Первым попался Рубанюку на глаза интендант Глуховский. Интендант стоял около склада и следил за тем, как на подводы грузили ящики. Заметив командира полка, он радостно его приветствовал.
- Перебрасываем поближе боеприпасы, - доложил Глуховский.
Рубанюк, приказав подседлать коня, пошел в свой кабинет за биноклем. У двери он столкнулся с шофером Атамасем. Распахнув дверь, шофер со смущенно-виноватой улыбкой сказал:
- Трошки беспорядку у нас наробылы.
Рубанюк шагнул через порог и увидел: вся комната была усеяна битым стеклом, штукатуркой. Из деревянного пола, пробитого пулеметной очередью, торчали смолистые щепы.
- И сюда залетели, сволочи!
- З самого ранку в гости навидалысь.
- Говори скорей, что во Львове? Уехали мои?
- Так що побачить их мени не удалось, товарищ пидполковнык.
- Как это? - спросил Рубанюк, темнея в лице.
- Я видразу, як прыихав, пишов на квартиру, а их вже немае. Выихалы. Одни кажуть, що на вокзал, а де хто каже, що до вас з хлопчыком пишлы.
- Ну, а на вокзале… ты был?
- А як же! - с обидой сказал Атамась. - Уси эшелоны облазыв. Там дитворы, баб… этих самых женщин, - поправился он. - А нимець, стерва, и по вагонам бье з самолетов. Не разбирается, детишки там или взрослые.
- А соседям Александра Семеновна ничего не оставляла? - допытывался Рубанюк.
- Ключи вот от квартиры. Они з мальчиком, это суседка рассказывала, цельный день вас выглядалы. А потом взялы вещички и пишлы. Там, у городи, таке робыться! Бомбыть - спасу нет. По подвалах люды ховаються.
Атамась достал из кармана и протянул ключи.
- Александра Семеновна - женщина геройская, - успокаивающе сказал он, видя, как помрачнело лицо Рубанюка. - Воны не пропадуть.
III
Полк второй день находился в обороне, не видя противника и не истратив ни одного патрона. Приказа из дивизии о наступлении пока не было, и Рубанюк в ожидании его еще и еще раз продумывал, наедине и с командирами батальонов, возможные направления намечаемого удара по гитлеровцам. Бойцы успели прорыть между стрелковыми ячейками ходы сообщения.
Война шла где-то стороной.
- Так воевать - хоть тыщу лет! Побей меня пирожком, - острил вратарь полковой футбольной команды Кандыба, принимая от повара котелок с жирными, ароматными щами.
Старшина Бабкин раздобыл две корзины черешен, и третья рота обедала в приподнятом настроении, похваливая Бабкина: "Наш старшина из печеного яйца живого цыпленка высидит".
Пулеметчик Головков и его дружок - второй номер - Павел Шумилов пристроились в тени ольхи, доедая из котелка кашу. Сбоку лежал на траве Терешкин. Выплевывая черешневые косточки и сыто жмуря глаза, он говорил:
- Ребята, просидим мы тут в лесочке, а Берлин без нас заберут.
- Гляди, завтра заберут! - откликнулся Шумилов, выгребая из котелка остатки каши. - Не слыхал разве, что старшина говорил? Танки их уже под Львовом.
- Ну так что ж? - возразил Терешкин. - Пускай хоть за Львовом. Дальше зайдут - дальше им же удирать придется.
- Далеко не зайдут, - авторитетно сказал Головков. - А будут нахалом переть, мы им концы скоро наведем.
- Щэ таких не було, щоб з России с цилыми башками вертались, яки ось так пруться, - поддержал его Грива.
- Мы тебя, Мефодий, до Гитлера командируем, - живо повернулся к нему Терешкин. - Ты ему лекцию закати про историю и географию. Он же в России не бывал…
Однако беспечность, с какой переговаривались бойцы, сидя в обороне, была только внешней. Их все больше начинало беспокоить, что полк не воюет, тревожили тяжелые вести о продвижении врага. Бойцы с жадностью прислушивались к разговорам командиров, но и командиры толком не знали, что происходит на фронте.
