Петра оглушило. Как сквозь вату, услышал он дикий, нечеловеческий вопль. В нескольких шагах корчился, царапая землю пальцами, боец, которого он собирался нести. Осколком бомбы ему оторвало ногу выше колена.
VIII
К ночи поезд с мобилизованными прибыл на станцию Винница. Молоденький лейтенант, по фамилии Людников, переговорил с сопровождающим состав командиром, построил новобранцев и сделал перекличку.
До военного городка шли строем. Слева неясно темнели то ли сады, то ли городские постройки.
Остаток ночи ушел на получение немудреного солдатского имущества: обмундирования, котелков, плащпалаток.
Федор, угостив лейтенанта табачком, разговорился с ним и выведал, что новобранцев приказано отправить в запасный полк, километров за десять от города. Там они и будут обучаться.
Переодевались в прохладном, гулком помещении казармы. Петро сидел рядом со Степаном, неуверенными движениями заматывая на ноге обмотку. Управившись, он притопнул неуклюжим башмаком по цементному полу и засмеялся:
- Чем не бравый солдат?
Вокруг были такие же, как он, еще не нюхавшие пороха люди. С любопытством наблюдал Петро, как изменялись на его глазах вчерашние хлеборобы, слесари, трактористы, учителя. Гимнастерки и шаровары сидели на них неуклюже. Но каждый, надев форму, невольно подражал в выправке щеголеватому старшине, подтянутому лейтенанту.
Утром, встретив лейтенанта, Петро спросил:
- Где бы можно было газетку почитать?
Лейтенант строго посмотрел на него:
- Как спрашиваете? Почему не по-уставному? Почему пряжка на боку?
Петро оглядел себя, развел руками:
- За два часа еще не отшлифовался. Подтянусь.
- На читку газет будет дана команда.
- А без команды никак нельзя?
- Вон там, за столовой, читальня.
Лейтенант обиженно отвернул по-детски пухлое, еще безусое лицо. Его искренне огорчали люди, не знавшие уставных положений.
Петро пересек двор, разыскал читальню. Он открыл дверь и едва не вскрикнул от удивления, увидев там своего друга Курбасова.
- Мишка! - крикнул Петро.
Курбасов удивленно поднял глаза.
- Петька, черт!
- Ну и встреча!
Михаил, бросив недочитанный журнал, увлек Петра во двор.
- Ты в запасный? Это же здорово! Вместе будем. Здорово, а?
Они присели на штабелях дров, оживленно разговаривая.
Михаил находился в военном городке два дня, и его уже начинало угнетать вынужденное безделье. По двору бродили новобранцы; в город их не отпускали.
Заметив у ворот лейтенанта, который распекал за что-то дневального, Михаил показал на него рукой:
- Сейчас мы с ним поговорим. Нужно нам с тобой политься к одной бабушке. На вареники с вишнями. Каши еще успеем наглотаться.
- Что за бабушка такая?
- Бабушка и внучка. А внучке семнадцать волшебных лет… Ты уже женился?
- Да.
- Поспешил… Сам посмотришь… Пойду к лейтенанту увольнительную в город добывать. Дело не легкое.
Петро видел, как Михаил молодцевато подошел к лейтенанту. О чем он говорил с Людниковым, Петро не слышал, но вернулся Михаил с увольнительной на двоих.
Он уверенно повел Петра глухими задворками, огородами и садами. Густо усеянная зрелыми ягодами светло-зеленая листва вишен щекотала лицо, крупные дымчатые сливы клонили ветки книзу, дразнили своей доступностью.
Петро тяжело вздохнул. Михаил, угадав мысли друга, сказал:
- Сидеть бы тебе сейчас в таком вот плодоягодном раю, заниматься черенками и саженцами. А?
- Теперь уже не скоро придется…
Они выбрались, наконец, на широкую чистую улицу с беленькими домиками и крашеными заборами. Во дворе одного из них мелькнула и исчезла, быстро взбежав по ступенькам крылечка, статная девушка в ярко-красном сарафане, с толстыми черными косами.
- Бабушка, Миша пришел! - донесся из открытого окошка ее испуганный голос.
- Ну, держись! - подмигнул Михаил. - Прямое попадание в сердце обеспечено. Две пробоины в своем я уже насчитал. После двух встреч.
Он открыл калитку и пропустил Петра вперед. Тщательно расчищенные дорожки, кувшины на перилах крыльца, желтые шляпки подсолнухов у свежепобеленных стен летней кухни, цветник перед домом - все это сияло такими густыми, сочными красками, будто солнце всю свою щедрость, всю свою животворную силу отдало одному этому уголку.
