Алексей встал, швырнул окурок и придавил его сапогом.
- Значит, и поговорить со мной не хочешь?
- Вот чудной! Говорю тебе, на кружок спешу. А если что срочное, проводи, расскажешь по дороге.
Алексей шел с обиженным выражением лица.
- Верно об тебе по селу языками треплют? - спросил он.
- Что?
- Вроде ты с Петром любовь закрутила?
- Ты же разумный хлопец. И не пристало тебе такое болтать.
- А я спрашиваю: так это или не так? - угрюмо повторил он вопрос.
- Ну, а если верно?
Голос Оксаны звучал сухо.
Алексей замедлил шаг, сердито спросил:
- Чего ты летишь? Успеешь.
- Ой, нет! Я уже и так опоздала.
- Петро про меня говорил что-нибудь?
- Спрашивал, за что тебя исключили.
Алексей сипло дышал, с несвойственной ему мрачностью глядел под ноги, и Оксана, ощутив жалость к нему, тоже замедлила шаг, участливо спросила:
- Ты не заболел, Леша? И на балу тебя не было. Бледный ты какой-то.
Он промолчал. На площади остановился. Загородив путь Оксане, сказал:
- Стало быть, кончилась наша дружба с тобой?
- Почему кончилась? Как было, так и останется.
- Оксана, иди за меня, - просяще произнес он.
- Нет, Леша, это ты оставь.
- Петро сватать тебя все равно не будет. Погуляет - кинет. Он теперь образованный.
- Чего это тебя так волнует? - рассердилась Оксана. - Я о себе сама побеспокоюсь.
- А то меня волнует, - хмуро ответил Алексей, - что я как рак на мели. Ни тпру ни ну.
Она обошла его и быстро зашагала к клубу.
- Оксана! - окликнул Алексей.
- Некогда.
- Оксана! - крикнул он снова. - Вернись!
Оксана задержалась. Сузившимися глазами она смотрела, как Алексей, пригнув голову, подходил к ней.
- У нас, может, последний разговор с тобой, - сказал он, исступленно глядя на нее. - Пойдешь за меня?
- Нет, Леша!
- Ну… гляди… - медленно расставляя слова, сказал Алексей. - За Петром тебе не быть. А мне… один край.
Он круто повернулся и медленно пошел прочь. Спустя час Оксана шла с Петром к Днепру. Опираясь на его руку, она говорила:
- Ты вот сердился на меня, что Леша сватался. А сегодня он снова об этом. Вбил себе в голову.
- Что ты ему ответила?
- Зачем спрашиваешь? Сам же знаешь.
XVIII
Перекликались над селом петухи, когда Оксана пришла домой. Тихонько скрипнула калиткой. В сарае хрустела сеном корова Ветка. Из черного провала двери тянуло парным запахом навоза. Серко, узнав хозяйку, лизнул ей руку и, помахивая хвостом, проводил до крыльца.
Оксана скинула в комнатке платок, пошла на кухню, зачерпнула в кружку воды и вдруг встретилась с сердитым взглядом матери. Рывком скрестив руки на груди, мать спросила:
- Это еще что за мода?
- Какая?
- Где ты гуляла до такого часа?
- Что же, мне и погулять нельзя?
- Какие гулянки до такой поры! - наседала мать. - В эту пору только черти на кулачках бьются. А ты мне голову морочишь.
Оксана спокойно смотрела на мать.
- Гляди, лышень, что-то, я вижу, не то, - пригрозила мать. - Закрутил тебе голову твой Лешка. Это он тебя до сей поры держал?
- Что вы, мама, выдумываете? - обиженно сказала Оксана. - С Лешкой я не гуляла.
- А где ты была? - топнув ногой, крикнула мать. - Постой, дочко, я тебе погуляю. Ишь, моду взяла… Ты не замуж, часом, собралась?
Оксана присела на лавку, смело глядя на мать.
- Угадали, мамо. Я иду за Петра, - просто сказала она.
