- Это будет уже не деревянный, а комбинированный "яроплан", - шутили они.
И ночью они не ушли с аэродрома, подсвечивая карманными фонариками, продолжали латать бока и крылья самолета.
Погода начала быстро портиться. Над бухтой нависли тучи, заморосил мелкий холодный дождик. Свежий порывистый норд-ост медленно, но уверенно "раскачивал" море. Мы в "Мечте пилота" провели беспокойную ночь в ожидании команды на вылет, но так ее и не дождались.
Утром, направляясь на завтрак в равелин, заглянули по пути на аэродромную площадку: как там наши самолеты? У капонира увидели Николая Астахова. Он ходил вокруг своей "коломбины", на которой отчетливо выделялись большие и малые заплаты перкали, покрытой сверкающим серебрином, довольно похлопывал ладонью по фюзеляжу, радостный и возбужденный.
- Ай да технари! - восторженно повторял он. - Чудотворцы прямо! Это ж надо - поднять на ноги такого инвалида!
Техники стояли рядом и счастливо улыбались.
"Мы с вами, братья!"
Непогода не унималась. Мы возвратились из равелина промокшие, на ногах - глиняные "калоши". Начали приводить себя в порядок: мыть обувь, стряхивать с кителей влагу, развешивать их на спинки кроватей. Отдыхать никто не собирался: впереди "светила" явно нелетная ночь, а выйти куда-нибудь, даже шаг ступить за нашу "бронедверь" не было никакого желания - "небесная канцелярия" не на шутку перепутала времена года: после холодного дождя на землю начал оседать тяжелый мокрый снег, потом вдруг из-за туч выглянуло солнце, приветливо улыбнулось и снова скрылось, а в воздухе закружились легкие серебристые снежинки.
Но летчики - народ жизнерадостный, унынию не поддаются ни при каких условиях, а тем более после удачно завершенной боевой ночи. В "Мечте пилота" шла шумная возня: шутили, смеялись, подтрунивали друг над другом.
Еще раньше лейтенант Дергачев - заядлый шахматист - организовал турнир и уговаривал всех принять в нем участие - "для массовости". "Массовости" он добился, но состав получился больно уж неравноценный: [39] у меня, например, в клетках было только две "половинки", все остальное - полноценные "бублики", а у Дергачева - сплошь гордые единицы. В этот день ему предстояло играть со мной.
- Ставь "баранку" без игры, я согласен, - предложил я ему. (Я никогда особенно не увлекался шахматами, играл крайне слабо).
- Ну нет, - вполне серьезно ответил Дергачев. - Надо все по-честному.
Что ж, по-честному, так по-честному.
Уселись за стол. Сделали первые ходы. Дергачев хитро улыбается. Я двигаю фигуры и одновременно прислушиваюсь к веселой болтовне в другом конце кубрика. И вдруг вижу - Дергачев поставил ферзя под удар моего коня. Ловушка? Психическая атака? "Хрен с ней, давай психическую", как говорил Чапаев. Спокойно беру ферзя. И слышу:
- Непостижимо!
Гляжу на Дергачева: он плотно сжал губы, даже побледнел, растерянно смотрит по сторонам. А любопытные уже тут как тут. Посыпались реплики:
- Адмиралу Дергачеву - торпеда в бок!
- Прямое попадание!
- Спускай, адмирал, флаги!
И смеются, откровенно смеются.
- Что получается после такой пробоины? - Гриша Шаронов возле таблицы уже подсчитывает очки, набранные главными соперниками Дергачева. - Положение лидера пошатнулось!
Толя Дегтярев, один из "соперников", советует Дергачеву:
- Играй без ферзя, ты у него и одними пешками выиграешь…
Это близко к истине, у меня Дергачев и без ферзя, видимо, выиграл бы, но в словах Анатолия он уловил нотки насмешки и ответил сдержанно:
- Еще чего не хватало - без ферзя. - И тяжело поднялся, протягивая мне руку. - Поздравляю.
