Это было что-то новое! Конечно, при ночном бомбометании зафиксировать результат удара фотографированием нельзя, не всегда точны и визуальные наблюдения, особенно при интенсивной работе прожекторов. После массовых ночных налетов вражеский аэродром иногда фотографировали утром с Пе-2, но это тоже полной картины не давало: к моменту прихода "пешки" немцы успевали потушить очаги пожара, убрать поврежденные самолеты, даже воронки на взлетно-посадочной полосе иногда успевали засыпать. Данные такой разведки были весьма приблизительны, а главное - получали мы их с большим опозданием. Грешилов же предлагал другое: разбить территорию аэродрома на квадраты, нанести их на крупномасштабную карту-план. Подводная лодка вечером подойдет к берегу, на траверзе аэродрома Саки ляжет на грунт, выставит перископ и будет ждать начала бомбоудара. Аэродром находится почти на уровне моря, расположен недалеко от береговой черты, так что в перископ будет видно все: и где падают бомбы, и в каком квадрате сколько пожаров возникло, и какие разрушения произведены. Поскольку мы фиксируем у себя время бомбоудара, то наблюдатель может даже указать, чьи именно бомбы упали в том или ином квадрате. Более того, данные наблюдений помогут экипажам самолетов в последующих полетах исправить ошибки в бомбометании, если таковые будут допущены.
Грешилов говорил коротко, точно, ясно. Нам всем его предложение понравилось.
- Корректировать бомбометание будет ваш коллега - лейтенант Потехин. - Он кивнул головой в сторону Потехина, улыбнулся, и его суровое лицо сразу смягчилось, подобрело. - У меня к вам есть одна личная просьба: не промахнитесь, пожалуйста, по аэродрому, помните, что у берега лежит "Малютка".
Все заулыбались в ответ: не промахнемся, дескать, все будет в порядке!
Снова поднялся полковник Раков.
- Думаю, предложение подводников интересно, - сказал он. - Теперь дело за нами: надо тщательно проработать боевое задание, особенно взаимодействие с подводниками. Времени у нас мало, полеты планируются на сегодняшнюю ночь. [48]
Пожалуй, никогда еще мы не готовились к полетам так тщательно. Вновь изучали уже хорошо знакомый аэродром, теперь разбитый на четкие квадраты, заучивали их на память - ночью в воздухе карту с местностью не сличишь. Рассчитывали углы прицеливания для разных высот, поправки на скорость и ветер, выбирали наиболее выгодные боевые курсы. Командир нашего экипажа особенно деятельного участия в подготовке к полетам не принимал, полагался на штурмана. Лишь перед вылетом посмотрел на карту, запоминая боевой курс над целью, высоту бомбометания.
Несколько усложняло дело то, что у самолетов не было радиосвязи с подводной лодкой, но мы надеялись на "подсказку" с нашего КП во время подготовки к очередному вылету.
Настроение у всех было приподнятое. Погода тоже приподнесла приятный сюрприз: к вечеру бухта совсем успокоилась, последние облака отступили к горам, прилепились сырыми громадами к вершинам - над севастопольским "пятачком" небо открылось бездонным куполом.
Самолеты один за другим поднимались в воздух. Еще ни разу не вспыхнул посадочный прожектор - первые машины возвратятся минут через 30-40, - и оттого ночь казалась особенно темной. Мы с Яковлевым уходили одними из последних. Взлетали в сторону Мекензиевых гор. Как только Сахарная головка нырнула под крыло, впереди, из-за Крымских гор, выплыл медный диск луны, словно огромная расплавленная сковорода повисла над горизонтом. С набором высоты Константин Михайлович положил самолет в левый разворот, и сразу стал виден аэродром Саки: там уже шарили по небу лучи прожекторов, вспыхивали разрывы зениток, а на земле качалось пламя нескольких пожаров.
- Иллюминация! - прокричал Яковлев. - Так держать!