Но и дальше, за плетнем, увитым хмелем и повиликой, все было залито ясным, прозрачным светом: фруктовые сады, тополи, красные, зеленые, серебристые крыши домиков.
- Ну как, Михайло, моя Украина? - спросил друга Петро. - Ты все Клязьму похваливал.
- Да, брат, сдаюсь…
На крыльцо, вытирая передником лоб, вышла низенькая, полная старушка.
- Пришел, озорник? - довольным тоном сказала она. - Ну, заходите в хату. А это дружок? Пожалуйте. Любка, иди! Что спряталась?
Из-за спины ее выглянула девушка, лукаво улыбаясь одними глазами, черными и блестящими.
- Что, Любаша, прячешься? - крикнул Михаил, поднимаясь на крылечко.
- Я не прячусь.
- А почему убежала?
- Бабушке сказать.
- Посмотри, какого орла привел.
Бабушка вдруг вспомнила, что на кухне у нее жарится что-то, и поспешно скрылась.
- Бабушка вчера только о вас и говорила, - сказала, смущенно краснея, Любаша. - Пирожки вы забыли. Чуть не плакала. Да и мне досадно было.
- Ничего, - успокоил Михаил. - Пирожками и сегодня не поздно заняться.
Любаша проводила друзей в комнату. К ее и бабушкиному удовольствию, Михаил распоряжался как дома: заказал к вареникам холодной сметаны, сам отобрал курицу в борщ. Предложение Любаши нагреть воды и помыть головы оба одобрили без колебания.
Управившись по хозяйству, бабушка надела чистое платье, повязалась накрахмаленным платочком.
- Когда фашиста прогоним, отдадите за меня Любашу, Анна Афанасьевна? - спросил ее Михаил.
- Скорей гоните его, басурмана.
- Тогда отдадите? - не отставал Михаил.
Петру по душе пришлась жизнерадостная, общительная старуха.
- А что, Анна Афанасьевна, если сюда придут враги, - спросил он, - останетесь или уедете?
- Не придут они сюда, - пренебрежительно ответила Анна Афанасьевна. - Ни в жизнь он не переборет. - И, вздохнув, добавила: - Наш тоже воюет, еще с финской, Сереженька…
Перед вечером она вместе с Любашей вышла за ворота проводить гостей.
- Вы ж, сыночки, не забывайте нас, - дрогнувшим голосом сказала старуха. - Если что не так, извиняйте.
Любаша провожала их почти до самого военного городка. Обратно она побежала, не оглядываясь и не обращая внимания на то, что косы ее расплелись и рассыпались по спине.
Перед тем как войти в ворота, Михаил сказал:
- Эх, Петро, как тяжело на душе! Неужели таким вот придется под вражеским сапогом жить?
- Старуха никогда не покорится.
- Конечно! А Любаша… она ведь совсем молодая, жизни не видела.
Петро промолчал. Вспомнились ему мать с отцом, Оксана. Не скоро он их увидит, не скоро обнимет.
Возле казармы его ожидал расстроенный, взволнованный Федор.
- Куда ты запропастился на весь божий день? - накинулся он на Петра. - Мы уже вещички на машины положили. Через час выезжать.
- Куда?
- Да в лес. Степан уже уехал. Поклон тебе низкий передавал. Его в танкисты забрали.
- Ну и добре, - оживившись, ответил Петро. - Скорей на передовую попадем.
IX
Петра зачислили в пулеметный взвод. Спустя день туда же назначили и Михаила Курбасова.
Об этом побеспокоился лейтенант Людников. Ему поручили командовать ротой, укомплектованной новым пополнением. Вскоре после прибытия полка в лес он увидел Петра и Михаила, с жаром споривших у разобранного "максима".
- Знакомая штука? - коротко спросил он, показав рукой на пулемет.
- В академии стрелял, - ответил Петро, поднимаясь с земли и отряхиваясь. - Не мазал.
- Подтверждаю, - сказал Михаил. - Петро Остапович здорово пулемет знает, - добавил он.
Лейтенант мельком посмотрел на них и перевел взгляд на пулемет.
- Проверим… Стреляете автоматически. После скольких выстрелов будете менять в кожухе охлаждающую жидкость?
Петро наморщил лоб, подумал.
- После тысячи.
- После тысячи? - вмешался Михаил. - По наставлению - после двух тысяч. И то вода не закипит.
Людников печально покачал головой. Привычным движением он вставил замок пулемета и сказал со вздохом:
- Доверь вам сейчас оружие! Не тыщу и не две, а всего-навсего пятьсот. И по наставлению и практически. Вижу, оба здорово знаете.
