Дружно зааплодировала молодежь. Ее поддержали старики. И вот уже весь зал поднялся, долго и старательно аплодируя самим себе, своим вожакам.
- А теперь, - заключил Кузьма Степанович, - поблагодарим наших передовиков. Так что, товарищи, переходящее красное знамя опять заслужило звено Ганны Рубанюк.
- Лихолит, - дружно подсказали сбоку.
- Извиняюсь, Ганны Лихолит, - поправился Кузьма Степанович.
Все оглянулись, разыскивая глазами звеньевую.
Ганна поднялась. Порозовев от смущения и опустив ресницы, она шептала что-то подружкам.
Кузьма Степанович развернул атласное, с золотыми буквами по красному полю, знамя. Ганна протиснулась за спинами сидящих; подошла к председателю. Взяв из его рук древко, она дрожащим голосом произнесла:
- Это знамя… наше звено стахановок-пятисотниц… будет…
Она сбилась под устремленными на нее взглядами и замолчала. Потом с решимостью громко закончила:
- В будущем году обещаем собрать тысячу центнеров гектара и вызываем на соревнование горбаневских хлопцев.
Андрей Горбань, бригадир полеводческой бригады, заерзал на стуле. Это он еще две недели назад грозился отвоевать заветное знамя. Может быть, и удалось бы, если бы не обнаружили на горбаневском участке в просе осот.
Петро одобрительно смотрел на сестру, несущую алое полотнище к своим дивчатам, горячо похлопал ей.
- Нальем по чарке, дорогие гости, - сказал торжественно Кузьма Степанович, - и выпьем за нашу партию, которая указала нам путь до богатой колхозной жизни. За родную нашу партию!
Звякнули стаканы и чарки. Все шумно поднялись. Кузьма Степанович обошел стариков, чокнулся с каждым и сел подле Бутенко.
Подружки Ганны, горделиво поглядывая по сторонам, обнимались. В разных концах гудевшего зала раздавались тосты. Пили друг за дружку, за передовиков, за тех, кого воспитал колхоз; отдельно с шумом выпили за стариков. Полевод Тягнибеда, высокий, с торчащими лопатками под серой рубашкой, предложил здравицу за секретаря райкома.
- Так как Игнат Семенович, - громко пояснил он, - есть наш желаемый руководитель, и хоть строгий, а нехай почаще гоняет нам кота, если что не так.
Бутенко встал, поднял руку. Оглядев собравшихся, произнес:
- В радостный час праздника, друзья, будем помнить: впереди у нас еще много работы и вокруг нас много врагов. Будем зорки. И если пробьет та грозная година, которой мы не хотим, покажем, что не зря работали. Покажем, что умеем защищать свою родину-мать, свое великое дело. За счастливую долю нашей батьковщины! За ее замечательных людей! - закончил он.
Петро усердно наполнял сливянкой стаканы сидящих по соседству с ним дивчат, сам пил мало. Потом, решив поговорить с Бутенко, направился к старикам.
Здесь успели изрядно подвыпить. Тягнибеда, сутулясь, держал за пиджак Андрея Горбаня. Обнажая коричневые, прокуренные зубы, он сердито твердил:
- Надо бросать эту поганую психологию. Чуешь, Андрюшка?
- Земля им лучшая дадена, так и дурак кашу сварит, - угрюмо возражал бригадир.
- Не бреши! Тебе, помнишь, говорили: возьми за Днепром. Не захотел. Далеко, то да се…
- Чего пустое болтать!
Горбань, видимо от горьких чувств, хлебнул больше положенного, на его рыжебровом, в крупных веснушках лице горели малиновые пятна.
- Земля сама не кормит, - назидательно сказал Тягнибеда. - Около нее ходить надо.
- Пустые речи уносят ветры.
Тягнибеда выплеснул в рот остатки водки из стакана и, морщась, закусил.
- Бросай свою психологию, - угрожающе повторил он, притягивая к себе бригадира. - Девки, они какую вспашку делали? А ну? Молчишь? Под яром на тридцать сантиметров пахали. Понял? Подкормку, поливку и так далее. По науке…
- Что ты равняешь? - рассвирепел Горбань. - У них все комсомольцы. Им науки легко проходить.
