• •
Около полуночи раздался легкий стук в ставень того окна его комнаты, которое глядело в прилегавший к дому двор. Шорохов сразу подумал: "Связной!"
С наганом в руке и, чтобы не разбудить кого-либо в доме, босой, неслышно ступая, он вышел во двор.
Оглушающе свистели сверчки. Небо затягивали облака. Стояла такая темень, что нельзя было разглядеть собственной руки. Кто-то негромко кашлянул в двух шагах от него, спросил:
- Не здесь ли, прости за беспокойство, друг, живут Тимофеевы?
- Которые? - отозвался Шорохов. - Из Твери? - Из Сызрани, беженцы.
Да, связной! Ночью. Прямо на дом! Какое-то мгновение Шорохов колебался. Пригласить в комнаты? Но может проснуться отец, всполошится от неожиданности, перебудоражит соседей.
Он повел гостя в глубь двора, в пустующий теперь сапожный сарай. Притворил дверь, завесил тряпкой оконце, зажег каганец. Связной был невысокого роста, широкоплеч, как показалось Шорохову, лет двадцати, одет в заплатанные галифе, солдатскую гимнастерку, обут в веревочные лапти, какие носят на работу шахтеры. Смотрел он спокойно. В руках держал тощую, из грубой дерюги, торбу.
- Сводку, - сказал связной. - Начни с этого.
Ничего не ответив, Шорохов возвратился в дом, взял с хлебной кухонной полки каравай, унес в свою комнату. Там разрезал его на две части, одну из них надломил, чтобы внутри ее открылась щель, засунул туда плоский, шириною всего в ладонь, пакет, утопил его в мякише. Прихватив по дороге еще и трехфунтовый кусок вареного мяса, возвратился в сарай.
Связной улыбкой поблагодарил его, развязал торбу, спрятал все принесенное Шороховым.
- Там же и сводка, - он кивком указал на торбу. - Да. В краюхе поменьше. Ты найдешь.
Они сразу стали говорить друг другу "ты".
В переулке поднялся лай. Собаки остервенело звенели цепями. Это вполне могло означать: дом окружают.
Ожидали, прислушиваясь. Наконец лай стал стихать. Связной жестом подозвал Шорохова поближе и, когда тот наклонился к нему, проговорил:
- Пять суток назад у деревни Елань-Колено под Борисоглебском Четвёртый казачий корпус прорвал наш фронт.
"Опоздал!"- едва не вырвалось у Шорохова.
- Тебе известно, где он прежде дислоцировался?
- В районе станица Урюпинская - станция Филонове. Это возле Поворино.
- Под чьей он командой? - Мамонтова.
- Дивизии, которые входят в него?
- Прошлый раз это я сообщал. - Повтори. Мне. Сейчас.
- Сводная Донская, Двенадцатая, Тринадцатая. Хуже с полками. Некоторые из них в сообщении есть: Сорок третий, Сорок восьмой, Шестьдесят первый. Это не все. По словам моего торгового компаньона, корпус в полном составе.
- Как он узнал?
- Его свояк - почетный казак станицы Урюпинской. Возле нее, утверждает он, две недели тому назад был смотр этим дивизиям.
- Фамилии командиров дивизий?
- Постовский, Толкушкин, Кучеров.
- Кто проводил смотр? - Сидорин.
- Общая численность?
- Прямых данных нет. Но если корпус в полном составе… Едва заметным движением головы связной прервал его: - Артиллерия?
- Сведений нет. - Бронепоезда?
- Тоже ничего не могу сказать. - Та-ак…
В голосе связного Шорохову послышалось разочарование. Он стал оправдываться:
- Слишком далеко от нас. На ремонт ни один из бронепоездов оттуда к нам не приходил.
- Погоди, - сказал связной. - Тебе, случаем, не доводилось встречаться с Мамонтовым?
- Откуда же!
- И никто тебе о нем не рассказывал?