Я галантно поклонился. Мне-то эта победа, откровенно говоря, ни к чему, все равно выше последнего, ну, в крайнем случае, предпоследнего места не подняться. Но Гриша Шаронов уже берет синий карандаш и торжественно выводит в таблице против фамилии Дергачева большущий, на всю клетку нуль, а против моей фамилии жирную красную единицу - первую и последнюю. [40]
Подошел Астахов, посмотрел на таблицу и подчеркнуто громко, так, чтобы слышал Дергачев, произнес:
- Ты, Владимир, гигант мысли. После такой победы и Александр Алехин начнет дрожать. Сон потеряет.
Кто- то приоткрыл дверь, чтобы хоть немного проветрить помещение и поглядеть на белый свет: в "Мечте пилота" тяжелая металлическая дверь была единственным нашим "вентилятором". В образовавшуюся неширокую щель ветер со злостью швырнул изрядную пригоршню снега, погнал его по бетонированному полу. Сразу стало зябко и сыро.
- Опять синоптик безобразничает, - весело заметил Астахов, - хватил лишку старик.
- Причем тут синоптик, - возразил ему Дегтярев, - он точно предсказал погоду.
- Я не про нашего синоптика, а про того, - указал Астахов в потолок, - из небесной канцелярии. Совсем, видно, свихнулся старик.
- А ты что, был у него в гостях, видел? - Это басок Гриши Шаронова.
- Не далее, как вчерашней ночью, - отпарировал Астахов.
- Ну и что?
- Сложная там, братцы, обстановка. Вы думаете это случайно на улице такая чехарда? Как бы не так!
- Силен синоптик! - сквозь смех заметил Толя Дегтярев. - Одно только непонятно: ты был у него в гостях, почему же он не выручил тебя над Саками?
- Личность моя ему не понравилась, - ответил Астахов, и глаза его совсем закрылись в хитром прищуре.
Смех смехом, но похоже, что астаховский "синоптик" таки внял голосу критики: совершенно неожиданно распогодилось.
На обед мы шли в хорошем настроении. Хотя комэск и предупредил - в ясную погоду передвигаться по одному - по два, мы шли "гуськом" довольно плотно. Веселые реплики переливались из одного конца в другой. Астахов, как всегда, шагал в голове колонны. Он твердо придерживался своей первой заповеди: не опаздывать в столовую.
- Пища - залог здоровья. А в здоровом теле - здоровый дух, - любил повторять он.
После обеда техники заторопились к самолетам, а инженер Карцев с летчиками задержались на выходе из равелина, стояли покуривали, обсуждали предстоящие ночные, [41] полеты: дескать, погода, слава богу, установилась, самолеты тоже все в полной боевой готовности…
- Ну, братцы, пора топать, - сказал рассудительный Костя Князев и первым шагнул из-под надежного укрытия равелина.
Еще наша группа не успела растянуться в цепочку, чтобы вдоль стены пробираться в "Мечту пилота", еще в столовой не успели убрать со столов тарелки, как вдруг послышался мощный, быстро нарастающий гул, и мы тотчас увидели самолеты. Это были Ю-88. Они на большой скорости круто планировали со стороны Мекензиевых гор, курсом точно на наш аэродром. Бежать было бесполезно - бомбы вот-вот посыпятся на наши головы. Послышался пронзительный, раздирающий слух вой - "юнкерсы" включили сирены.
- Ложись! - отчаянно закричал кто-то.
Мы мгновенно растянулись на земле, вжались, влипли, втиснулись в нее. Вой сирены нарастал неудержимо, он заглушал даже свист бомб, которые, отделившись от самолета, стремительно понеслись к земле. Еще мгновение - и буквально в нескольких шагах от нас вздрогнула земля, камни полетели во все стороны - огромное тело бомбы вошло в каменистый грунт, как в масло, только стабилизатор торчал наружу, мелко подрагивая. Мы онемели: через какую-нибудь долю секунды это страшилище ухнет и от площадки, где мы лежим, останется только огромная воронка. О чем подумалось в этот страшный миг? Трудно сказать.