…Через полчаса мы отбомбились. Прожекторы нас не поймали, "дядя Костя" боевой курс выдержал, как всегда, "по ниточке", бомбы легли точно в заданном квадрате - чуть левее взлетной полосы, там, где, по данным воздушной разведки, была основная стоянка вражеских самолетов. В общем, полет можно было считать удачным. Теперь оставалось узнать данные, полученные от "Малютки". Их должен был сообщить штурман эскадрильи Киселев, который дежурил на аэродроме с картой-планом цели. [49]
Но объясняться с ним нам не пришлось. Когда катер подтащил самолет к берегу, чтобы дозарядить горючим и подвесить новую порцию "гостинцев", мы увидели плотную фигуру Киселева у бензозаправщика. Он высоко поднял правую руку с оттопыренным большим пальцем, над которым покрутил пальцами левой руки: "На большой с присыпкой. Так держать!" - и тут же побежал к телефону принимать данные о результатах бомбометания других самолетов. А нам пора уже было выруливать на взлет.
…Было около двух часов ночи, когда мы возвращались со второго бомбоудара по аэродрому Саки. Подлетая к бухте, я вдруг увидел: по лунной дорожке курсом на Севастополь движется несколько темных силуэтов кораблей. Наши!
После посадки мы сидели на самолете и любовались величественным зрелищем. Медленно, без единого огня и звука, ориентируясь по дальнему створу фонарей в Инкермане, входил в бухту эсминец "Незаможник". Казалось, вся жизнь на корабле замерла, будто это движется призрак. За ним шел "Ташкент". Даже в ночи были заметны его красивые стремительные очертания, ощущалось мощное дыхание машин. "Ч-чох-ч-чох! Чох-ч-чох!!!" Покорно проследовал какой-то огромный транспорт. С каким нетерпением ожидают его тысячи севастопольцев! И в самом "хвосте" - два небольших корабля охранения.
Через несколько минут Южная бухта приняла весь конвой, вновь вспыхнул прожектор, взвилась зеленая ракета, загудели моторы: боевые вылеты на бомбоудар по аэродромам врага продолжались.
Ни ночью, ни утром, ни в последующий день над бухтой не появилось ни единого вражеского самолета. Мы терялись в догадках: чем объяснить такую "любезность" немцев? Возможно в эту ночь им крепко досталось на аэродромах, а может, испугались урока 20-го марта? Трудно сказать. Но факт остается фактом - не прилетели, А это - главное.
На второй день нам сообщили: по данным "Малютки", на аэродроме "Саки" в результате ночного бомбоудара сгорело двенадцать вражеских самолетов, несколько машин повреждено, выведена из строя взлетно-посадочная полоса. [50]
Комиссар
Он не баловал нас частыми посещениями. И мы понимали - иначе не мог. Только в Севастополе самолеты бригады были разбросаны по всей Северной стороне - от бухты "Голландия" до самого Константиновского равелина, а некоторые эскадрильи базировались и на Кавказском побережье.
Комиссар 2-й авиационной бригады (позже - 3-й особой авиагруппы), полковой комиссар Михайлов все долгие месяцы жестокой битвы за город оставался здесь, среди своих "орлов". Появлялся он всегда неожиданно. Со скрипом отодвигалась тяжелая металлическая дверь, и порог переступал высокий, стройный моряк в коричневом реглане, туго перехваченном поясом. Дежурный вскакивал с места, чтобы подать команду "Товарищи командиры!", но сделать этого почти никогда не успевал: Михайлов предостерегающе поднимал руку, мягко говорил: "Без формальностей, не на параде", - и своими тонкими сухими пальцами крепко пожимал руку дежурного. Его сразу окружали летчики, он присаживался на табурет, и начинался оживленный, интересный разговор.
До Севастополя мы Бориса Евгеньевича не знали. Прибыл он с Балтики вместе с полковником В. И. Раковым. До этого был комиссаром авиационного полка на Тихоокеанском флоте. Бывшие летчики-тихоокеанцы отзывались о нем очень хорошо: справедлив, заботлив, образован, а главное, любит летать. Освоил летное дело уже будучи комиссаром части, летает охотно, выполняет самые сложные задания. Для нас это было лучшей характеристикой. Чего греха таить, далеко не все политработники в авиачастях и соединениях были "крылатыми", некоторые даже не знали основных авиационных терминов. Конечно, таким завоевать авторитет у летчиков, ежедневно уходящих в бой, было трудно, ведь подлинный авторитет завоевывается прежде всего личным примером.
