Но - что было, то было.
Утром 18 августа Тамбов оказался в руках врага.
• •
- Прекрасно! Прекрасно самым исключительным образом, - Мамонтов не говорил, торжественно рокотал. - Пр-ревосходно! Большего нельзя и желать… Прекрасно! Прекрасно!
Штаб корпуса разместился в гостинице на пересечении улиц Интернациональной и имени Карла Маркса. Сами названия этих улиц приводили Мамонтова в восторг:
- Восхитительно. Утвердились в средоточии большевизма… Был уже поздний вечер. Мамонтов прохаживался по отведенному
лично ему покою, приглядывался к тяжелым портьерам, коврам, статуям, старинной - шелк, позолота - мебели. Про себя удивлялся: "Смотрите же, сбереглось!" Наконец-то ему удалось остаться наедине с Калиновским и можно было расслабиться.
- Чудесно. Вы тоже находите? Губернский город! А если так всю Россию?.. Жаль, что Юденич успеет войти в Петроград.
- Да, да, - отвечал Калиновский. - Я с вами совершенно согласен. В отличие от Мамонтова, он чувствовал себя ошеломленным. Еще
бы вчера он сказал: "Невозможно. Так города не берут. Азбука военной тактики не позволяет". И вот позволила…
Мамонтов остановился в шаге от Калиновского, дружески улыбнулся ему, проговорил:
- Сегодняшний день был занят текущими делами. Но завтрашний - заря нового русского государства. Для нас с вами новые заботы, конечно. Отдыхайте. Уже почти полночь. Как летит время!
- До завтра, Константин Константинович, - сказал Калиновский.
- До завтра, - Мамонтов доверительно тронул его за локоть. - Мы с вами счастливые люди, не так ли?
- Ода!
- И вот что еще. Ко мне обращаются командиры дивизий. И тех, чьи полки в городе, и других. Возможно, они будутобращаться и к вам. Просят: "Надо погулять казакам. Хотя бы денек. Это в старинных традициях". Я отказал. Во-первых, вообще даже мельчайшие эксцессы сейчас нежелательны, а при этом они, увы, неизбежны. На нас глядит вся Россия. Во-вторых, и тут самое главное. Если объявить город вне закона хотя бы на какое-то время, значит, на столько же отдалить создание в нем гражданской власти, чего делать не стоит ни в коем случае. И в-третьих, едва эта власть возникнет, она-то первым своим высокоторжественным актом и должна будет возблагодарить своих освободителей. Не мы с вами, а новая власть. Уже власть. Понимаете? Щедро, но в формах, которые она сама изберет, завоевывая этим умы и сердца сограждан… На пути к Тамбову мы себе некоторые вольности позволяли. Станции Терновая, Есипово. Сколько там было захвачено, сожжено! Но тогда мы шли походным порядком. Это оправдывало. А здесь уже начинаем творить государственную политику. Так и будем считать.
• •
Дверь за Калиновским закрылась.
Мамонтов еще раз прошелся по комнате. Никакой усталости! А позади почти сутки в седле. Впрочем, понятно: вдруг да такое! Сколько болтовни было у него за спиной! "Авантюра! Беспочвенные мечтанья! Поход без цели и средств!" И он слышал. И выдержал. Поставил по-своему. И вот уже - в губернском городе! И какой губернии! В хлебном сердце России!
Из-за портьеры выглянул личный адъютант:
- К вам Игнатий Михайлович. Бросил, не оборачиваясь:
- Да-да, пусть войдет. Начальника контрразведывательного отдела штаба корпуса полковника Родионова Мамонтов недолюбливал, был в общении с ним весьма сдержан. В самой неброской внешности этого полковника: пехотная форма, прямой пробор, русые коротко подстриженные усы, - чудился ему укор. Мол, мы, контрразведчики, во всем не такие, как прочие. По-особому скромны, непритязательны. Мамонтову виделся в этом некоторый вызов, заносчивость, в том числе и по отношению к нему лично.