- Нет. Прежде воевал-то он под Царицыном. Опять-таки далеко от нас. Даже в самом Новочеркасске его мало кто знает. Слышали только: "Мамонтов… Мамонтов…"
Теперь уже Шорохов хорошо разглядел связного. Темные круги под глазами, седые виски. Лет ему, конечно, не двадцать и не двадцать пять. Скорей уж под сорок. И очень усталый.
- Я тебе помогу, - проговорил связной. - Потомственный военный. Родился в Петербурге. Окончил Николаевское кавалерийское училище, заметь, аристократическое. Лейб-гвардия! С князьями в одной компании… Зовут Константином Константиновичем. Настоящая фамилия Ма-мантов. Встретишь где-либо в документах, не удивляйся. Причина, почему взял псевдоним, анекдотична: в училище его высмеивали, называя "Матантов". По-французски "ма тант" - "моя тетя". Сейчас ему сорок девять лет. Самый расцвет сил. В царской армии дослужился до чина полковника. Генерал недавний, только с этого года. Деникинского, как говорится, замеса… Высокого роста, не толст, широк в плечах. Орлиный нос, раскидистые усы. Если доволен, любит приглаживать их обеими ладонями… Что еще? Не курит, не пьет. На банкетах демонстративно ставит перед собой стакан чая. В разговорах с гражданскими лицами подчеркнуто резок. Не говорит - рубит. Зато в казачьей компании, особенно среди нижних чинов, не прочь выказать себя своим парнем. Похлопает по плечу, посмеется вместе со всеми. И еще такая особенность характера: ни с того ни с сего прикажет выпороть, наградить, к удивлению всех круто переменит решение, внезапно сорвавшись с места собственной персоной примет участие в конной атаке. Бесшабашная лихость! Однако в действительности-то всякий такой поступок будет им заранее тщательно взвешен. Мамонтов - враг коварный, очень опасный, вот этой предварительной обдуманностью своих якобы поспешных поступков… Что сейчас важно установить? Судя по всем имеющимся у нас сведениям, после прорыва в наш тыл вошла лишь малая часть казачьего корпуса. Подтверждение: на слишком ограниченной территории противник там локализуется. И все же сколько? Полк? Два? Данных нет. Неясна и цель прорыва. Во всяком случае, на тот час, когда я выходил сюда, ничего определенного сказать было нельзя. Тебе известна вся та обстановка, которая начинает складываться на фронтах?
- То, что в газетах. Белых, само собой. - Понятно.
Это прозвучало как: "Что же там они могут печатать!"
- Но вот главное, о чем ни мы, ни враги наши теперь ни на минуту не забывают, - продолжил связной. - Решающих фронтов в настоящее время три. С юга на Москву наступает Деникин, с запада, на Петроград, Юденич. На востоке - колчаковцы. Это ты знаешь. А вот чего ты можешь не знать. Колчак терпит сейчас поражение. Нами заняты Екатеринбург, Челябинск, Ирбит. Мы уже за Уралом! Еще несколько месяцев, и колчаковская армия будет разбита.
- Ну, - вырвалось у Шорохова. - А сегодня в "Донских областных ведомостях" напечатано, что в ближайшее время мы станем свидетелями победоносного шествия Колчака к сердцу земли русской - Москве. Так и написано.
- Колчака ничто не может спасти. Один из признаков: западные державы оказывают все большую поддержку не ему, а Деникину. Направляют миссии, шлют оружие, превозносят в газетах: "Генерал-победитель! Широта мысли! Преемственность идеалов российской государственности.."
- Потому-то он и прет на Москву. Выслуживается.
- Не только! Деникин понимает еще и то, что наши главные силы сейчас на колчаковском фронте. По размерам территории Республика Советов за этот год почти не выросла. По-прежнему, в общем, десятая часть всей бывшей России, не больше. Но такой крепкой армии, как теперь, у нас раньше не было. И применяем мы ее по-другому: собрать в кулак, разгромить одного, потом второго, третьего. Деникину да и Юденичу это известно, как и то, что многое тут зависит от тактического уменья. Кто кого опередит. Докатится ли уже в ближайшие месяцы деникинский вал до Москвы, либо мы сдержим его, покончим с Колчаком, и потом обрушим сюда, на юг, всю нашу мощь. Потому-то и важно как можно раньше раскрыть цель выступления Мамонтова.