С юго-востока, а еще больше с севера гул канонады все усиливался. Перед вечером командир батальона Лукьянович донес Рубанюку, что разведка обнаружила против его участка сосредоточение танков и пехоты противника. Гитлеровцы готовились к атаке.
- Твое решение? - коротко осведомился Рубанюк. Он оживился, почувствовав тот прилив энергии, который охватывал его, когда ему предстояло действовать. - Хочешь упредить? Одобряю. Атакуй первым. Сейчас доложу хозяину.
Он собирался вызвать к проводу Осадчего, но в эту минуту к блиндажу подкатил мотоциклист из штаба дивизии. Связной передал Рубанюку пакет. Комдив приказывал немедленно отходить на Борислав. Все, что нельзя вывезти, взорвать!
Рубанюк вертел в руках клочок бумажки. Строки приказа расплывались перед его глазами. Ему велели оставить без боя рубеж, который он со своими солдатами так старательно готовил для отпора врагу! Без боя, без единого выстрела!
- Что там от комдива? - полюбопытствовал Каладзе.
- Требуют отходить.
- Что-о?! Почему отходить?
Каладзе, бледнея, уставился на бумагу, потом нетерпеливо взял ее из рук Рубанюка.
- Значит, спины фашистам показывать! - задыхаясь от волнения, крикнул он. - Что это? Кто из бойцов будет выполнять?
Забыв о присутствии связных, Каладзе с таким бурным негодованием выражал свои чувства, что Рубанюку пришлось прикрикнуть на него:
- Слушайте, капитан! Вы что, дискуссию вздумали разводить? - Рубанюк поднялся. Голос его зазвучал глухо и устало, когда он добавил: - Приказ есть приказ. Обсуждать его никто вам не разрешил.
И тотчас же, поняв, что он, командир полка, не имеет права поддаваться никаким личным настроениям и чувствам, резко повернулся и уже строгим, официальным тоном сказал:
- Немедленно довести приказ до батальонов!
IV
Прикрывать отход полка Рубанюк приказал батальону Лукьяновича. С наступлением сумерек первый батальон, соблюдая полную тишину, выступил к местечку Турка.
К полуночи комбат, который возглавлял отходящие подразделения, донес, что голова походной колонны достигла шоссе. В конце донесения указывались потери от бомбежки: шесть убитых, восемь раненых, повреждена пушка.
Рубанюк, отдав по телефону последние распоряжения Лукьяновичу и приказав снимать связь, с тяжелым вздохом сел в машину.
На багровом от дальнего зарева небе смутно вырисовывались верхушки деревьев. Где-то недалеко часто рвались снаряды.
Перед въездом на шоссе Рубанюк задержался, пропуская мимо себя арьергард. Потом Атамась быстро домчал его к хвосту колонны.
Небосвод затянуло низкими тучами, в непроницаемой тьме трудно было что-либо разглядеть, но Рубанюк сразу понял, что полк не двигался.
На небольшой высоте медленно шел с захлебывающимся урчанием бомбардировщик. Чей-то злой голос крикнул:
- Кто там курит?
- Дай ему по кумполу! - добродушно посоветовали в ответ.
- Смотри, как бы самому не дали, - откликнулся курящий, но цыгарку прикрыл.
Бомбардировщик, отлетев немного, видимо, развернулся; рокот его моторов опять стал приближаться.
- Почему не двигаетесь? - крикнул Рубанюк, выйдя из машины.
- Говорят, мост разбомбило.
- Какой мост? - рассердился Рубанюк. - Впереди - никакого моста. Кто это отвечает?
- Младший лейтенант Румянцев. Это вы, товарищ подполковник?