- Когда с любовью дело делаешь, так оно все легко, - безжалостно крушил его Тягнибеда.
Бутенко сидел рядом с Остапом Григорьевичем и, облокотившись на стол, слушал спор. Заметив Петра, подозвал его:
- А ну, академик, иди сюда. Штрафную сейчас нальем.
- За что, Игнат Семенович?
- Ты зачем батьков своих обижаешь? Что это за сын - погостить дома не желает? Вон отец жалуется.
- Работать хочется, товарищ Бутенко.
- Раньше чем через неделю в район и не показывайся. Что ты, дорогой товарищ! Не совестно стариков своих огорчать? А ну, Тягнибеда, штрафную ему!
Широко улыбнувшись, Бутенко уже серьезно добавил:
- Работу мы тебе подыскали. Плодовый питомник будешь создавать в районе. Подходит?
- Еще как подходит! Но у меня и свои планы.
- О планах потом. Давай поглядим, вон пляшут.
В конце зала заядлые плясуны уже расчистили для себя место. Из-за спин людей, которые столпились около Степана Лихолита, несся звук гармошки, топот каблуков.
Петро подошел к кругу, стал сзади. Низенький взлохмаченный почтарь Никифор Малынец вьюном крутился вокруг Нюси. Он приседал по-гусиному, ухал, припрыгивал бочком, опять шел вприсядку. Зрители покрикивали:
- Режь, Микифор!
- Валяй веселей!
- Ой, как выкомаривает!
Нюся плясала легко и неутомимо, и хлипкий почтарь давно бы уже рад был передохнуть. В конце концов он сдался и, отчаянно крутнувшись на месте, почти упал на руки стоящих вокруг.
Петро пробрался к Степану, взял у него гармонь. Он пробежал пальцами по перламутровым клапанам, вывел тонкий узор на дискантах и, растянув мехи, заиграл польку.
В круг втиснулся Тягнибеда с рябой бригадной кухаркой, вынырнули из толпы Василинка с Настей. Подвыпившая, румяная Катерина Федосеевна подобралась к Бутенко, увлекла в его в общую пляску.
Обдирая коваными каблуками дощатый пол, мимо Петра неслись все новые пары. Оксана подошла к нему.
- Пойдем погуляем.
Петро кивнул головой, передал гармонь Степану и пошел к дверям.
Из ярко освещенных окон неслись в темную ночь звуки песни, топот ног. Кто-то, стоя у крыльца, басовито укорял собеседника: "Что ты мне ерунду говоришь? И слухать не хочу…" Приглушенно смеялись невидимые в темноте парочки. До слуха Петра донесся легкий девичий вскрик и оборвавший его звук поцелуя.
- Не теряются, - сказал Петро громко.
Оксана неуверенным движением взяла его под руку. Стараясь попадать в такт, она шагала широко, опираясь на него и грея его теплом своей руки.
- Петро!
- Что?
- Просто так. Хотелось назвать твое имя…
Они дошли до Днепра, остановились. Вода чуть слышно плескалась у безлюдного берега, покачивала зеленый глазок бакена на фарватере. Легкий ветерок донес с луга пресные запахи трав.
- Правда, хорошо тут, Петро? Тихо-тихо.
Оксана нагнулась и пошарила рукой по холодному песку. Она по-мальчишески размахнулась и бросила в глянцево-черную воду камешек. Слабый всплеск еле донесся, но тотчас же у берега взметнулось что-то тяжелое и сильной.
- Рыба играет, - сказал Петро.
Оксана притронулась пальцами к его пиджаку.
- Что у вас с Лешей было?
- Перестал я понимать твоего Лешу.
- Моего?!
- Честного человека если исключат из партии, так он места себе не находит. А этот: "Я, говорит, не дуже печалюсь…"
- Он признался, что с горячей руки у него это получилось.
- Что?
- А разве он тебе не рассказывал? Его же исключили из партии за хулиганство…
- Постой, постой, - прервал Петро. - Я в таком случае ничего не знаю.
- Агронома из района побил. Не говорил об этом?
- Нет. Как избил? Какого агронома?