- На смотру под Урюпинской Сидорин в открытую говорил: "Начало белоказачьего похода на Москву".
- В открытую! В открытую говорят, когда маскируют. И косвенно есть тому доказательства. Генералы Добровольческой армии рьяно оберегают свою претензию на верховную власть в стране. А как они могут ее реально утвердить? Тем лишь, что полками только одной этой армии займут Москву. Потому-то, пока их частям удается продвигаться вперед, никакого казачьего войска они на помощь себе не допустят. И мотивировки отыщут: оперативная важность! Стратегия!.. Но если так, тогда, всего вероятней, Мамонтову приказано пробить коридор на соединение с колчаковской армией. Значит, прорвав наш фронт, он пойдет на восток - на Ртищев, Пензу, Саратов. У этих городов нам и следует ставить заслоны.
Связной умолк. "Что теперь те мои сообщения, - с отчаянием подумал Шорохов. - Поздно. И нет оправдания. Фронт прорван, а я твержу: "Нет признаков подготовки… нет признаков…" Но их и в самом деле не было, хоть ты убейся!"
- Самое нелепое, - он горько усмехнулся, - что не только деникинцы, но и торговый мир - и наш, и ростовский - как раз сейчас-то в победу белой армии верит. Что Москву она в ближайшие недели займет и власть свою там установит. И про мамонтовский прорыв, как теперь вижу, кое-кому из купцов известно. И забот у них по такому случаю немало. Своих, конечно, купеческих.
- Барыш?
- Да. Буквально на этих днях интендантство в Урюпинской как с цепи сорвалось: никаких новых контрактов! И старые-то - долой. Один из наших торговцев - Христофор Нечипоренко, торговец цепкий, в пределах своего интереса очень пронырливый, знающий, я уже не раз убеждался, - мне сегодня объяснил это тем, что корпусу Мамонтова теперь даже того добра не нужно, которое ему прежде было поставлено: ни провианта, ни запасной сбруи. Нечипоренко намеками говорил, однако понять было можно. Я в этом котле с утра до ночи варюсь, попривык… Но поход-то Мамонтов, говоришь, все-таки начал. Тогда, значит, он совсем налегке пошел. Без хозяйственного обоза, как это там именуется. И расчет у него в таком случае может быть только самый куцый: день - туда, день - обратно. Я потому такой вывод делаю, что, как ты сказал, его поступки всякий раз обдуманные. Что очертя голову он никогда не кидается.
- Мамонтов пошел без хозяйственного обоза? - связной смотрел на Шорохова испытующе. - И для такого утверждения есть данные? Но ты понимаешь, насколько иначе тогда повернется вся наша борьба с ним? Даже то, что его части занимают сейчас у нас в тылу очень малую территорию, вполне может быть этим объяснено: если они без обоза, им ее меньше и надо; передвижения их происходят быстрее; противник для нас становится неуловимее, мы же ошибочно полагаем, что он малочисленней. И следовательно, вполне вероятно, что в наш тыл прорвались не один или два полка, а весь корпус. Я ничего не придумываю. Это вытекает из твоих слов, что Мамонтов идет налегке. То есть боеприпасы - боевой обоз - он с собой взял, сомнений нет…
- Еще бы, коли он такой, что любую мелочь предварительно взвешивает.
- Да, да… А все остальное… Но ты прав: в таком случае цели у него куцые. Так? Да? Так?