Но сегодня он приветствовал Родионова, широко разведя руки:
- Наконец!
- Простите, - сказал Родионов с явным смущением. - Час поздний. Но - дело.
- Ну что вы! - подбодрил его Мамонтов. - Я вас ждал. И как там? Сколько?
- Уже около четырех сотен.
- И это для первого дня! Неплохо.
- Однако не самых главных. - Но все же…
Они говорили о расстрелянных советских и партийных работниках.
- Прекрасно, Игнатий Михайлович. Хорошо бы не только нашими руками. Само население…
- Это несомненно. Но таких случаев пока еще нет. Прежде должны осмелеть. Способствуем. Вопрос не дней-часов.
- Ваша епархия. Не буду мешать. Заранее за все благодарен… Благодарен, - повторил Мамонтов, показывая этим, что считает разговор завершенным и Родионов может уйти.
Тот, однако, продолжал стоять. Мамонтов обеспокоено взглянул на него:
- Что еще у вас?
- Есть одна новость.
- Может, отложим на завтра?
- Дело спешное. Прибыл курьер. Деликатное сообщение. Сегодня из Новочеркасска должен выехать некий господин Мануков. Намерен прибыть в местности, освобождаемые корпусом.
- И кто он?
- Именует себя представителем торговых кругов.
- А на самом деле?
- Так и на самом деле. Но это… Если коротко - Запад.
- Британец? Француз?
- Равновероятно то и другое. Есть уровни, на которых конкретность в таком вопросе уже не имеет значения.
- Вот как? И притом - Мануков?
- Ну… Что в наше время фамилия!.. Прекрасно говорит по-русски, неотличим от любого из русских по внешности. Тем более что Мануковы в Ростове фамилия известная. Хлеботорговцы. Для многих звучит привычно.
- Так что же он? Выдает себя за одного из них?
- Во всяком случае, родства своего не отрицает.
- И что ему надо? Мне-то какое до него дело?
- Его цель - инспекция. Теперь это модно.
- И кого сей господин намерен инспектировать?
- Его интересует обстановка в освобождаемых губерниях.
- Любопытно… Как же он думает по этим губерниям ехать?
- Строгое инкогнито. В компании донских купцов, намеренных экономически те местности осваивать.
- Уже осваивать?
- Такова заявленная ими цель.
- И что знают об этой поездке в Новочеркасске?
- Едут купцы, надо оказать содействие. Есть солидные рекомендации. Но и только.
- А в ставке?
- Там - ничего. Собственно, потому и инкогнито. И полагаю, не в наших расчетах его раскрывать. "Хотите, западные господа, объективности? Пожалуйста!"
Мамонтов опустился в кресло.
Как стремительно все происходит! Для Европы, Америки он уже в том ряду, что и Колчак, Деникин. "Александр Васильевич", "Антон Иванович" и тем более "Верховный правитель Российского государства", "Главнокомандующий вооруженными силами Юга России" он как-то не смог произнести даже мысленно, настолько далеко теперь они от него отстояли, или, вернее, настолько вровень с ними он уже видел себя. Выясняют, на кого именно из них троих делать ставку. Только так это инкогнито можно понять. Но и с какою же быстротой реагирует Запад!
- Что требуется от меня? - спросил он.
- Указание, чтобы командиры частей, в расположении которых окажутся эти господа, всячески им содействовали.
- Да, но кто-то из надежных людей должен оберегать их и на всей прочей территории.
- Это наша задача.
- Кто еще в штабе корпуса знает либо может знать об истинной роли этого господина?
- Вы, ваше превосходительство, начальник штаба и, простите, я.
- Тайна, которая известна троим, уже не тайна, - снисходительно улыбнулся Мамонтов.
- Не троим, а четверым, - поправил его Родионов.
- Кто же будет четвертым?
- Кто-либо из старших офицеров, которого вы к этим господам неофициально прикомандируете.
- И с какой целью?
- Оперативно удостоверять перед командирами частей корпуса личность этих господ. Возможны неожиданности. От самих казаков. Что греха таить?