- Фамилию не запомнила. Смешная. Вердуто или Бандуто…
- Збандуто?
- Кажется.
- Так за что же Олекса его? - спросил Петро.
Он вспомнил свой неприятный разговор с районным агрономом, его бегающие глаза, и ему не терпелось узнать причину стычки Алексея со Збандуто.
- Ей-богу, не знаю, - ответила Оксана на его вопрос. - Сцепились они около тракторов. Вроде этот Бандуто… или как его… Вердуто… что-то там требовал, а Леша загрызся с ним.
Тот его обозвал, а Леша ж шальной… Да ну их! Что, у нас другого разговора не найдется?
- Интересно!
Оксана, держась за локоть Петра, смотрела на зеленый светлячок бакена, на темную воду, плескавшуюся у берега.
- Петро! - тихо окликнула она. - Ты на меня обижаешься?
- За что?
- Знаю, обижаешься. Я… верно… немножко виновата.
- В чем?
- Давай сядем.
Петро усадил ее на разостланный пиджак и обнял. Оксана мягко высвободилась, поправила косу и закрыла лицо руками.
- Знаешь, как я о тебе скучал? - сказал он.
- И я скучала… сперва.
- А потом?
- Отвыкла… Чего говорить неправду?
Она низко склонила голову, машинально рвала и мяла пальцами влажную, прохладную траву. С горечью в голосе Петро проговорил:
- Ты ведь обещала выйти замуж за Алексея.
- Нет! Никому не обещала, Петро. Я учиться хочу.
- И меня встретила… как-то странно, холодно…
- Не обижайся, Петро. Я мучилась, когда ты приехал.
В голосе ее зазвучала какая-то новая для Петра покорная ласковость. Он ощутил, как мягко дрожали ее плечи.
- Почему мучилась? - спросил он.
- Потому что… я люблю тебя, - шепнула она и вдруг жалобно, по-детски всхлипнула.
Петро наклонился к ней и отнял ее руки от лица. Оксана обессиленно положила голову на его грудь, потом, прижавшись к нему, обняла его.
Ее прикосновение было таким же чистым и непосредственным, как три года назад. Но сейчас Петро испытал такую бурную радость, таким ликованием наполнилось все его существо, что он понял: всю жизнь только Оксана, только она одна будет для него желанной. Ни одна из девушек, которые встречались ему до этого, не волновала так его, ни одна не вызывала своим прикосновением такого ощущения счастья, прилива неизъяснимой силы.
"От любви к женщине родилось все прекрасное на земле" - эти слова, слышанные когда-то Петром и забытые, возникли сейчас в его памяти, и он произнес их вслух.
- Это Горький писал, - негромко сказала Оксана и, подумав, нерешительно спросила: - Ты мне правду тогда, при встрече, сказал… что никого не любил?
- Правду. У меня никого не было.
Петро почувствовал, что Оксана прижалась к нему еще доверчивее. Он был счастлив. Теперь уже ничто не сможет разлучить их. Он избрал ее навек, они вместе пройдут через все испытания жизни, которая только открывалась перед ними.
И вдруг Петро вспомнил об Алексее, о своих сомнениях и ревности.
- Ну, а если опять придется расстаться? - спросил он, наклонив лицо к Оксане и заглядывая ей в глаза.
Оксана крепко стиснула его руку. Так, не разнимая рук и ни о чем больше не разговаривая, они сидели, пока на востоке не зазеленел небосвод.
XVII
Солнце с каждым утром, поднималось над Чистой Криницей все раньше, грело все сильнее. Словно неохотно расставаясь с прозрачными, веселыми красками обласканной им земли, перед закатом оно подолгу задерживалось над ветряками.
Стояло горячее украинское лето, с душными звездными ночами, с косыми дождями в особенно жаркий день. Буйно тянулись вверх подсолнухи и кукуруза, на огородах расползались по земле, прикрывая ее широкими листьями, плети огурцов и тыквы, густой порослью обступили обочины дорог и задворки будяки, полынь, сорочья кашка, чертополох.