Шорохов начал пересказывать все разговоры этого дня с Богаче-вым, Нечипоренко, Баренцевым и по тому, как связной слушает, какие задает вопросы, понял: человек этот не просто старается запомнить его, шороховские, слова, чтобы потом в дополнение к разведывательной сводке кому-то пересказать их. Тут же, на месте, он оценивает события, пытается разобраться в них. Кто тогда был сейчас перед Шороховым? Не один ли из руководителей Агентурной разведки? Лично прибыл из-за линии фронта, настолько важно красным штабам как можно скорее все узнать о мамонтовском прорыве.
Потом наступило молчание. Шорохову очень хотелось спросить, поможет ли Красной Армии то, о чем он сообщил? Важно ли это? Услышать бы: "Поможет. Спасибо". Связной сказал: "Иначе повернется вся наша борьба с ним". Но это было еще до того, как он узнал подробности. Так повернется ли?
Нарушить тишину Шорохов не решался.
Связной наконец прервал ее:
- Предложение ехать прими. Большая удача, если это в самом деле по следам Мамонтова. Особенно если действительно прорвался весь корпус и, значит, операция крупная, затянется надолго.
- Туда! Все совпадает.
Уже знакомым движением головы связной прервал Шорохова:
- В поездке не зарывайся. Твое место: обозы, тыловые учреждения. Ты торговец, едешь ради наживы. Круг интересов: цены, что где можно продать-купить с выгодой; потребности казачьего войска в товарах, с которыми обычно имеешь дело. Мы эти сведения повертим. Даст это многое. И общую численность, и намеренья. Если будет что-то еще - хорошо, но лишь при полной уверенности, что себя не завалишь. Возможность ты получишь редкую. Надо использовать ее целиком.
Он говорил с Шороховым как с равным себе профессионалом, и тот понял это, и его переполнило чувство тепла к связному, братской ответной преданности. Больше не требовалось каких-либо слов одобрения, похвал. Было, имело значение лишь одно их общее дело.
Шорохов сказал:
- Варенцов и Нечипоренко мне ясны. Рвать деньгу. Ничего другого у них за душой нет. А вот третий?.. Мануков. Никак его не могу понять. Купец - не купец? И еще одно: так и кажется, что меня он боится не меньше, чем я его. А может, и больше. Потому и приглядывается издали.
- А что, если просто сама его осторожность иная, чем у остальных ваших купцов? - спросил связной. - Молод, а уже торговец с международным размахом. Образован. Начинал сразу как оптовик. Отсюда привычка водить знакомство лишь с теми, кого сам заранее выбрал. Породистость! Но она-то в нем и не должна удивлять. Что настораживает? Фокусы, которые он показывал в той вашей компании…
- Верно! Меня тоже задело.
- И то еще, как он познакомился с дочерью Варенцова. - Подстроено?
- Есть нарочитость. Знакомство получилось вроде бы прочное, с практическим интересом, а человек этот избалован тем, что всегда сам определяет, с кем водить дружбу, с кем - нет… Она красива?
- Черт его знает, как она ему?
Шорохов понял, почему так много говорит сейчас о Манукове. С самого посещения нечипоренковского дома - а в том, что за портьерой там был Мануков, он больше не сомневался - в его душе все еще теплилась надежда: этот человек тоже от Агентурной разведки?
- Договоримся о связи, - сказал связной. - Ты со своей стороны никаких шагов не предпринимай. Тебя найдут.
"Как! - подумал Шорохов. - Вот и кончается встреча? Сейчас ты уйдешь?"
- Найдут, - повторил связной. - Пароль на эти встречи: "Где здесь аптекарский магазин?" Твой отзыв: "В Одессе такие магазины на каждом углу". Ответом должно быть: "В Екатеринославе у меня сломались очки".
Шорохов несколько раз повторил эти фразы про себя. Главным было запомнить ключевые слова: "аптекарский магазин" - "Одесса" - "Екатеринослав… сломались очки". Но такие задачи его не затрудняли.
Связной спросил:
- Опознавательный знак?
- В одежде? - Да. Но…
- Чтобы всегда при себе? - Да.
- Сейчас ни лето, ни осень. Сложно. - Да.
