые остроконечные вершины, дышал и думал о том, что люди всегда хотели остановить ход секунд. Если бы время замерло, как замирает пространство, отлитое в каменных куполах гор, тогда, наверное, удалось бы потрогать минуту, прикоснуться к ней, почувствовать кожей. И тогда можно было спрятать время, оставить его себе, сохранить. Но, увы, время не имеет четких форм, заостренных зубцов, треугольной геометрии. Человек удручающе не властен над временным потоком, ему остается только смиренно плыть по нему куда-то вдаль, туда, где жизнь обрывается, как глубокий водопад.
Илья разглядывал скалистые, заостренные серо-бурые хребты, глянцевую поверхность неба - и что-то распирало его изнутри, переполняло, проливалось через края. Чувство малознакомое и призрачное. Он был счастлив.
- Лейтенант, ответь. Лейтенант, - противно запищало радио.
- Слушаю, - отозвался он.
- Тут к тебе дед пришел, говорит, ты знаешь, откуда он вернулся, - снова проскрипело радио и замолчало.
- Иду, - ответил начальник заставы и начал спускаться с горного склона в долину.
Когда до здания поста оставалось метров триста, из-за большого валуна, лежащего на холме, вышел Загид - старик, которого он посылал в Грузию получить разведданные.
- Я пришел. Кое-что узнал, - заговорщически проговорил он.
- Да, я тебя ждал. Что нарыл? - спросил Илья.
Тот вместо ответа протянул исписанную бумагу, вырванную из школьной тетради. Лейтенант раскрыл ее - там корявым почерком перечислялись все грузинские погранзаставы, количество разведчиков, некоторые номера телефонов, должности.
- Хорошо, старик, жди здесь. - Илья направился к посту.
Через десять минут он вернулся. Зашли за валун, чтобы никто их не видел.
- Вот тебе штука баксов, как договаривались. Это тебе наперед, инфы маловато, но когда понадобишься, я тебе сообщу, - отдал деньги лейтенант.
- Ах, спасыбо, ми с тобой еще паработаем, - обрадовался дед.
А на следующий день в дверь командирской постучали: курьер из штаба. Илья раскрыл лист с напечатанным жирным шрифтом текстом. Это был приказ на перевод - в далекий Владивосток, приморское пограничное управление. Лейтенант заволновался, положил листок на стол. А потом открыл окно, сквозь которое виднелась гряда Диклосмты - холодная, суровая, чистая. Горы возвышалась над земной грязью, как Бог - над людьми. Осветляли пейзаж. Делали ближе небо. Грозные стражи ветров и облаков.
Кизименко смотрел на горную гряду и старался запомнить ее именно такой - смиренной в величии. Упрямый кавказский сквозняк ворвался в комнату, закружился по столу, завертел страницы художественной книги о войне, а потом в диком танце, круговороте лезгинки скинул приказ о назначении на пол. Ровный лист бумаги с двуглавым орлом на государственной печати, медленно кружа, опустился, словно удерживаясь в когтях мифической птицы, судорожно и маниакально схватившей скипетр и державное яблоко…
- Пей, если хочешь быть моряком, - пузатый мужик в потертой тельняшке подал Илье литровую банку.
- Что это? - тот посмотрел на прозрачную жидкость, замкнутую стенками стекла.
- Что, что? Попробуй - узнаешь, пройдешь посвящение в морские волки, - последовал ответ.
Кизименко стоял в узком помещении мостика охранного судна "Ворон". Рядом были капитан, старпом, пара матросов. Лейтенант прослужил во Владивостоке два месяца, но служба оказалась скучной и однообразной. Поэтому он уволился из ФСБ и устроился в Лазовскую районную инспекцию - браконьеров ловить. На календаре - конец ноября 2014 года, его третий день на этом суденышке.
- Пей, будь мужиком, - настаивал тип в тельняшке.
- Я и так мужик, - ответил Илья и, пригубив банку, тут же поморщился, - это вода. Морская.
Раздался общий гогот.
- А ты думал: спирт? Пей до дна, козленочком не станешь, - пошутил моряк.
Парень опрокинул банку, соленая жидкость потекла внутрь тела, вызывая рвотный спазм. Через полминуты Кизименко отдал морячку пустую банку, улыбнулся и отправился на палубу возвращать выпитое в Японское море.
Водная гладь - это всегда нечто живое, двигающееся. Прямая линия горизонта возможна только здесь, глубоко в открытом водном просторе, где она проведена с инженерной точностью.
- Лодка там, а там еще одна, - крикнул старпом, и все разошлись по своим местам.
Завыла сирена, и "Ворон" устремился к маленьким деревянным лодкам с дизельными двигателями. Это северокорейцы выходили в открытое море на хлипких суденышках, чтобы ловить крабов и другую морскую живность. Инспекция выслеживала их, поднимала на борт, корейцев везли на сухопутную заставу, привязав их плавсредства к своему судну, а потом депортировали. Вот и в этот раз смотровая группа спустилась на лодки, вытянула корейцев за шкирки (те не сопротивлялись, покорные, как овцы) и продолжила осмотр водной границы.
Вечером, когда солнце выпачкало небо на западе алой помадой, словно расцеловало горизонт, Илья вышел на палубу. Позади болтались две лодки.
"Стоп, как две? Было ведь три", - подумал бывший лейтенант.
- Старпом, а что случилось с лодками? - обратился он к проходящему офицеру.
- Как? Что такое? - кинулся тот к корме. Но как только увидел привязанные лодки, успокоился.
- А-а, сынок, так мы их постоянно теряем, главное, чтобы хоть что-то довезти до суши, - пояснил офицер и пошел по своим делам.
"Ворон" доставлял суденышки на базу вместе с их владельцами и потом отплывал обратно в море. Так могло продолжаться до бесконечности. На десятый день плавания Кизименко заскучал. Однообразие дней запутало его в сетях, и теперь он трепыхался, как маленькая пойманная рыбка. День проходил в нескончаемых поисках нарушителей, а под вечер в кают-компании, не замолкая, работал телевизор, вещавший о событиях в центре Киева.
- Радикальные националисты на Майдане требуют отставки премьер-министра Николая Азарова, а также министра МВД Александра Захарченко, действия которых, по словам радикалов, привели к разгону студентов 30 ноября, - говорила строгая тетя на телеэкране, иллюстрируя слова кадрами первых столкновений с беркутовцами, спецподразделениями внутренних войск.
- Во, суки, че творят, опять помаранчевые мрази крови хотят. Чем им Янукович насолил? - говорил пузатый моряк и делал звук громче.
- В Украине молодчики-праворадикалы устроили разборки с правоохранителями, пострадали два милиционера, - продолжала вещать телеведущая.
- Вот падлы, фашисты, - прогремел матрос.
И так каждый вечер. На пятый день у Ильи кончилось терпение, и он выключил телевизор. Пузатый вскочил и закричал. Парень ответил. До драки - одна секунда. Благо, вмешался старпом, не позволил разгореться конфликту.