- Рибшево, - ответил старик.
Торба кивнул головой в знак удовлетворения.
- Садитесь, папаша. Зараз покурим и побалакаем трошки. Як вас по имени-отчеству? - Торба с подчеркнутым уважением смотрел на старика.
- Григорий Васильевич Гончаров. А так зовут - просто дед Грицко. - Старик тяжело опустился на землю, пошарил рукой в кармане, достал корешок самосада и разломил его на ладони.
- Значит, Григорий Васильевич Гончаров? - Захар еще внимательней оглядел деда и только хотел о чем-то спросить, как его опередил Шаповаленко.
- А у нас в полку повар тоже...
- В яком полку? - оборвал его Захар и многозначительно подмигнул. - Вы бы лучше, товарищ Шаповаленко, деда моршанским табачком угостили!
Филипп Афанасьевич смекнул и замолчал. Торопливо достал ружейную масленку, приспособленную под табакерку, отвинтил крышку и отсыпал деду на солидную закрутку.
- Ты, папаша, убери свои корешки. Нашей, моршанской, закури...
Захар оторвал кусок газеты и, протягивая деду, спросил:
- Вы давно живете в Рибшеве?
- Не-ет! - Дед Грицко отрицательно покачал головой. - Я беженец - из Белоруссии. У меня старуха хворая, в бане лежит, а дочка... - Дед Грицко сильно затянулся и закашлялся. - Добрая махорка!.. Хожу вот и бульбу, как вор, копаю. Увидят немцы - стрелять починают. Хоть с голоду подыхай...
- А як зовут вашу дочку? - спросил Торба. - Не Оксана?
- Оксана, - дед Грицко вздрогнул и быстро спросил: - А откуда вы знаете?
Разведчики подробно рассказали все, что знали об Оксане Гончаровой.
На твердых губах деда застыла суровая улыбка. В этой улыбке светились отцовская гордость и глубокая любовь. Он не расчувствовался, не заплакал, он поблагодарил казаков коротко и просто.
Дед Грицко рассказал разведчикам о немецком гарнизоне, о системе караулов, о движении транспорта по большаку. Сообщил, что в Рибшеве стоит штаб, но какой - точно сказать не мог. Знал, что здесь есть квартира немецкого генерала. Палкой начертил на земле схему.
- Подход здесь дюже добрый, - говорил дед Грицко. - По речушке, сквозь кусты, до самого моста. Там стоит часовой; С другого конца деревни - окопы и пулемет стоит, а где огороды - там густая конопля, а за ней начинается топь. Можно подойти и посмотреть хоть сейчас. Не опасно. Там я каждый вечер к старухе пробираюсь, а днем в лесу прячусь...
- А як с партизанами? - спросил Шаповаленко.
- Есть. За болотом. Увижу дочку - скажу ей где. Она сведет.
Было решено: дед незаметно проберется в деревню и узнает в доме Авериных о судьбе девушек. Тем временем разведчики обследуют местность.
Осторожно переползли большак. Краем леса дошли до речки и залегли в коноплях, против огородов.
Дед Грицко продвинулся на несколько метров вперед. Он хотел поговорить с мальчишкой, который пас теленка. Захар, решив понаблюдать за поведением часового, пополз к мосту. Шаповаленко остался на месте. Из конопли, в которой залег Филипп Афанасьевич, вся деревня была видна как на ладони. Он видел, как женщина, опасливо озираясь по сторонам, набирала у колодца воду, - даже ни разу не стукнула ведрами. Опустив голову, торопливо пошла в хату. Ухватившись за подол ее юбки, вприпрыжку бежала босоногая девочка лет трех. К школе часто подкатывали мотоциклы, иногда нагруженные ящиками автомашины.
Неожиданно из сарая навстречу женщине с громким кудахтаньем вылетели куры. За ними гнался фашист с автоматом в руках. Он был без френча, сзади, как хвост, болтались зеленые подтяжки, из-под съехавшей набок пилотки торчали светлые волосы.
- Айн момент, мадам! - кричал он. Гоняясь за курами среди кочанов капусты, он сделал несколько выстрелов из автомата.
Бросив на дороге ведра, схватив визжавшую девочку за руку, женщина побежала к хате. Исчез и мальчик. Белоголовый теленок, с веревочкой на шее, истекал кровью, повалившись на бок и судорожно дрыгая ногами.