Вновь дрогнула, глухо застонала земля, над стенами равелина поднялся огромный столб дыма, пыли, камней. "Неужели разрушен!" - промелькнула мысль. Самолеты уже проскочили над нами, где-то недалеко часто тявкала зенитка, а мы еще лежали. Живые. И страшный хвост авиабомбы по-прежнему торчал из земли.
Оглушенный близкими взрывами, я осторожно оторвал голову от земли, посмотрел в сторону. И встретил широко распахнутый, какой-то полубезумный взгляд. Это был Астахов. Глаза его, остекленевшие, наполненные страхом, постепенно приобретали осмысленное выражение, вот уже какая-то живая искорка вспыхнула в них… И вдруг он заорал страшным голосом:
- Полундра! - И, как бешеный, сорвался с места.
Его крик словно жгучим кнутом полоснул всех. Через секунду на этом страшном месте не осталось никого. Только бомба по-прежнему торчала в земле. [42]
Опомнились только в "Мечте пилота". Долго молчали. Приходили в себя.
Зазвонил телефон. Дежурный схватил трубку. Докладывал инженер Карцев:
- Самолеты все целы. Бомбы легли с перелетом. Потерь среди технического состава нет.
Не успел дежурный положить трубку - новый звонок, командир бригады В. И. Раков:
- Как летный состав? Никого не накрыло в равелине?
- В нашей эскадрильи все живы.
В трубке - с облегчением, совсем не по-военному:
- Слава богу!
Да, это счастье, что к моменту налета обед уже закончился и мы покинули равелин. Две бомбы угодили прямо в форт, легко пробили потолочные перекрытия и взорвались внизу, в помещении столовой. Стены выстояли, но ударной волной все взметнуло вверх. Повара, официантки, все, кто был в это время в столовой, погибли…
Через час после налета поступил приказ командира бригады: летному составу в столовую не ходить, питание будет доставляться в жилое помещение.
В тот же день саперы разрядили и "нашу" бомбу, торчавшую недалеко от равелина. Когда раскрутили взрыватель, из него вместо взрывчатки посыпался песок, а в песке - клочок серой бумажки, на которой простым карандашом было написано: "Мы с вами, братья!"
Этот песок спас жизнь нам, десяткам летчиков. Кто они, наши спасители? Советские люди, угнанные фашистами в каторгу и шедшие на смертельный риск во имя спасения соотечественников? Или этот песок засыпали немецкие антифашисты, которые и в черную годину фашизма не сложили оружия, боролись с коричневой чумой всеми доступными им средствами?
Это осталось для нас тайной навсегда.
Друзья-подводники
Полеты, полеты. В них весь смысл нашей теперешней жизни. Днем отдых, ночью - работа, по три-четыре, а то и больше боевых вылетов. Видимо, наши ночные удары довольно чувствительны, если немцы стали уделять морским аэродромам столько внимания. Уже было несколько артналетов, все чаще повторяются удары бомбардировочной авиации. Пока все кончалось благополучно - выручали [43] истребители: они еще на подходе встречали бомбардировщики, дерзко кидались в бой, не считаясь с многократным превосходством врага, и всегда выходили победителями.
Больше всего нас огорчала погода. В пятницу, 20 марта, снова подул жестокий норд-ост, температура воздуха сразу упала до десяти градусов ниже нуля, в бухте заиграли белые "барашки". Утром вода парила, будто закипая от проложенных по дну гигантских электроспиралей. Но небо было чистым. Появилась надежда на ночные полеты.
После обеда, как всегда, был объявлен "мертвый час". Я незаметно уснул. Сколько спал - не знаю. Только слышу сквозь сон - "затявкали" зенитки, застрочили пулеметы, мимо протопали десятки ног. И вдруг - ликующий голос Лени Котелевского:
- Ура-а-а! Падает!
Я вскочил, как ошпаренный, и через секунду уже был за дверью.
Бывшее до этого чистым небо покрылось множеством черных шапок зенитных разрывов. В вышине юрко сновали "ястребки", непрерывно атакуя непрошенных "гостей". От огромного клубка дыма к земле тянулась узенькая струйка - все, что осталось от "юнкерса".