Остались считанные дни до жнив. В Чистой Кринице готовились к уборке старательно; поля сулили невиданный урожай. К началу июня в поле стояли уже налаженные косилки, конные грабли, арбы. На выгоне, за ветряками, радуя взор криничан, длинным рядом выстроились комбайны.
Молодицы и дивчата ранним утром собирались у бригадных дворов, шумными пестрыми ватагами шли за село. Они спешили управиться с прополкой бураков, окучкой картофеля.
Еще раньше, до восхода солнца, выезжали, покачиваясь на приземистых жатках и лобогрейках, косари: созрела люцерна, подходило время для косовицы берегового и лесного сена, Пришла та пора, когда работалось особенно весело, и оставаться в селе было трудно даже старикам.
Петро просыпался, едва лишь розовые лучи, дробясь в вишневой листве, ложились затейливым узором в комнате. Он вскакивал, мигом одевался, переправлялся на лодке через Днепр, чтобы помочь отцу в питомнике, или ехал верхом на поля с Кузьмой Степановичем, с полеводом Тягнибедой.
Несколько раз наведывался он в МТС, чтобы повидать Алексея. Узнав, что его исключили из партии из-за Збандуто, Петро стал думать, что вина Алексея не так уж велика, и ему было неловко за свою горячность. Да и Грицько неодобрительно отнесся к их ссоре.
Но Алексей уехал по делам в район, и Петро решил переговорить с ним, как только тот вернется.
С Оксаной Петро виделся каждый вечер. Весь день потом перебирал он в памяти мельчайшие подробности этих встреч.
- Ну, а приедет Леша? - спросил он как-то Оксану. - Ведь он тебя своей невестой считает?
- Брось эти разговоры, Петро, - рассердилась она. - Я ему ничего не обещала…
…В середине недели, в полдень, Петро возвращался из питомника. Солнце пекло нещадно, и он, добравшись на лодке к берегу, облюбовал меж вербами сухую, поваленную ветром корягу, разделся и с размаху бросился в воду. Его сразу охватило холодком.
Проплыв несколько саженей, Петро лег на спину, закрыл глаза. Волны мягко покачивали его, несли по течению. С песчаной косы гулко доносились радостные визги, крики. "У-у-с-тя-я, плы-ы-ви сюда-а-а!" - звал чей-то голос. "Плы-ыву-у!" - откликнулся другой.
Петро думал о том, как жалко будет покидать эту реку с ее веселыми, берегами, приветливое село, родной дом. И Оксану… "Расстаться с Оксаной…" - обожгла мысль. Петро с силой ударил рукой по воде.
- Не расстанемся! - крикнул он.
Брызги, сверкнув на солнце, осыпались серебряным дождем. Петро засмеялся, еще раз окунулся и поплыл к берегу одеваться.
Поднимался он по узкой просеке, напевая. Горячий зной, неподвижно стоявший под кронами сосен, был полон терпкого смолистого аромата. За редким ельником Петро вдруг увидел Василинку, Настю и Оксану. Они, держась за руки, со смехом бежали по склону навстречу. Петро притаился за деревом И, когда они поравнялись, выскочил, расставив руки. Девушки с визгом кинулись в стороны.
Отбежав немного, Настя оглянулась.
- Голубоньки! Это ж Петро!
Пересмеиваясь и часто дыша, девушки обступили его.
- Купаться с нами, братуня! - схватив его за руку, упрашивала Василинка. - Тяните его, подружки.
Оксана закрутила на затылке распустившуюся косу, повязалась косынкой. Безмолвно, с улыбкой глядела она на Петра. Настя стрельнула в нее глазами, ущипнула Василинку и, увернув от ее рук, помчалась вниз, к берегу. Василинка устремилась вдогонку. Где-то в зарослях ельника затихли их голоса.
На лодке хочешь покататься? - спросил Петро Оксану, взяв ее за руки.
- С удовольствием.
Петро отыскал спрятанную в осоке лодку, засучив рукава вышитой сорочки, вычерпал пригоршнями воду. Греб потихоньку.
- Расскажи что-нибудь, - попросила Оксана.
- Что?
- Ты так много видел в Москве. Хотя бы когда-нибудь побывать мне там! Это же обидно: ни в метро не ездила, ни в театрах столичных не бывала. Кремль только на снимках видела. Он очень красивый? Да, Петрусь?