- Слышишь, батько, что дочка говорит? - изменившимся голосом спросила Пелагея Исидоровна. - Вот это тебе студентка!
Кузьма Степанович сел на постели. Однако откликнулся он деланно-равнодушным тоном:
- Не хочет батькового хлеба есть, то нехай идет свекровьего попробует.
- Ой ты ж, лышечко! - всплеснула руками Пелагея Исидоровна. - Вот она что удумала! А я себе байдуже…
С зарей Петро подался на Днепр. Вернулся, когда семья собиралась завтракать. Поставил в сенцах ведро с еще живой серебристой рыбой и подсел к столу.
- И когда ты спишь, Петро? - подвигая к нему миску, дивилась мать. - Вчера пришел - уже петухи голосили, сегодня заглянула до света - опять нет.
- Он вчера с Оксаной Девятчихой прохаживался, - облизывая масляные пальцы, доложил Сашко́.
- Ты не сверчи тут! - закричала на него Василинка, примащиваясь рядом.
- А тебе что! - огрызнулся Сашко́ и неприметно толкнул ее под столом.
- Ну, ну! - прикрикнула на обоих мать.
Петро задержал руку отца, несшую ко рту ложку с молочной лапшой.
- Подождите, тато, минутку. Мама, у вас, может, чарочка найдется?
- С самого утра чарочку? - удивился отец. Однако ложку отложил, огладил вислые усы.
- Там, Катря, в скрыне есть.
Катерина Федосеевна внесла бутылку, поставила две рюмки.
- И себе, - сказал Петро.
- Ой, что ты! - отмахнулась мать обеими руками. - Да я ее и видеть не могу.
- Выпейте, - настаивал Петро. - Есть за что.
- Ну, немножко выпей, раз просит, - поддержал отец. Петро налил. Обежав глазами уставившиеся на него с любопытством лица, сказал:
- Совета у вас хочу просить. Вчера с Оксаной договорились. Если вы не против, будем гулять свадьбу.
Отец с матерью переглянулись. Василинка таращила на Петра горящие глаза, не замечая, как Сашко́, деловито посапывая, вязал к скамейке тесемки от ее фартука.
Остап Григорьевич погладил лысину, спросил:
- Ну, мать, как твоя думка? Оксана вроде хорошая дивчина.
- Плохого ничего не скажешь. Соблюдала себя. И хозяйка добрая.
Василинка быстро переводила взгляд с отца на мать, с матери на Петра.
- Раз они порешили… - сказала Катерина Федосеевна. - Молодым жить. Дай им бог счастья и согласия.
- Хорошая дивчина, - еще раз произнес отец. - И Ванюшка наш тоже против ничего не скажет.
Все молчали. Петро первый с сияющим лицом поднял рюмку:
- Так что ж? За Оксану Рубанюк!
Вечером Петро пошел к Оксане, переговорил с ее родителями. Свадьбу условились справить в воскресенье - последнее перед жнивами.
XIX
В пятницу рано утром приехал в село Бутенко. Он возвращался из дальних колхозов и решил побывать на полях Чистой Криницы. Пока конюх кормил лошадей, он наведался к Рубанюкам.
Остап Григорьевич, в белых домотканных шароварах и такой же рубахе, чинил под навесом садовый инструмент. Увидел он Бутенко, когда тот, закинув через калитку руку, нащупывал задвижку. Остап Григорьевич смахнул с колен мелкую, горько пахнущую смолой стружку и поспешил навстречу.
- Доброго здоровья, деду! - приветствовал его Бутенко. - Руки подать не могу. Видите, какой грязный? Помыться у вас хотел.
- Так проходьте в хату, - засуетился Остап Григорьевич. - В один момент организуем. Только вы уж извиняйте, беспорядок у нас.
На кухне Катерина Федосеевна, заляпанная мелом, наводила чистоту. Она побелила снаружи хату, подмазала печь и сейчас подмалевывала ее синькой.
Пропуская гостя вперед, Остап Григорьевич крикнул ей:
- Катря, достань воды из печи! Умыться.