- Айн моме... - Фашист остановился вдруг на полуслове. Шагах в десяти от него лежал дед Грицко.
- Русс! Вставайт! - скомандовал немец. - Што сдесь телает крязный старикашек?
- Бульбы подкопать ходил... Стрельба, - сробел, да и лег, - отряхивая брюки, ответил дед Грицко.
- Тут не бульба, а капуста, а?
Шаповаленко лежал метрах в пятнадцати. Правой рукой он сжимал автомат, а левой вцепился в дерн, как в гриву коня, и вырвал вместе с комьями земли пучок травы.
Налетел ветер, конопля закачалась. Зрелое семя, налитое маслянистым соком, дождем сыпалось на кубанку, за воротник гимнастерки, в открытый магазин автомата...
В огороде покачивались подсолнухи на высоких крепких ногах, с поникшими вниз зелеными шапками. А среди кочанов капусты перед светловолосым немцем стоял дед Грицко...
Филипп Афанасьевич видел его ширококостную спину и висевший на плече мешок с накопанной бульбой.
- Ви знайт, што такой запретный зон? Приказ генерала фон Штрумф, за прокулок по этот, - как говорят по-русски, - зон полагает пук, пук...
Вилли, денщик генерала Штрумфа, знал русский язык не хуже своего господина.
Штрумф дрессировал денщика на совесть. Ночи заставлял его просиживать за изучением иностранных языков и стенографии.
Вилли - не только лакей, раболепно преданный господину, но и его доверенное лицо.
Офицеры, окружающие генерала, побаиваются Вилли. Даже полковник Густав Штрумф, старший сын генерала, порой с опаской поглядывает на отцовского лакея.
- Ви, значит, испугался стрельпа и лежаль?
Дед Грицко молча кивает головой.
Желтые, под белесыми ресницами глаза Вилли суживаются, точно его начинает клонить ко сну, но неотступно следят за каждым движением жертвы.
Он дотрагивается стволом автомата до груди деда Грицко, кивает головой через плечо и отрывисто говорит:
- Ком!..
Шаповаленко несколько раз порывался вскочить, броситься на растрепанного немца, крикнуть: "Хенде хох!" - и утащить его в кусты: это был бы драгоценный "язык", умеющий объясняться по-русски. Но на крики Вилли и на его выстрелы подошли человек пять немцев. Прислонясь к стене сарая, они равнодушно наблюдали за действиями денщика.
Филипп Афанасьевич понимал, что риск велик. Да и строго было приказано: ни в коем случае не поднимать шума и не обнаруживать себя. Но уж слишком была заманчива перспектива захватить живьем или убить этого самодовольного гитлеровца в зеленых подтяжках, который тыкал пальцами старику в глаза, кривлялся и гримасничал, как обезьяна. Да и жаль было деда Грицко: ему предстояла тяжелая участь... Перед глазами так и стояла скупая, мужественная улыбка его...
Шаповаленко решительно сдернул с головы перепутанные плети гороха, которыми он замаскировал папаху, усилием воли подавляя волнение, схватил зубами пузатый стручок, разгрыз его и тут же выплюнул. Осторожно приподнявшись, приглушенным шопотом повелительно сказал:
- Хальт! - И вскинул автомат к плечу.
Вилли нервно вздрогнул, повернул голову: на краю конопляника стоял усатый казак в черной папахе и целился ему в лоб.
Немец расширенными от ужаса глазами смотрел на шагнувшего к нему Филиппа Афанасьевича - смотрел, как на страшный призрак. Вислоусый казак, словно выросший из-под земли, нес ему неотвратимую смерть. Подняв над головой руки, Вилли попятился назад... Вдруг он сделал прыжок в сторону, упал на живот и, ломая руками листья капусты, с необычайной быстротой побежал на четвереньках к ближайшей хате, делая при этом отчаянные скачки из стороны в сторону и вопя дурным голосом: "Руссиш!.. Козакен!.."