Впереди вдруг послышались беспорядочные винтовочные выстрелы. Рубанюк, не ответив Румянцеву, поехал на звуки стрельбы.
Выяснить, кто поднял стрельбу, ему не удалось, так как стреляли где-то далеко впереди.
Чтобы расчистить путь, пришлось оттащить с дороги в кювет две грузовые машины, которые столкнулись в темноте. Колонна двинулась дальше.
В Турку полк вошел с рассветом. На окраине горели нефтяные склады. Тяжелый черный дым лежал пластом над городом. От взрывов жалобно дребезжали в окнах перекрещенные полосками бумаги стекла, раскачивались и звенели провода.
Между пылающими домами по уличкам метались жители с пожитками в руках. Они путались в клубках проволоки, спотыкались о груды битого кирпича, теряли и испуганно окликали друг друга.
На повороте одной из улиц Рубанюк, сойдя с машины, увидел знакомого часовщика. Старик стоял на тротуаре подле своей развороченной бомбой мастерской и смотрел на нескончаемый поток людей.
Взгляд его вдруг задержался на Рубанюке. Старик узнал своего заказчика.
- Пане подпулковни́ку, пане подпулковни́ку, цо то буде?
В эту минуту неподалеку с треском рухнули стропила горящего здания, и люди шарахнулись в сторону, смяли старика. Рубанюк, сколько ни оглядывался, уже не мог его разыскать.
За городом в потоке беженцев Рубанюк заметил девочку в розовом вязаном джемпере. Ее держал за руку смуглый мужчина в мягкой шляпе и черной жилетке поверх белой полотняной сорочки. Девочка поминутно оглядывалась и осипшим от слез и крика голосом повторяла:
- Мама!.. Хочу до мамы!..
Рубанюк, открыв дверцу машины, спросил мужчину:
- Отец?
- Так, пан комиссар, - закивал головой тот и снял шляпу.
- Где же ее мать?
- Поховалы вчора, пан комиссар… Убили ее.
Девочка умолкла. Широко раскрытыми глазами смотрела она на Рубанюка. Отец неумело поправил ей чулок, и вдруг треугольный кадык его, выпирающий над воротом рубашки, дрогнул.
- Атамась, - сказал Рубанюк. - Передай мое приказание - посадить ребенка с отцом на повозку…
- Бардзе дзенькую, пан, бардзе дзенькую, - забормотал мужчина и, подхватив девочку на руки, поспешил за Атамасем.
V
Километрах в пяти от Борислава Рубанюк и Каладзе остановились на опушке придорожного леска и развернули карту.
На усах и бровях Каладзе лежал слой ржавой пыли. Вытираясь, он размазал ее полосами по щекам, и лицо его от этого приняло почему-то обиженный вид.
- Я так думаю, товарищ подполковник, - сказал он, - будем в Бориславе окопы рыть.
- Не иначе.
- Там можно держаться. Горы есть, леса есть…
Каладзе отлично знал этот район и с увлечением излагал свой план обороны.
Однако в Бориславе Рубанюк получил из штаба дивизии приказ - идти форсированным маршем на Дрогобыч и занять оборону на его северо-западной окраине.
Каладзе узнал об этом от Рубанюка на втором привале после Турки. Ощипывая дрожащими пальцами ветку боярышника, он сказал:
- До Дрогобыча двенадцать километров… Отойдем, а дальше отступать не будем. Пускай даже приказ будет… Три приказа пускай будет. Это… вредительство… А что, не правда? Не было у нас вредителей? Почему не воюем?
Он распалялся все больше и, как это бывает с добродушными, покладистыми людьми в минуты гнева, совершенно утратил самообладание, ничего не слушал и выкрикивал высоким, рвущимся от злости тенорком:
- Почему не воюем? Почему не наступаем? Что это, до самого Киева нас будут гнать? Не хочу больше отступать. Патроны есть, снаряды есть, пушки есть… Люди какие!.. Орлы! Почему не бьем фашиста?