Думаю, полковой комиссар это хорошо понимал. Видимо, именно потому в первых бомбоударах по аэродромам врага принимал участие экипаж Борисова (условное имя Бориса Евгеньевича Михайлова), ходил он и на прикрытие кораблей. Уже одно это определяло наше отношение к нему - наш, коллега, брат-летчик!
К тому же и человек он был простой, обаятельный. Всегда безукоризненно одет, начищен, наглажен (когда только успевал?), приветливый, доброжелательный. Он [51] всегда приносил интересные новости. Доставал из планшета карту Севастопольского оборонительного района (СОР), расстилал ее на столе, а то и просто на коленях, и начинал рассказывать, как идут дела на фронте, в каких секторах горячо, а где поспокойнее, что важного произошло сегодня, вчера, третьего дня. Он был хорошо информирован, и слушали его всегда с напряженным вниманием.
В тяжелейших условиях осады севастопольцы каждодневно ощущали всемерную поддержку великой своей страны, своего народа. Она проявлялась во всем: и в той помощи, которую оказывали корабли, почти ежедневно прибывавшие в осажденный город, и в огромной корреспонденции со всех концов нашей Родины. Писали пионеры и школьники, рабочие фабрик и заводов, колхозники и, конечно, близкие и родные. Шли письма от защитников Ленинграда, от моряков Кронштадта и Северного флота, приходила корреспонденция из-за рубежа. Газеты Нью-Йорка, Лондона, Тегерана, Стокгольма с восхищением писали о мужестве севастопольцев. Вот эти-то новости чаще всего и приносил нам комиссар. Иногда ему приходилось сообщать и тяжелые вести, и тогда мы видели, как близко к сердцу принимает он чужое горе.
В конце марта участились налеты вражеских бомбардировщиков на Севастополь. Наши истребители и зенитчики редко позволяли им сбросить бомбы прицельно, но все же свист авиабомб стал привычным явлением. Еще больше донимали артиллерийские обстрелы. При авиационном налете все же видно, когда самолет ложится на боевой курс или начинает пикировать, видно даже, как отделяются бомбы от машины, и обычно есть в запасе несколько коротких секунд, чтобы нырнуть в укрытие или хотя бы припасть к земле, хоть это не так уж и надежно. Другое дело - снаряд. Он появляется всегда внезапно: ж-ж-и-к - бах! - и готово!
Так было и в тот день. Артиллерийский налет начался неожиданно, снаряды густо рвались в бухтах Южной, Артиллерийской, Стрелецкой. Видимо, немцы что-то там нащупали. Мы из открытой двери наблюдали за обстрелом (наружу не выходили - дежурный запретил категорически) и хорошо видели, как в Стрелецкой вдруг высоко взметнулся огненно-черный столб. Мы не знали, что там произошло, взрывы в Севастополе - не редкость.
Вечером, когда собирались на аэродром, в кубрик вошел Михайлов. Как всегда, одет "с иголочки", чисто [52] выбрит, волнистые светлые волосы красиво оттеняют узкое продолговатое лицо. А в глубоко посаженных серых глазах - печаль.
- Здравствуйте, товарищи, - тихо произнес он. Присел на лавочку, опустил голову. - Слыхали - в Стрелецкой?…
- Не слышали - только видели, - ответил кто-то.
- Славный парень погиб - матрос Иван Голубец… Он замолчал. Молчали и мы. Ждали, когда расскажет.
И вот Михайлов заговорил - медленно, трудно, подбирая слова:
- В Стрелецкой стояли "морские охотники", когда начался обстрел… Видимо, немцы знали об этом - в одно и то же место клали снаряд за снарядом… На одном из катеров начался пожар в машинном отделении. Весь экипаж кинулся тушить огонь. В это время вспыхнула корма другого катера, а там - глубинные бомбы. На причале рядом оказался Иван Голубец. Он знал, что если бомбы ухнут, то не только этому, но и другим кораблям - конец. И не стал ждать: прыгнул на борт горящего "охотника", в густом дыму нащупал рычаг бомбосбрасывателя, потянул на себя. Но сбрасыватель заклинило. Тогда он начал сталкивать бомбы в воду прямо руками. Одну, вторую, третью… Осталась одна, последняя, вся в пламени. Он кинулся к ней. И в это время…
Комиссар умолк. Тягостная тишина повисла в кубрике. Через час-полтора нам предстоял вылет на бомбоудар, каждый это известие переживал по-своему. Лица у всех напряженные, суровые…
- А как катер? - тихо спросил Пастушенко.