- Получимся - будем знать, - не смущаясь, сказал Петро. - Очень хочется стать пулеметчиком.
- Вы, видать, люди образованные, - задумчиво сказал Людников. - Сумеете…
- Высшее образование, - скромно сообщил Михаил. - Сумеем.
- Я и говорю: сумеете писарями служить. При штабе спокойнее.
Петро не понял, смеется над ними лейтенант или говорит серьезно.
- Таких, как мы, миллионы идут в армию, - сказал он, вспыхнув. - Так что же, всех в писаря? Нет, это не пройдет!
- У него брат подполковник, - сказал Михаил ни к селу ни к городу, кивнув на Петра.
- Это ни при чем, - ответил Людников, вытирая о траву пальцы, испачканные смазкой.
Однако на Петра он посматривал теперь с большим уважением и о переводе друзей в штаб, на писарские должности, больше не заговаривал.
В полку день и ночь шла напряженная учеба. Километрах в двух от землянок, на истолоченном учебном поле, практиковались в рытье окопов и ходов сообщения, по нескольку раз в день штурмовали опушку соснового леса, учились маскироваться, стрелять, ползать по-пластунски.
Через неделю, глядя на Петра, трудно было подумать, что у него еще недавно были пышные кудри, нежная, по-юношески свежая кожа на щеках. Он остригся, заострившееся лицо его огрубело, словно солнце и ветры дубили его долгие месяцы, Михаил, встречаясь с ним, критически оглядывал его выгоревшую гимнастерку с залубеневшими пятнами пота, красные от пыли и усталости глаза и насмешливо вскрикивал:
- Ну и вояка!
- А ты? На себя посмотри, - беззлобно откликался Петро.
- И я такой же, - охотно соглашался Михаил и весело разглядывал свои покоробленные, непомерно большие ботинки, с густо налипшей на них окопной землей.
Они вскоре привыкли и к своему новому виду и к тяжелому солдатскому труду. Однако настроение у друзей начинало резко ухудшаться. Сообщения по радио становились все тревожнее: после ожесточенных боев советские войска оставили Вильно, Брест, Белосток, Ковно.
В помощники Петру дали Брусникина и узбека Мамеда Тахтасимова.
Несмотря на то, что и по жизненному опыту и по характеру парни были разные, сдружились они быстро.
Первое время Брусникин подшучивал над тем, как Мамед, завидев вражеские самолеты, начинал испуганно вертеть головой, норовил соскользнуть в окоп.
- Чего это, Мамед, глаза у тебя квадратные сделались? - спрашивал он добродушно. - Не бойсь, туда, где Брусникин, фашист кидать побоится. У меня слово такое есть.
Мамед смущенно отмалчивался, старался держаться спокойнее.
Однажды за ужином Брусникин, который решительно не выносил молчания, сказал, явно задирая Тахтасимова:
- А хорошо бы, Мамед, сесть в поезд - и домой? Там ни самолетов, ни окопов. Верно?
Тахтасимов вспыхнул:
- Стыдно так говорить. Надо защищать родину, воевать надо. А ты что говоришь?
Он скосил на Петра блестящие глаза, ища одобрения, и, встретив веселый, смеющийся взгляд Рубанюка, тоже засмеялся. К Петру он питал очень большое уважение и невольно подражал ему во всем, даже в мелочах.
Это уважение начало проявляться у Мамеда с того дня, как ему стало известно, что Петро закончил Московскую сельскохозяйственную академию. До войны Тахтасимов работал в одном из совхозов на поливном огороде, и заветной мечтой его было стать агрономом.
И Тахтасимов и Брусникин охотно признавали за Петром превосходство не только потому, что он был образованнее их. Как бы ни уставал Петро после тяжелого учебного дня, он в короткие минуты досуга шел к артиллеристам или минометчикам, наведывался к связистам. Его интересовало все: как заряжать и стрелять из орудия, миномета, как действует радиоустановка.
- Ты какой-то ненасытный, - удивлялся Брусникин.
Тахтасимов с жаром нападал на Брусникина.
- А ты что? - гневно кричал он. - Патронную коробку знаешь, и больше ничего тебе не надо! Петя в бою будет как профессор.
Впрочем, споры были редкими. Все трое привыкли друг к другу и жили дружно.
Однажды вечером лейтенант Людников наведался к ним в землянку. Перед уходом он сказал:
- Живете по-товарищески, уважительно. Это на фронте - первое дело. Особенно для пулеметчиков и разведчиков.