- А ваши оберегающие?
- Эта задача им не по плечу. Они - кучера, организаторы ночлега, попутчики. Такому человеку обратиться к командиру полка, дивизии значит уже навсегда выйти из своей роли.
- Понимаю. И кого бы вы предложили?
- Тут важна степень личного вашего доверия. Приказ пойдет, смею заметить, через голову командира дивизии. Секрет короля!
"Секрет короля! - воскликнул про себя Мамонтов. - И этот уже заюлил. Что же? То ли будет еще! И скоро!" Вслух он сказал:
- Антаномов. Командир Семьдесят восьмого полка.
- Слушаю, - ответил Родионов.
Снова наступило молчание. Мамонтов думал: "За считанные дни так возвыситься! Вот что значит лететь на гребне волны".
Очень хотелось поскорее остаться в одиночестве и еще раз обдумать это известие. Итак, для западных стран Колчак, Деникин и он, Мамонтов, стоят в одном ряду. А рейд только начинается. Как славно! И что будет завтра!
Он обнаружил, что Родионова в комнате нет. И не заметил, как тот удалился. Мелочь! В таких ли масштабах теперь ему следует жить?
Мамонтов взглянул на часы. Ровно двенадцать. Первый день пребывания в Тамбове закончился. И пусть себе сколько угодно восхищаются западные господа!..
Вот же он - Мануков! Собственной персоной встретил их на вокзале у входа в вагон 1-го класса. Как старых знакомых легким поклоном приветствовал Варенцова и Нечипоренко, Шорохову протянул руку, представился.
Да, это был тот человек, который стоял тогда в ресторанном зале, у порога. И, судя по необычно ароматному дыму его папиросы, он же находился за портьерой у Нечипоренко. Все так.
- О-ля-ля! - Мануков, лукаво прищурясь, наклонил голову. - Славно, что вы смогли отправиться с нами в поездку.
- Все-таки сумел, - в тон ему отозвался Шорохов. - А могло не получиться. До самой последней минуты…
В сопровождении начальника станции и еще двух каких-то железнодорожных чиновников вошли в вагон. Мануков взял Шорохова под руку, повел по коридору, говоря:
- У каждого человека теперь две заботы. Одна - где взять силы, другая - время.
- И деньги, конечно. Мануков энергично рассмеялся:
- Вы молодчина. Мне говорили… Право же, удачно, что вы едете с нами.
- Постарался. Смешно, наверно, но для меня всякая поездка как праздник.
- Ну? Не скажите. А если это разлука? И надолго… Навсегда. С любимой женщиной… Не приходилось? Тогда вы счастливейший человек.
- Сдаюсь, сдаюсь…
Это было плохо. С первой минуты знакомства они оба начали исходить по отношению друг к другу сладостью. Играли. Он, Шорохов, - простачка, Мануков - любителя пустого краснобайства. И чего ради?
Вагон был уже стар, с облупившейся краской, но отведенное им купе выглядело вполне прилично: диваны хоть и продавлены, однако целы, пол чист, окно вымыто. Перекрестившись и воздев к потолку указательный палец, Нечипоренко многозначительно произнес:
- С богом! Через Великокняжескую, Царицын, Поворино! По всем землям казацким.
"Маршрутом Сидорина, - подумал Шорохов. - А дальше как? Но - выяснится само. Так лучше".
Поезд тронулся. Шорохов сел на диван, положил на колени руки. Так бы всю дорогу сидеть и молчать. Старики говорят: "Язык мой - враг мой". Враг и друг, если на то пошло. А начало поездки обставлено очень солидно. Провожали в вагон. Проезд бесплатен. Предоставлен приказанием Начальника военных сообщений Области войска Донского. Вот уж действительно: "Деньги не бог, но милуют". Тоже одна из купеческих заповедей.