- Корму оторвало, затонул, - ответил комиссар. - Зато все остальные - невредимы. Своей жизнью заслонил их Голубец. Совсем юноша был - двадцать лет, только жить начинал… Сознательно пошел на смерть - не дрогнул. Герой!
Вечером, когда мы пришли на аэродром, на бомбах под плоскостями увидели начертанные мелом слова: "За Ваню Голубца!" А на следующий день о подвиге старшего матроса Ивана Голубца знал уже весь Черноморский флот.
И все же чаще всего встречи с комиссаром были светлыми, радостными. Уже после первой боевой ночи во взаимодействии с "Малюткой" мы более-менее точно знали результаты своей работы. Через несколько дней в кубрике появился Михайлов. Он весь сиял, хотя и старался скрыть свою радость. [53]
- Собрать всех летчиков, - приказал он дежурному.
Выполнить этот приказ проще простого: сбегать в соседний погреб, где размещалась 1-я эскадрилья. Через несколько минут все были в сборе. Разместились кто где мог: на обоих ярусах коек, на скамейках, на табуретках в проходе. Михайлов стоял у стола, пружинисто опираясь о него тонкими длинными пальцами.
- Я пригласил вас на несколько минут, - начал говорить он, - чтобы сообщить важную новость. Наземная разведка донесла, что после последнего удара нашей авиации на аэродроме Саки сожжено и повреждено около пятнадцати немецких самолетов. Поздравляю вас, молодцы! Но и это еще не все. Одна из крупных бомб, видимо, двухсотпятидесятка, попала в дом на границе аэродрома. По данным разведчиков, в нем размещались летчики недавно прибывшей части, Дом от прямого попадания рухнул, похоронив всех под обломками. Немцы до сих пор разбирают развалины, извлекают оттуда трупы, торжественно хоронят. Точное, отличное попадание! Командование авиабригады поручило передать вам благодарность за отличную работу. Поздравляю! Спасибо!
Он улыбнулся, мелкие морщинки стрелками разлетелись от уголков глаз.
- Завидую, что не был с вами в этом полете, - сказал он. - Постараюсь наверстать в ближайшем будущем.
Такая возможность скоро ему представилась.
Активность вражеской авиации возрастала с каждым днем. "Мессеры" то и дело ходили "по большому кругу", высматривая одиночные самолеты, рассчитывая на легкую добычу. Особенно трудно приходилось нашим МБР-2, вылетавшим днем на воздушную разведку морских коммуникаций и на поиск вражеских подлодок: "мессеры" атаковали их прямо на взлете или перехватывали при возвращении с задания. Один был сбит, экипаж погиб, несколько машин получили серьезные повреждения.
Женя Акимов ходил хмурый. Его самолет был вооружен "эрэсами", и дневные полеты ему приходилось совершать чуть ли не ежедневно. После того как они с Тарасенко сбили двух "мессеров", он убедился, что и "коломбина" может "насыпать соли на хвост" хваленым немецким асам, и все же, как ни храбрись, МБР-2 и "Мессершмитт-109" - противники неравные. Последний раз он "напоролся" на "мессеров" при возвращении из разведки: успел нырнуть поближе к батарее "Не тронь меня", та [54] прикрыла огнем, отогнала истребителей, все закончилось благополучно. Но сколько можно так испытывать судьбу?… Был послеобеденный час, мы перед ночными полетами отдыхали. Акимов и Пастушенко тоже лежали - Алеша Пастушенко на верхней, Акимов на нижней койке, но обоим не спалось: утром на взлете их снова подкараулили "худые", хорошо, что подоспели наши "ястребки". А если бы нет? МБР-2 на фоне воды - отличная цель. Короткая атака пары "мессеров" - и прощай молодость! Но такой уж человек Дон-Евген - распространяться не любит, больше молчит, про себя переживает. Тут-то и появился Михайлов, словно прочитав его думы. Вошел незаметно, спросил у дежурного:
- Отдыхают перед полетами?