Фразы, которыми они теперь обменивались, определенно не понял бы сторонний человек. Но тем-то сейчас они и были по-особому дороги Шорохову. Их обрывистость свидетельствовала все о том же уважении к нему связного, как к равному себе агенту.
- Галстук, - подвел итог Шорохов. - Лиловый, шелковый, крупным узлом. Большая золотая заколка.
Он хотел добавить: "Люди богатые. Ехать будем не хоронясь", - но не стал. Это были бы слова лишние в таком их разговоре.
- Тебя в нем здешние купцы уже видели?
- Постоянно хожу. В торговом деле без шика нельзя. - А невозможность контакта?
- Пиджак или плащ застегнуты так, что знак не виден. Само отсутствие знака. То, что я не один, а в компании.
- Пойдет, - связной поднялся с табуретки.
- А если подвернется что-нибудь срочное? - спросил Шорохов, тоже вставая.
- Только ждать. И по-прежнему с твоей стороны никаких общений с подпольем, срывов на агитацию, на участие в террактах. Вообще ни малейшей отсебятины. Если что надо будет сделать, получишь приказ.
- Это я знаю.
- Почти все наши провалы от такого смешения стилей, - продолжал связной. - И порой какие обидные!.. Наблюдать, вносить в сводку - вот твое дело. Внедрен ты удачно. Дорожи этим. Будь осторожен. Теперь особенно.
"Только теперь? - с тоской подумал Шорохов. - А каково было весь год?.. Ах да, Мануков!.."
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Воронье
Днем 16 августа белоказачий конный отряд занял станцию Пушкари, расположенную в двенадцати километрах к западу от Тамбова. Связь этого города с Москвой по железной дороге прервалась.
На следующее утро Тамбов охватило смятение. Казаки! Откуда? С какой целью? Сколько их?
Ответа на эти вопросы никто в городе дать не мог, что было прямым следствием первого политического шага в той игре, которую повел Мамонтов, и шага вполне искусного, поскольку ему пока удавалось скрывать от красных истинную численность своих войск. Сведения Агентурной разведки еще не пришли из-за линии фронта, все прочие были неполны. Члены Военного совета Тамбовского укрепленного района искренне полагали, что в тыл прорвались "незначительные силы конницы", как и объявили они в приказе от 14 августа.
Мамонтов же, предпринимая все необходимое, чтобы красное командование и дальше пребывало в неведении, через казачьи разъезды усиленно распространял молву о том, что на Тамбов надвигается семидесятипятитысячная белая армия.
И в народном сознании происходило раздвоение. Чем более успокоительными были призывы и приказы Военного совета укрепленного района, тем меньше им верили.
Растерянность охватила учреждения города. К вокзалу потянулись автомобили и телеги, груженные ящиками, тюками, письменными столами.
К великому сожалению, не меньший разброд в мыслях и действиях овладел и штабом укрепленного района. Городскому гарнизону, который насчитывал 2610 штыков, не было отдано приказа покинуть Тамбов, но и приказа сражаться тоже! Усугубляя панику, комендант укрепленного района стал твердить, что на город наступает двадцать полков противника!
Общее смятение было так велико, что командир броневого отряда - и не изменник, нет! - промчался на броневике по одной из главных улиц, по Советской, ведя пулеметную стрельбу по верхним этажам домов, и затем укатил за пределы Тамбова. Вслед за ним - и еще за сутки до вступления мамонтовцев - из города ушли почти все прочие красные части.
Было и прямое предательство.
С юга Тамбов защищали проволочные заграждения в три ряда кольев, окопы полного профиля, на огневых позициях стояли артиллерийские орудия.
Мамонтовская кавалерия знала об этих позициях и подступила к городу с запада.
Перебежал на сторону врага начальник оперативной части укрепленного района. Это же сделали, предварительно сняв с орудий замки, бывшие белые офицеры, командовавшие артиллерийским дивизионом.
Курсанты пехотной школы пытались сражаться.
Гибли не снятые с постов часовые.