Воздушный бой только разгорался. Вот МиГ-3 стремительно приближается к Ю-87, заходит сбоку, и огненная струя перерезает вражеский самолет пополам, он камнем валится на землю. Чуть ниже две "чайки" взяли в смертельные "клещи" еще один Ю-87.
Из двенадцати "юнкерсов" улетело только шесть, из них два подбитых. Шесть самолетов усеяли обломками холмы Севастополя, четыре фашистских летчика выбросились с парашютами и попали в руки наших моряков.
Через полчаса снова "заговорили" зенитки, и мы стали свидетелями нового воздушного боя. На этот раз к Севастополю прорвались четыре Ю-88 в сопровождении четырех или пяти пар Ме-109. Нашим паре "чаек" и паре МиГ-3 пришлось схватиться с вдвое превосходящим противником. Затаив дыхание, мы следили за смертельной "каруселью" над бухтой. Умолкли зенитки, боясь поразить своих, и только в воздухе на виражах и "горках" стонали моторы, сливались в непрерывный треск пулеметные очереди. Верткие "чайки" сковывали "мессеров", не давали выйти им из боя, а скоростные "миги" на вертикальном маневре старались набрать высоту, чтобы атаковать [44] врага сверху. Вспыхнул один "мессер" и, оставляя за собою черный хвост, по крутой траектории устремился навстречу земле, за ним, как-то странно переваливаясь, начал падать второй.
- Ура-а! - заорал кто-то во всю мощь легких. - Давай им, давай!
Из соседнего погреба, где размещалась 1-я эскадрилья, тоже высыпали все летчики. Осторожный комэск майор М. В. Виноградов подходил то к одной, то к другой группе, уговаривал:
- Идите в кубрик. Под шальную угодите, дуралеи.
Но его словно никто не слышал, да и комэск был не очень настойчив - сам был захвачен боем.
Со стороны Херсонеса, набирая высоту, торопилась еще одна пара наших И-16. Они с ходу врезались в "карусель", и еще один "мессер" задымил.
Трудно сказать, сколько длился этот бой, никто за временем не следил. Когда был сбит четвертый "мессер", фашистские летчики не выдержали, кинулись наутек, полагаясь на скорость своих машин. "Карусель" сразу рассыпалась, этим воспользовались наши "ястребки" и сбили еще двух "мессеров".
Шесть сбитых самолетов в одном бою, причем каких самолетов - хваленых-перехваленых Ме-109! А всего в тот день наши истребители "срезали" над Севастополем 12 самолетов - шесть "юнкерсов" и шесть "мессеров". На следующий день газета "Красный черноморец" рассказывала, что за сражением истребителей следили бойцы всех секторов обороны. После боя в редакции то и дело раздавались звонки, севастопольцы просили передать летчикам-истребителям горячие поздравления с победой, сообщить их имена в газете. И газета сообщила. Вот те молодые летчики-истребители, которые в тот день барражировали над базой - Кологривов, Кириченко, Москаленко, Сморчков, Лукин.
Мы читали эту газету вслух несколько раз. Радовались за друзей. Миша Кологривов и Жора Москаленко - мои однокурсники, остальных знали Астахов, Акимов, Дегтярев. А если кого и не знали, какое это имело значение? Главное, что молодые "ястребки" дали как следует "прикурить" фашистам.
Смертельные схватки происходили не только в воздухе. В первой половине марта наши войска постоянно "прощупывали" оборону немцев, жаркие бои разгорались то в одном, то в другом секторе обороны Севастополя. Не прекращалось [45] наступление наших войск и со стороны Керченского полуострова.
Но в последние дни на передовой стало тихо. Это была тревожная тишина. С Керченского участка поступили плохие вести: немецко-фашистские войска не только сдержали наступление наших войск, но перешли в контрнаступление. Чем оно кончится?