Шаповаленко не мог сразу поймать прыгающую перед глазами мушку. Вилли дергался и взлетал, как бумажный попрыгунчик, но вряд ли это могло ему помочь... Вот в предохранительном кольце над мушкой Филипп уловил его фигуру и нажал на спуск... Затвор только глухо чвакнул. Слишком густо смазанный автомат с семенами конопли в магазинной коробке на этот раз отказал!..
Вилли орал так, словно его надвое распиливали поперечной пилой. Из хат выбегали немцы, тревожно крича; затрещали беспорядочные выстрелы.
- За мной, старик! - крикнул Филипп Афанасьевич и бросился в коноплю. Дед Грицко, пригнувшись, побежал было за ним следом, но вдруг грузно повалился в картофельную ботву. К нему, крича во все горло, поливая огороды и кусты пулями, подбегали немцы.
ГЛАВА 10
Блиндаж, в котором помещался командир армейской группировки генерал-лейтенант фон Штрумф, - целый дом, спущенный глубоко в землю. Пол застелен огромным мягким ковром, стены обиты светлокоричневой материей. Блиндаж освещен электричеством, - ток дает автомобильный мотор.
Генеральское кресло сделано из неочищенных стволов молоденьких берез и обито желтоватой бархатной материей. Штрумф, как и многие немцы, неравнодушен к русской березке.
Генерал внимательно смотрит на изодранный, прожженный пиджак деда Грицко, на окровавленную штанину. Одутловатые щеки генерала свисают на тугой воротник. Седые усы коротко подстрижены. Бледные губы, круглые, навыкат, глаза выражают нечто похожее на улыбку. Но такой жестокой складки в углах губ дед Грицко еще не видел ни у кого...
Генерал хоть и коверкает русские слова, но выговаривает их отчетливо и ясно.
Он вовсе не допрашивает белорусского колхозника, - он разъясняет ему суть происходящих событий и, главное, - ошибки русских людей...
- Господин Гончароф напрасно убегаль от мои солдат. За это получилось маленький ранение. Русский люди идут в лес и совершают бандитизм - это ужасна! Я вынужден принимать карательный мероприятий... Вы, господин Гончароф, крестьянин, почетный старец, у вас рука мозольна, вы любите свой старушка, свой хата, свой жито, коровки, - разве вам нужен война?
- Нет, мне не нужна война, - отвечает старик.
Он смотрел на улыбчивое лицо генерала и чувствовал себя точно в дремучем лесу: весело поют на деревьях птички, а из куста следят за каждым движением круглые глаза невидимого зверя...
- Очень справедливый ответ! - восклицает генерал. - Из России мы хотим делайт культурный страна!
Неожиданно вошел Вилли. С полминуты, о чем-то раздумывая, постоял у двери, потом шагнул к старику и молча сшиб с его головы картуз. "Русс, мужик! Никс культур..." Штрумф, отлично умевший владеть собой, на этот раз был выведен из терпения.
- Вилли, вы болван! - крикнул он по-немецки. - Пошел вон!
Вилли вытянулся, выпятил грудь и, стукнув каблуками, вышел.
Дед Грицко с трудом наклонился, молча поднял картуз, посмотрел вслед ушедшему денщику, крякнул и откашлялся.
- Я буду наказайт этот шелопай! - сказал раздосадованный генерал. - Молодежь устраивай! всякий безобразий!
Поступок Вилли вывел генерала из равновесия и испортил все дело. Надо было начинать сначала...
Генерал знает людей и знает, как можно добиться от них покорности. Но он не может ничего поделать со стариком-белоруссом. Гончаров все упорно отрицает. Никаких казаков и партизан он не знает. Он копал картофель для больной жены, которая лежит в бане. Генерал может убедиться в этом...
- Хорошо, хорошо. Мы отправим ваш жену к доктор... Ви получить лошадь, хлеб, - всё будет полний порядок...
Дед Грицко, пробираясь на Большую землю, прошел от Витебска до Духовщины. Кроме сожженных деревень да пристреленных ребятишек, он не видел никакого другого порядка...
Генерал говорит вкрадчиво и тихо:
- Русский хлеб и немецкий техника, - это всемирный богатств, Гончароф!.. Ви, я вижу, не глупий человек. Ви трудовой хлебороп, должны понимайт превосходство немецкой техник. Никакие фанатичные партизаны, казаки, атаманы Доваторы не могут задерживайт великий движений германской армии на восток! Не следует помогайт казачий банда и партизан. Русские совершают крупная ошибка, не желая захотеть дружба с германской власть...