Он взял запыленный пиджак и рубашку Бутенко, отдал Василинке вытряхнуть.
- А председатель наш в район к вам поехал. Не встретились?
- Встретиться не могли. Я ведь из Сапуновки еду.
Катерина Федосеевна вынесла в сенцы таз, чистое полотенце, горячую воду. Засучивая рукава, Бутенко сказал:
- Вы что же, Григорьевич? Слышал, сына жените? А на свадьбу не приглашаете?
- Кузьма Степанович акурат с тем и поехал. Его же дочку берет Петро.
- Оксану?
- Ага.
- Из хорошей семьи берет.
Умывшись, Бутенко присел на сундук.
- Ну, Григорьевич, урожаи в этом году соберут колхозы, каких не бывало!
Он извлек из кармана горсть колосьев. Крупные зерна распирали нежную сизоватую оболочку, топорщили ломкие колючие усики.
- Дуже хорошая озимина, - одобрил Остап Григорьевич. - Да и у нас хлеба! Кинь шапку - не упадет. Деды не помнят такого.
- Убрать только своевременно надо, - озабоченно сказал Бутенко. - С таким урожаем наши колхозные руководители дела еще не имели. Могут растеряться.
- Соберем! Люди лютые стали до работы. Закликать, как в прежние времена, не требуется. Сами бегут в поле.
- Весело работают, это правильно.
- В садок до меня не заглянете, Игнат Семенович? А то вы все сапуновских дедов хвалите, - ревниво добавил Остап Григорьевич. - В этом году мои труды еще не глядели.
- Загляну, загляну, только в другой раз. Сейчас подъедет полевод, поедем с ним на поля.
Бутенко перекусил с хозяином. Он разговаривал с Катериной Федосеевной о ее домашних делах, когда появился Петро.
- Ну, жених, - встретил его с улыбкой Бутенко, - наверно, в мыслях сейчас ничего нет, кроме невесты? Знаю, знаю, - остановил он его жестом. - Все мы пережили это.
На губах Петра, не угасая, теплилась счастливая улыбка. Бутенко, с видимым удовольствием разглядывая его лицо, сказал:
- Женитьба - это большое событие в жизни человека. Не сомневаюсь, что создадите хорошую, прочную семью. Девушка славная.
- Только мать ее меня мучит, - пожаловался Петро. - Заладила: гулять свадьбу по старым обычаям.
- Венчаться?
- Ну, этого не требует. А чтоб свашки, караваи там разные, подарки.
- Это ничего, - сказал Бутенко, смеясь, - лишь бы повеселее. В старину здорово умели свадьбы играть.
Он вышел из хаты, стал набивать трубку. Петро постоял рядом, ощипывая ветку акации, сказал:
- Хочу вас спросить. Вы Алексея Костюка, наверное, знаете?
- Механика?
- Его из партии исключили. Ведь золотой парень был.
Бутенко, держа в зубах нераскуренную трубку, задумчиво разглядывал свои запыленные сапоги. Повременив, ответил:
- Он агронома избил. За это наказать-то стоило. А вообще… разберемся, кто из двоих больше виноват. Поторопились с решением. Райком займется этим делом, выясним.
- Не нравится мне этот Збандуто, - откровенно признался Петро.
В глазах Бутенко мелькнула и погасла неуловимая искорка.
- Что тебе в нем не нравится?
- По-моему, костяная нога он, а не агроном. Не лежит у него душа к живому делу. Взять хотя бы первую встречу со мной. Я ему о садах, а у него заслонки на глазах…
- Специалист он опытный. Лучшего пока в районе нет. К нашему сожалению.
Вскоре ко двору подъехал на правленческой бричке Тягнибеда.
Бутенко простился со стариками и, пообещав Петру быть на свадьбе, взобрался на бричку.
- Ну, куда повезешь, полевод? - спросил он Тягнибеду. - Туда, где лучше или где похуже?
- У нас хорошо везде, - заверил полевод.
- Тогда вези в бригаду Горбаня, - решил Бутенко. - Он что-то там обижался.