Рубанюк хотел было резко одернуть Каладзе, но вдруг ощутил, что не сможет этого сделать. То, что разгневало Каладзе, вызывало протест и в его душе. Он и сам не мог подыскать убедительного объяснения событиям последних дней - быстрому продвижению оккупантов на восток.
У него, как, впрочем, у большинства командиров, до сих пор сохранялось твердое убеждение, что любой противник, предпринявший войну против советской страны, будет разбит на своей же земле. И поэтому мучительно тяжело, невыразимо стыдно было ему, что в первые же дни войны гитлеровские орды так быстро продвинулись вглубь страны.
Но терять самообладание, как Каладзе, Рубанюк не имел права. Ему вспомнились слова преподавателя академии, старого генерала. "Офицер всегда должен обладать присутствием духа, - говорил генерал, - ибо его состояние немедленно передается подчиненным".
Рубанюк опустил руку на плечо Каладзе.
- Ты рассуждаешь, - произнес он, - как безусый новобранец. А ведь ты старый, опытный командир… Противник сейчас пользуется внезапностью… Сам же хорошо понимаешь.
- Понимаю, - буркнул Каладзе.
Вспышка гнева была у него минутной. Он достал из сумки: карту, стал что-то прикидывать, высчитывать. Полк мог, совершая по пять километров в час, засветло достичь Дрогобыча.
Бойцы обедали. Рубанюк, не любивший изменять своим привычкам в любой, самой сложной обстановке, подошел к походной кухне.
- Чем кормите?
Повар быстро напялил заткнутый за пояс колпак, зачерпнул со дна.
- Отведайте, товарищ подполковник.
- И так вижу, что в котле у тебя густо.
Рубанюк подсел к обедающим красноармейцам. В походах он всегда проверял пищу из котелков. Бойцам это нравилось.
Поев борща и сделав замечание о том, что лук хорош, когда его правильно прожаривают и кладут в меру, Рубанюк с усмешкой спросил:
- Напугался фрицев, что ли? Хуже стал варить.
- Мы насчет нервов крепкие, товарищ подполковник, - спокойно сказал повар.
- Молодец, если так!
Начальника штаба Рубанюк разыскал около повозки связистов. Каладзе сидел, уткнув подбородок в ладони.
- Так, говоришь, нервы пошаливают? - опускаясь на траву, сказал Рубанюк. - Повар Савушкин - и тот понимает, что без хороших нервов на войне доброй каши не сваришь.
- Это и я понимаю, - неохотно откликнулся Каладзе.
- Видимо, нет, раз такой скандал учинил из-за приказа.
- А вам нравится, что мы отступаем, товарищ подполковник? - сухо спросил Каладзе.
- Речь не об этом. Ты сказал: "Хоть три приказа будет, не стану отступать". Так ведь сказал? То-то! Не геройство это.
Рубанюк заметил, что на шоссе сбились в кучу артиллерийские упряжки и обозные повозки. Создалась пробка. Поднявшись, Рубанюк не спеша зашагал туда. Широкоплечий и высокий, с ладно пригнанным походным снаряжением, в аккуратно выутюженной гимнастерке, он являл образец такого спокойствия и уверенности, что Каладзе втайне залюбовался им.
"А ведь он ничего не знает о судьбе жены и ребенка…" - подумал капитан, глядя ему вслед.
…Вскоре Рубанюк поехал с командирами батальонов вперед на рекогносцировку местности.
В лесу перед Дрогобычем он, сойдя с коня, размял затекшие ноги. Его манила ярко-зеленая трава на полянке, под деревьями было прохладно, и Рубанюк только сейчас почувствовал, какая страшная усталость сковала все его тело и как ему хочется спать. Трое суток он не смыкал глаз. Окружающие предметы расплывались перед ним, казались невесомыми и нереальными.