• •
На станциях толпы баб, детей, мужиков подступали к подножкам, лезли на крыши. Их вагона это, впрочем, не затрагивало. Казаки с белыми лоскутами на фуражках, что значило: фронтовая часть, - отгоняли любого, кто к нему приближался. Особенно настойчивых отталкивали прикладами. Случалось, брались за нагайки. Все делали спокойно и молча.
Соседние купе занимали господа в поношенных чиновничьих мундирах, хмельное офицерство. Во время езды стук колес и скрип вагона заглушали их голоса. Но на стоянках сквозь стенки доносилось:
-.. Почему же? Вы стоите на рельсах, на вас движется поезд…
-.. спасла. Ими питалась вся Закавказская армия…
- …Позвольте!
- Нет уж, теперь вы позвольте. Усилие сделано, и если есть высшая сила, которая берет на себя обязательства…
Когда поезд шел, Шорохов почти не отрывал глаз от окна. Дорога вилась по степи, обычно в эту пору года уже ржаво-серой, иссушенной. Но тут, после недавних дождей, будто вернулся май. Вновь поднялись травы, вымахали в человеческий рост, зацвели. Изумрудно-зеленый, а местами еще и желтый, белый, голубой, лиловый ковер простирался до самого горизонта.
- Татарник… донник… типчак… А видите те, будто чернильные пятна, - воодушевленно говорил Шорохов Манукову. - Это катран. Там дальше розовые и синие полосы: тысячелистник, горошек, колокольчики… Лично я больше всего люблю таволгу. Нежные белые цветы, и как будто сотканы из паутинок… Но пойдите-ка по степи босым. Не удастся сделать и двух шагов, исколетесь. Дикая роза, будяки. А крапива - так она выше поднятых рук!
- И все-то известно вам! - с не меньшим воодушевлением восклицал Мануков. - Вот что значит вырасти в степном краю!
Однако почему он, Шорохов, так рассыпается перед этим ростовским торговцем? Чтобы заслониться от возможных расспросов, поскольку его настороженность по отношению к Манукову все не утихает? Да, конечно. И есть почему. Затаенное высокомерие в каждом жесте, слове и вместе с тем ласковая неискренность человека, который никогда не идет напролом, - такие ли уж это купеческие черты? И кто тогда он? Зачем ему выдавать себя за торговца?
Степь за окном вагона простиралась и на следующий день.
Правда, теперь временами в купе врывался отвратительный запах. Всякий раз это значило: вблизи рельсов - трупы лошадей, быков; здесь же - окопы, сожженные дома, опрокинутые вагоны, паровозы…
К вечеру в вагоне объявилось несколько дородных женщин с горами кошелок, корзин, чемоданов. Временами через стенку доносился голос одной из них:
-.. И какая жизнь наша? Что собака мечешься. Купишь - погрузить надо. Отдай пятьдесят. Там, глядишь, - стражник: "Чего везешь?" И уже знаешь, чем он, стерва, дышит… Достаешь четвертной - не глядит. Опять - полсотни, а то и всего ермака (Сторублевая донская купюра с изображением Ермака. - А. Ш.)…
Это были очень знакомые Шорохову сетования мелкого торгаша, каких по стране скиталось теперь великое множество.
• • •
Весь второй день пребывания в Тамбове был занят у Мамонтова ожиданием. То есть ему, конечно, приходилось действовать.
Выслушивать начальников отделов штаба, не раз и подолгу вглядываться в листы карты с показанным на них расположением белых и красных частей, подписывать подготовленные Калиновским приказы.
Несколько часов ушло на то, чтобы проехать по городу, осмотреть захваченное на складах, в железнодорожных вагонах. Все это было теперь в его руках. Мог уничтожить, раздать кому пожелает, мог забрать себе, наконец. Или - лучше - взять в казну при штабе корпуса как военную добычу, добрая часть которой, по старым казацким обычаям, после завершения похода возвратится ему же в виде награды Донского правительства, Войскового круга.
Время потребовалось и еще на одну поездку: побывать в зданиях, где до прихода белоказаков размещались Губернский комитет партии большевиков, Губернский исполнительный комитет, Губчека.