- А почему ваши солдаты стреляют в баб, когда они на поле картошку копают? Какая же тут дружба?
- Запретный зон! - восклицает Штрумф. - Бестолковый люди!
- Часового поставить - и вся недолга. Зачем же из ружей в народ палить? - возражает дед Грицко.
Ответ старика ставит генерала втупик. Он умел видеть людей насквозь, умел быстро принимать решения и проводить их в жизнь, но сейчас простые слова старика обескураживают его.
С начала военных действий на востоке он понял, что успех немецких армий объясняется внезапностью нападения и их временным количественным превосходством над противником. Упорство русских, с каким они защищали свою землю, заставляло старого генерала о многом задуматься. Даже этот стоявший перед ним раненый русский старик в рваном пиджаке, с грязной, давно нечесаной седой бородой, в стоптанных лаптях, не хотел признавать его генеральского превосходства, различия положений, культурного неравенства, и, наконец, военной силы победителя. Без страха, с чувством внутреннего достоинства, старик откровенно враждебен ему и никогда не скажет того, что от него требуют. Он горд и непреклонен. "Он не фанатик, - приглядываясь к нему, заключает генерал. - У него в бане лежит умирающая жена, а он привел разведчика к генеральской штаб-квартире... Что хочет от жизни этот гордый старик?"
Вот этого-то генерал и не мог понять. И бессилен он был отыскать в этом человеке его слабые стороны.
Страшной ненавистью встречала немцев русская земля. Как-то раз, взглянув на карту Советского Союза, генерал Штрумф прикинул расстояние от Москвы до Владивостока: оно исчислялось девятью тысячами километров, а немецкие армии все еще находились на границе Смоленщины и Белоруссии... Штрумф вспомнил слова Гитлера: "Стоит мне топнуть ногой, как ведущие страны Европы преклонят колени и будут заглядывать мне в рот..."
"Сколько раз придется фюреру топнуть ногой, чтоб шагнуть по сибирской тайге до Байкала?" - размышлял генерал, не отрываясь от карты.
Фюрер нервничал и торопил с наступлением на Москву. Видные представители высшего командования в августе 1941 года проявили на совещании у фюрера некоторое колебание и высказались за переход к обороне на Днепре, а также предложили изменить весь стратегический план войны.
Штрумф разделял взгляды проницательных старых генералов, но своего мнения вслух не высказал. Гитлер разорвал в клочья протокол августовского совещания, истоптал его ногами. Штрумф после зрелого размышления пришел к выводу: "Сомнительные мысли не следует высказывать и собственному сыну..." Представитель верховной ставки генерал Лангер сообщил ему, что некоторые участники совещания, усомнившиеся в идеальности планов фюрера, откомандированы в распоряжение Гиммлера. "Будьте лучше дисциплинированным солдатом", - посоветовал ему генерал Лангер. Нельзя было пренебречь столь благоразумным советом. Однако быть дисциплинированным солдатом становилось все труднее... В течение последних двух дней обстановка сложилась так, что генерал Штрумф не мог выполнить приказа ставки о перегруппировке резервных армий, предназначенных для удара на Москву. Появление в тылу многочисленных кавалерийских отрядов Доватора нарушило планомерность сосредоточения, тормозило движение на автомагистралях. Дивизии, идущие к месту назначения, должны были поворачивать и вести оборонительные бои или гоняться за казаками по лесам Смоленщины. "Что это за метод войны? Что это за Доватор?.."
Белорусский колхозник Григорий Гончаров стоит перед немецким генералом, - жилистый, загорелый, придерживая рукой изорванную штанину. На ковре - темное пятно крови. Старик упорно отмалчивается...
Штрумф снял телефонную трубку, приказал: отвести старика в гестапо. Потом вызвал командира танковой дивизии полковника Густава Штрумфа. Через две минуты ему доложили, что он уже выехал к нему для внеочередного доклада чрезвычайной важности.
Когда увели Гончарова, генерал приказал подать кофе. И, может быть, первый раз в жизни генерал Штрумф выпил коньяк не из маленькой рюмочки, а из стакана, - большим жадным глотком...