Тягнибеда разобрал вожжи, стегнул коней, За селом лошади свернули на проселок, и Тягнибеда отпустил вожжи. Бричка покатилась по мягкой земле, вдоль затравевших обочин с блеклыми лопухами, синецветом, млеющим на жаре маком, лохматыми кустами терна.
- Всю эту поэзию, товарищ полевод, давно бы пора под корень, - заметил Бутенко. - Это в старину писатели восхищались цветочками в полях. А?
- Я говорил сколько раз бригадирам.
- А они что тебе говорят? - не скрывая иронии, спросил Бутенко. - Ты им говоришь, они - тебе. Далеко уедете… Говоруны.
Тягнибеда покосился на секретаря райкома, сердито дернул вожжи. Снова взглянул на Бутенко; тот выжидающе улыбался.
- У Горбаня сегодня дивчата Ганны Лихолит, - сказал Тягнибеда.
- Чего они там очутились?
- Просо полют. В помощь, так сказать.
- Вот это зря. Балуете вы Горбаня.
- Дивчата сами так порешили. У них на сегодняшний день все поделано. А Горбань запарился.
- Без напряжения работает.
- Как вы сказали?
- Не очень, говорю, Горбань на работе горит.
- Немножечко подленивается, это верно, - согласился Тягнибеда. - Психология поганая. Говоришь ему: "Возьми косу, Андрюша, обкоси эту межу". Там, стало быть, репею, бурьяну, сурепицы по пояс. "Добре, обкошу". Встретишь: "Обкосил?" - "Нет пока. Завтра". На другой день снова спросишь: "Ну, как?" - "А никак". - "Что же ты, так растак?" Серчает. Но, если что захочет, бегом бегает. Аж земля дрожит под пятками.
Бутенко, облокотись, разглядывал стену серебристого ячменя у дороги, зеленые квадраты овса. Насколько хватал глаз, волновалось под ветерком озаренное солнцем море хлеба. Лишь далеко за курганами, на сапуновских полях, темная мгла крыла кустарники и балки.
- Будет дождь, - определил Тягнибеда, глянув на запад.
- Небольшой не помешает.
- Э, нет! Грозы ждать надо, - сказал Тягнибеда, заметив, как зашелестел под горячим тревожным ветерком придорожный бурьян.
Он стегнул по коням кнутом и, сняв соломенную шляпу, кинул ее в бричку.
По пути к горбаневскому табору Бутенко потолковал с пастухами, пасшими колхозное стадо, заглянул на опытный участок. За версту от бригады Тягнибеда ткнул кнутовищем в сторону дальнего рыжего бугра, резко очерченного на фоне неба. Оттуда росла и быстро обволакивала поднебесье грязно-желтая туча. Где-то далеко, еще за горизонтом, глухо прогромыхал гром. Просвистел крыльями над бричкой коршун, борясь с ветром, взмыл кверху, в надвигающуюся темноту.
- Намочит сегодня нас, товарищ Бутенко, - сказал Тягнибеда.
- Ничего, не сахарные.
Туча ползла уже совсем низко, меняя очертания. Запахло дождем. За гребнем бугра сверкнула молния. Степь на мгновение замолкла, и вдруг редкие крупные капли упали на дорогу, на потные крупы лошадей.
Тягнибеда пустил их вскачь, и бричка через несколько минут влетела в бригадный двор. Дождь припустил сильнее. Полевод и Бутенко, мокрые и смеющиеся, побежали к навесу, где жались к серединке хлопцы и дивчата.
Первое, что бросилось в глаза Бутенко, когда он поздоровался и присел на перевернутый кверху дном бочонок, - сердитые лица женщин и злое, кумачово-красное лицо бригадира Горбаня. Нетрудно было догадаться, что здесь только что шла жаркая словесная перепалка.
- У вас тут, вижу, весело, - сказал Бутенко, посмеиваясь в усы, и принялся деловито очищать щепочкой грязь, прилипшую к сапогам. - Бригадир вон будто тысячу рублей нашел.