- Очень. Особенно вечером, при заходе солнца. Это трудно передать.
- А Качалова ты видел?
- Сколько раз!.. Да ты, Оксана, не печалься, еще все повидаешь.
Но Оксане хотелось узнать о столице как можно больше. Она задавала вопрос за вопросом и слушала с таким восхищением, что Петро, рассказывая, снова переживал вместе с ней все, что когда-то поражало и восхищало его в Москве.
…Возвращались, когда солнце повисло над кромкой реки. Пролегшие по зеленой глади золотые прожилки то вспыхивали невдалеке от лодки, то гасли. Оксана, погрузив руку в теплую воду, смотрела на светлую дорожку, протянувшуюся через реку.
Мысли ее неотступно были около Петра и ожидающей его работы. Оксана слышала после колхозного праздника разговор отца с секретарем райкома. Кузьма Степанович рассказал Бутенко о плане развития садоводства в районе, предложенном Петром, и оба отзывались о молодом Рубанюке очень похвально. Оксане было это так приятно, но предстоящий отъезд Петра печалил и тревожил ее.
- О чем ты, Оксана? - спросил Петро, заметив грусть на ее лице.
- Про тебя думала.
- Как?
- Опять… разлука…
С минуту Петро сидел молча, потом, откинув коротким движением головы прядь со лба, произнес:
- Что, Оксана, если нам не расставаться?
- Как же это? Придется…
- Давай своей семьей заживем…
- Ох, Петро! А институт? - Ощутив, как заколотилось у нее сердце, она прижала к груди руки. - Нет, и не думай сейчас об этом.
- Будешь учиться. Киев недалеко.
Он пересел к Оксане, обнял ее.
- Поедем вместе. Помогу тебе готовиться. Ведь вспомни - четыре года тебе быть в институте.
- Если любишь, то и через семь лет меня найдешь, - слабо улыбнулась Оксана.
- Нет сил расстаться, - сказал Петро.
- Дай немножко погребу, - чтобы скрыть смущение, предложила Оксана.
Она перешла на корму. Из-под весел вскипали пузырьки, исчезали на поверхности, опять появлялись в зеленой прозрачной глуби.
- Оксана!
Встретились глазами.
- Ну, так как же? - спросил он.
Весла в ее руках неуверенно скользнули по поверхности и медленно погрузились в воду. Подняв через минуту глаза, Оксана грустно покачала головой:
- Нет, Петро. Сейчас не будет этого.
- Почему?
- Боюсь. Ты академию закончил. А я недоучкой останусь?
- И со мной будешь учиться, - с жаром возразил Петро. - А Люба Бутенко? Она же сумела стать агрономом. Замужем была и училась. Ведь опять расставаться нам…
Оксана протяжно вздохнула.
- Ну? - спросил Петро. - Решай.
- Погоди, - взволнованно шепнула Оксана. - Так… сразу…
Петро порывисто сжал ее руки:
- Как я любить тебя буду!
- Давай цветов нарвем, - еле слышно сказала она. - Я знаю, где ландыши еще есть.
- Так ты согласна?
Оксана, вспыхнув до слез, кивнула головой… Она повела лодку к бору. В нескольких шагах от берега спохватилась:
- Ой, мне же в клуб надо! Обещала с дивчатами новые песни разучивать. Привезла из Киева.
- Ну, иди. А я потом забегу за тобой.
- Тогда поспешим. Ведь уже не рано.
Она сильно взмахнула веслами, и лодка мягко врезалась, в прибрежный песок.
Оксана бегом добралась домой, быстро переоделась. Причесываясь, она застыла перед зеркалом с закинутыми за голову руками, глубоко задумалась.
В дверях стояла мать.
- Там твой приперся. Ступай, кличет, - сказала она, не заходя в комнату.
Оксана проворно накинула на голову платок и выбежала калитке. На скамейке, прислонясь к частоколу, сидел Алексей, курил.
- Куда это вырядилась? - спросил он глухо.
- На кружок.
- Не ходи. Поговорить надо.
Оксана удивленно сдвинула брови:
- К спеху тебе? В другой раз скажешь.