- Почему на фронт нас не посылают? - спросил Петро. - Так и будем все время в фанерных фашистов пулять?
- Пошлют, - сказал Людников, сделав неопределенный жест. - Еще навоюетесь. Фронт близко.
Лейтенант словно напророчил. В ту же ночь Петра разбудил Тахтасимов.
- Встань, послушай, Петя, - произнес он дрожащим голосом.
Приглушенные звуки орудийных выстрелов, близкие разрывы сразу согнали с Петра сон. Он вскочил.
- Буди Митрофана! - распорядился он. - Это не учебные стрельбы.
Через несколько минут полк подняли по тревоге. Из землянок выскакивали красноармейцы.
Невдалеке полыхнули багровые зарницы, гулко разорвались одна за другой три фугаски.
Полк быстро погрузили на автомашины и еще до восхода солнца перебросили за двадцать километров - к большому селу около шоссейной дороги.
X
Роте Людникова приказали занять оборону в полукилометре от небольшого хутора.
Петро расположился на высотке с каменистым грунтом, поросшей кустами терновника. Предстояло отрыть пулеметный окоп и ходы сообщения, подготовить запасные позиции.
Все выглядело будничным, как на учении. Впереди и слева окапывались стрелки, в рост ходили командиры, связисты разматывали свои катушки, вдали копошились саперы.
Близость фронта угадывалась по глухой артиллерийской канонаде, которая доносилась с запада.
Каждый раз, когда звуки боя усиливались, Петро напряженно вглядывался в сторону белеющего за садами далекого села, руки его, исцарапанные, с водянистыми мозолями на ладонях, начинали действовать энергичнее, быстрее. "Сколько в разные века русский человек земли выгреб, защищаясь от чужеземцев! - думал он. - Сколько каналов можно было нарыть, фруктовых садов насажать!"
Вскоре пулеметная ячейка была готова. Ее старательно маскировали ветвями, дерном. Оставив у пулемета Брусникина, Петро с Мамедом пошли рыть запасную позицию.
- Посмотри, Петя, - встревоженно сказал Мамед, - как горит.
Петро обернулся. Черные клубы дыма медленно поднимались над селом, расползались по небу. Потом в нескольких местах блеснул огонь. Пока красноармейцы орудовали лопатками, пожар разбушевался. Сквозь серую мглу дыма солнце просвечивало зловещим багровым диском. Огненные смерчи вздымались вверх, словно хотели оторваться от строений.
Когда Петро и Мамед вернулись к пулемету, они увидели, как Брусникин, бледный и растерянный, вцепился в ручки "максима".
- Идут, - сиплым от волнения голосом сказал он.
- Чего паникуешь? - сердито прикрикнул на него Петро.
- Сам глянь. Вишь, пылюга поднимается.
Облака пыли переваливали через гребень и ползли, пластаясь по степи.
- Это скот гонят, - сказал Мамед, отличавшийся хорошим зрением.
Петро покосился на Брусникина и насмешливо спросил:
- Глаза квадратные, оказывается, и у тебя сделались?
Он аккуратно разложил ручные гранаты в нише окопа. Через несколько минут уже легко можно было разглядеть гурты скота, бредущие по жнивью, прямо на огневые позиции батальона.
Орудийная канонада приблизилась. Над горизонтом появился грязный ватный комочек, потом правее и чуть выше - еще один. Разрывы снарядов, сносимые ветром, медленно таяли, исчезали, но все гуще появлялись новые.
- Бросают люди село, - сказал Брусникин. - Видите, вон с узелками бегут.
Он уже подавил в себе чувство растерянности, но с лица нее сходило выражение озабоченности и настороженности.
В воздухе стояла густая мгла от дыма и пыли. Разноголосо, тревожно мычали быки, коровы.
Перед траншеями стрелков скот, подгоняемый бичами, свернул влево и устремился к шоссейной дороге.
Вдруг частые яркие огоньки блеснули сразу в нескольких местах скрытого за пылью гребня. Донеслись резкие хлопки выстрелов.
- Танки, - догадался Петро.
Невдалеке разорвался снаряд. Петро пригнул голову. Десятки раз он мысленно давал себе слово никогда не кланяться пулям и снарядам. Но этот снаряд, казалось, летел прямо на окоп.
Сзади и справа, из-за рощицы, открыли частый огонь батареи. Совсем рядом, из-за кустов, била одинокая пушка.
Вражеские танки продолжали двигаться. Уже можно было разглядеть их серые, неуклюжие, покачивающиеся на ухабах коробки.