Связисты, прибывшие из дивизии, тянули к командному пункту провод. Каладзе горячо доказывал что-то комбату Лукьяновичу, но все это доходило до сознания Рубанюка сквозь какую-то пелену.
Вывел его из этого состояния зычный голос сержанта-связиста. Сержант докладывал, что связь установлена и командир дивизии вызывает его к проводу.
Полковник Осадчий осведомился о местонахождении полка. Он требовал удержаться у Дрогобыча во что бы то ни стало и сообщил, что на подходе свежие части. Их перебрасывают к Дрогобычу автомашинами.
Рубанюк передал командирам содержание разговора с Осадчим и, повеселев, с обычной энергией и тщательностью стал изучать местность, отдавать приказания. У него появилась твердая уверенность, что здесь, на этом удобном и выгодном для обороны рубеже, прекратится, наконец, тягостное отступление.
Он отдал приказ занять оборону, отпустил Каладзе и комбатов, а сам решил немного отдохнуть.
…Ему приснилась маленькая беженка в розовом джемпере. Девочка цепко держалась руками за его портупею и сердито требовала, чтобы ее маму вытащили из глубокого оврага. Рубанюк наклонился над пропастью и увидел изуродованную, окровавленную жену - Шуру.
Она протягивала к нему руки, плача, пыталась выбраться, но земля под ней осыпалась, и Шура с отчаянием хваталась за края оврага. Рубанюк протянул ей руку, но в этот момент с ослепительным блеском разорвалась рядом бомба, и его отшвырнуло в сторону. "Ну, вот и убит", - с безразличием подумал он о себе, и ему стало легко от сознания, что можно лежать спокойно, не шевелясь. Но девочка в джемпере тормошила его, трясла за плечо…
- Товарищ подполковник!
Перед Рубанюком стояли Атамась и боец, державший в поводу темно-гнедого оседланного коня. По запыленному, багровому от жары лицу бойца стекал пот. Конь был тоже заморен и тяжело водил взмыленными боками.
- От начальника штаба, товарищ подполковник! - доложил боец, протягивая пакет. - Приказано как можно скорей доставить… Аллюр три креста…
Рубанюк вскрыл конверт, Каладзе сообщал: офицер связи, прилетевший из штаба фронта, передал новое приказание - полку вернуться к Сану и не отходить ни на шаг. За невыполнение приказа - расстрел. От себя Каладзе приписал, что, по его мнению, подобное распоряжение - нелепость, так как в Турку уже вошли танки противника.
Рубанюк несколько минут сидел молча, разглядывая неровные строчки, очевидно наспех и взволнованно написанные знакомым ему почерком Каладзе. Что же делается? Как разобраться в том, что происходит?
Рубанюк приказал связать его по телефону с Осадчим.
Связист долго и терпеливо вызывал "Вишню", переругивался с кем-то на контрольной и, наконец, доложил, что линия оборвана.
Ждать, пока устранят повреждение, было некогда. Рубанюк вырвал из записной книжки листок, размашисто написал: "Продолжайте движение в прежнем направлении. Рубанюк".
Все же на душе у него было тревожно. Спустя полчаса связь наладили, и комдив тотчас же вызвал Рубанюка к проводу. Он спрашивал о состоянии полка, торопил с организацией обороны.
Рубанюк сообщил о распоряжении офицера связи.
Он выслушал ответ Осадчего, и лицо его изменилось.
- Каладзе докладывает, что офицер этот из штаба фронта, - повторил он. - Прибыл самолетом.
Командиры штаба, связные, телефонисты, находившиеся на командном пункте, притихли.
- Есть задержать и доставить к вам, товарищ полковник! - громко сказал Рубанюк и положил трубку.
Приказав Атамасю немедленно заводить машину, он еще раз пробежал глазами записку Каладзе.
- Ухо придется востро держать, товарищи, - сказал Рубанюк командирам. - Осадчий говорит, одного диверсанта уже поймали… Регулировал движение, сукин сын… В форме нашего лейтенанта.