С каждым днем осложнялась ситуация на морских коммуникациях. Десятки тысяч людей в осажденном городе надо было накормить, одеть, обеспечить боеприпасами, оружием, горючим. Все это доставлялось морем, за сотни километров, из портов Кавказского побережья. И, разумеется, враг не дремал. На маршрутах следования наших караванов появлялось все больше подлодок, все новые и новые вражеские самолеты прибывали на крымские аэродромы и тотчас направлялись на уничтожение наших кораблей. Фашисты хотели не только сжечь Севастополь огнем, но и задушить голодом. Раньше транспорты приходили в Севастополь в сопровождении сторожевиков, иногда - под прикрытием эсминца, теперь трудно было пробиться и под более сильным конвоем.
Севастопольцы помнили, как совсем недавно, в конце декабря, в бухту вошел большой отряд боевых кораблей под флагом командующего Черноморским флотом вице-адмирала Ф. С. Октябрьского. Для прикрытия отряда в воздух была поднята вся севастопольская авиация, береговая артиллерия ударила по огневым средствам врага. Это было запоминающееся зрелище: на рейде осажденного Севастополя стояли крейсера "Красный Крым" и "Красный Кавказ", эсминцы "Бодрый", "Смышленый" и "Незаможник", лидеры "Харьков" и "Ташкент" - целая эскадра! После того, как в считанные часы были высажены войска, доставленные на помощь севастопольцам, корабли вышли на боевые позиции и открыли ураганный огонь по врагу. Более 20 часов гремела канонада! После этого корабли вели огонь по позициям врага еще два дня.
…После обеда мы отправились на аэродром. Из-за шторма две ночи не летали, надо было проверить вооружение, приборы, мотор. Собственно, техники и оружейники все уже проверили-перепроверили, но и нам лишний раз убедиться в полной готовности машины не мешало.
Погода и сейчас не особенно радовала: над городом проплывали рваные тучи, бухта еще горбилась гребнями волн, но уже по всему было видно, что норд-ост выдохся, [46] море скоро совсем утихомирится и ночь будет спокойной. А это - главное.
Мы и не заметили, как к нашему небольшому причалу подлетел катер, спохватились, лишь когда прозвучала команда комэска 1-й М. В. Виноградова:
- Товарищи командиры!
Из катера пружинисто выскочил на причал высокий моряк в коричневом потертом реглане. Это был Герой Советского Союза полковник В. И. Раков - командир нашей авиабригады. Его появление никого особенно не удивило: перед полетами комбриг частенько бывал в эскадрильи, иногда оставался на нашем КП всю ночь, до тех пор, пока не возвращался с боевого задания последний самолет. А вот второй моряк, прибывший вместе с Раковым, был нам незнаком: широкоплечий, в черном блестящем реглане, и главное, что бросалось в глаза, - черная окладистая борода и лихие усы. Среди летчиков таких не было, явно новичок. И вдруг я вспомнил: "Грешилов!"
Имя Михаила Васильевича Грешилова тогда гремело на флоте. Он командовал самой маленькой на Черном море подводной лодкой М-35. Ее так и называли - "Малютка". Но "Малютка" оказалась грозой для немецких кораблей. Часто она подстерегала их в прибрежном мелководье, там, где на встречу с подлодкой не мог рассчитывать ни один капитан. Случалось, "Малютка" часами лежала на грунте в ожидании вражеского корабля, а потом внезапно и точно выпускала торпеду со стороны берега, откуда ее меньше всего ожидали. Конечно, это было рискованно, с мелководья трудно уйти, но Грешилов был удачлив: пока гитлеровцы опомнятся, его "малютки" уже и след простыл. На счету экипажа М-35 к этому времени было уже несколько потопленных кораблей врага, о походах подлодки писали в газетах, помещали портреты "грозного усача".
Но что ему надобно у нас, летчиков гидроавиации?
Третьим на причал ступил наш коллега - штурман Владимир Потехин, из эскадрильи, базировавшейся в соседней бухте "Голландия".
Скоро все прояснилось.
Летный состав двух эскадрилий собрали в одном подвале. Полковник Раков представил нам Грешилова и сразу сообщил:
- Товарищ Грешилов имеет опыт разведки фашистских береговых укреплений из подводной лодки. Сейчас [47] он предлагает производить корректировку ночного удара по аэродрому Саки.