- Бригадир этот свои капризы строит, а у нас день за зря пропал! - сердито выкрикнула сидящая на ворохе соломы Ганна.
Дивчата дружно поддержали звеньевую:
- Гордость свою показывает.
- Шесть верст перлись, а он…
- Еще до света повставали…
Бутенко, наблюдая, как с навеса заструились потоки воды, спокойно выждал тишину, потом обратился к бригадиру:
- Здесь Горбань старший, он нам с полеводом и расскажет, что стряслось.
Горбань выступил ближе к свету и, хмуро косясь в сторону женщин, пожаловался:
- Они тут смешки строят. А мы что, куцые? Чего они заявились? Я их не допустил, Игнат Семенович. Как хотите судите.
Над крышей сухо треснуло, ослепительно сверкнула молния, и тотчас же над еле видными за пеленой дождя курганами тяжко загрохотал гром. Дивчата, взвизгнув, прижались друг к другу.
- У тебя проса еще три гектара полоть, - подал голос Тягнибеда. - Нехай дивчата подмогут.
- Не надо нам ихней допомоги, - упрямо покрутил головой Горбань. - Сами управимся. У нас тоже ударники, не хуже дивчат. Потом будут очи колоть: "Мы помогали". Не надо мне!
- Ударники! Ударяют кто налево, кто направо, - съязвила одна из молодиц.
Ганна поднялась с места, подбоченясь, подошла к Горбаню вплотную.
- Нам что, думаешь, слава нужна? - распаляясь, крикнула она. - Или трудодни ваши себе запишем? Что ты глупости болтаешь! Осота сколько у тебя в просе?! Это ж что такое? Кому вред?
- Земля обчественная, - поддержала ее маленькая белобрысая Варвара. - Убытки на всех лягут от такой работы.
- Крой его, муженька своего! - подзадорил Тягнибеда. - Ты ему, Варвара, великий пост объяви. Не допускай недель шесть…
Не слушая насмешек, Горбань сказал, обращаясь к Бутенко:
- Я тут привселюдно заявляю, Игнат Семенович: сорняков через день-два не будет. А знамя я все одно заберу на уборочной. Пущай дивчата не обижаются.
- Хвалиться - не косить, спина не болит.
Горбань быстро обернулся на голос, но не нашелся, что сказать, только презрительно махнул рукой.
- У них в бригаде орлы, - не отступала Варвара. - Ночью спят, днем отдыхают. Эти заберут знамя. Держись!
Слова ее вызвали дружный смех. Бутенко, заметив, что все выжидающе посматривают на него, сказал:
- Дождь перестанет - и дивчат надо отправить по домам. Прав бригадир. Нечего сейчас буксиры затевать. Каждый за свой участок отвечает.
Он повернулся к Горбаню и, строго разглядывая его веснушчатое лицо, добавил:
- А тебе, бригадир, дивчата хороший урок дали. Понял? Они по-настоящему беспокоятся за колхоз. Потому что люди они настоящие, советские.
- А мы какие же? - скривив рот в обиженной улыбке, спросил Горбань. - Не советские?
- Вы тоже неплохие люди, а у дивчат все-таки поучиться следует. Тогда и знамя вам будет легче добыть…
Гроза прошла, гром погромыхивал уже где-то за Днепром, и Бутенко собрался ехать дальше. Пожимая на прощанье руку Горбаню, он спросил:
- Ты понял, почему девушки к тебе пришли? Не за славой. Слава у них лучше твоей.
- Понял, Игнат Семенович, - торопливо кивнул Горбань. - Моим хлопцам это дуже полезно будет.
Он проводил Бутенко до брички, вернулся к навесу и торжествующе объявил:
- А ну, бабы, садитесь на арбу да; сматывайтесь. За харч не серчайте. Что наработали, тем и угощаем.
- Гавкай, гавкай, - беззлобно грозилась Варвара, взбираясь с подоткнутым подолом на арбу. - Придешь вечером, я тебя накормлю, сизый голубок!