Заходил в комнаты, озирался. Обстановка всюду была самая обыденная: канцелярские столы, шкафы, стулья. И это все?
Захваченные там большевистские бумаги его не заинтересовали, равно как и не пожелал он лично допросить кого-либо из задержанных казаками советских служащих.
Конечно, какое-то время ушло на завтрак, обед, ужин, на разговоры с личными адъютантами, с Калиновским. С протоиереем Островоздвиженским - главным духовным лицом в корпусе - обсуждал вопрос, допустимо ли изымать из храмов в захваченной местности иконы и церковную утварь. Решили: можно и должно, поскольку на большевистской территории декретом Советской власти церковь лишена права собственности, все ее имущество объявлено национализированным и лишь передано верующим в пользование. Изыматься оно, следовательно, будет уже не у святой церкви, а у богопротивного красного государства, и, значит, напротив, таким образом в лоно ее возвращаться.
Беседа состоялась и с генералом Постовским, дивизия которого занимала Тамбов. Генерал просил о скорейшей замене его частей другими. Повторял: "Казаки могут не выдержать". Имелось в виду: сорвутся на открытую враждебность к местному населению и поголовный грабеж.
Словом, день был плотно заполнен поездками, беседами, принятием важнейших решений, но в самом-то деле ничто из этого Мамонтова в данный момент не интересовало. Он с нетерпением ждал. Во-первых, вестей от Родионова о том, как идет формирование гражданского аппарата для управления городом. Во-вторых, сообщений о том, что происходит по всей губернии, и прежде всего в тех уездах, которые еще не занимают полки корпуса. Из Тамбова теми местностями больше никто из комиссаров не командует. Пружина должна разжаться. Но когда же?
Потому-то он и побывал в зданиях Губернского большевистского комитета, Губернского исполкома, что не имел ответа на этот вопрос. Надеялся там отыскать некие, говоря иносказательно, рычаги и шестерни механизма, повелевавшего всем происходящим в губернии и теперь оказавшимся в его руках.
Что настораживало? Никто из солидных деятелей прежнего, до-большевистского, режима не искал личной встречи с ним, не старался поскорее выставиться в лучшем свете, заручиться доверием. Объяснения находились: одни из таких деятелей просто еще не успели освоиться с мыслью о смене власти - захват города свершился слишком стремительно, - другие уже вступили в контакт с Родионовым… Но почему же он медлит с докладом?
Так прошел день. Наконец, почти в полночь, Родионов явился.
- И где они, эти гниды?
- Прячутся по квартирам. Не по своим, естественно. Там бы мы их не упустили.
- Но кого-то из бывших городских и губернских правителей вы находите?
- Отвратительные ничтожества. Объясняешься и с трудом… Простите, ваше превосходительство. Едва сдержался.
- Но что-то ведь они отвечают.
- Детский лепет: устали, больны… Говоря коротко - боятся.
- Но чего?.. Сколько прибавилось к той, вчерашней, цифре расстрелянных комиссаров?
- Около трех сотен. Что отрадно, кое с кем уже обошлось самосудом.
- На тех, кто их организует, и опереться.
- Обезумевшие барыни, хулиганствующие юнцы, психические инвалиды… Ни у кого никакой программы. Говоришь про губернское управление, градоначальство - ни малейшего отзвука. И ни малейшего желания брать на себя ответственность.
- Какая ответственность! Вздор! Ответственность лежит исключительно на мне, на остриях казачьих шашек! Армия всегда была фундаментом государственности. И будет впредь. Но порядок в городе - чтобы торговали лавки, чтобы мастеровой шел на работу… Чтобы, наконец, полицейский стоял на углу! Этот порядок обязана установить и поддерживать гражданская власть. Онапотом, когда распространится на всю Россию, изберет верховного правителя. Вы это им объясняли?
- Отвечают: "Вас семьдесят пять тысяч пришло. Теперь-то мы за свое спокойны. На Советы всяко не повернет".