- Отдыхают, товарищ комиссар.
- А лейтенант Акимов?
- Тоже отдыхает, но не спит.
- Позовите его. И штурмана Пастушенко.
Но Акимов уже поднялся без приглашения. За ним - все остальные. Какой, в самом деле, может быть отдых, если комиссар бригады в кубрике!
Полковой комиссар присел на скамейку, пригласил сесть рядом Акимова, Пастушенко.
- Рассказывайте, как было утром.
Акимов рассказал: спустили самолет на воду, оттащили в конец бухты. Только запустили мотор, попросили взлет, стрелок кричит: "Худые" на нас пикируют!" - и застрочил из пулемета. Акимов - полный газ и в сторону, всплески от очередей - сбоку. "Мессеры" свечей вверх, а им наперерез "ястребки". Ну, "мессеры" - ходу, а Акимов - на взлет. Так и ушел в море под прикрытием истребителей.
- Да, - протянул Михайлов. - Наглеют немцы. Чувствуют, что у нас силенок маловато. А что поделаешь - выполнять задания надо?
- Конечно, надо, - ответил Акимов.
Комиссар обвел всех нас взглядом, в его глазах вспыхнула задорная искорка:
- Я тут поразмышлял на досуге… В общем, возникли некоторые соображения, приехал с вами посоветоваться. Так вот, немцы сверху видят все наши приготовления: как спускаем самолет на воду, как запускаем мотор. И ждут удобного случая, чтобы атаковать, когда все внимание летчика - на взлете, когда самолет, по существу, беспомощен. [55] А что если самолет еще в темноте оттащить катером подальше к Херсонесскому маяку, а с рассветом, пока немцы будут чухаться, запустить мотор - и взлет прямо в сторону моря. Пока они поднимут истребители, пока наберут высоту - мы уже далеко в море.
- А возвращаться как? - спросил Пастушенко.
- И это я продумал. Во-первых, подходить со стороны моря надо не к мысу Фиолент, где самолет виден аж с балаклавского берега, а прямо к Херсонесу, на бреющем полете, чтобы при необходимости скорее проскочить под прикрытие зениток; а во-вторых, нужно договориться с нашими истребителями, чтобы к приходу разведчика они были уже в воздухе. Конечно, для точного выхода на Херсонес в строго определенное время потребуются точные расчеты штурманов, но это, я думаю, не проблема.
Мы слушали внимательно. Предложение комиссара заинтересовало всех.
- Можно попробовать, - сказал Акимов, - авось получится.
- Э, нет! - неожиданно засмеялся Михайлов. - Я придумал - мне и проверять. Первым полечу сам.
- Прошу взять ведомым, - сдержанно, как всегда, улыбнулся Акимов.
- За тем и прибыл, товарищ Акимов. По рукам?
- По рукам, - смутился Дон-Евген.
…Под утро, когда наш последний самолет возвратился с бомбоудара, катера зацепили два МБР-2 и потянули их к выходу в открытое море. На пилотском сидении ведущего сидел полковой комиссар Михайлов, лейтенант Акимов был ведомым.
Мы не видели, как они взлетали, не слышали гула их моторов. Но часов в девять утра, когда мы уже позавтракали, в "кубрик" ввалились Акимов и Пастушенко.
- Полный порядок, - весело заявил Акимов. - Система Михайлова сработала безотказно!
Обстановка в Севастополе осложнялась с каждым днем. Теперь после того, как гитлеровское командование перебросило в Крым авиагруппу Рихтгофена, в которой были сосредоточены отборные части фашистских асов, на каждый наш самолет приходилось десять немецких, причем наиболее современных, новейших типов. Площадки, где размещались МБР-2, подвергались непрерывным артобстрелам и бомбоударам. Еще труднее было на Херсонесском аэродроме, где базировались главные наши силы - истребители, штурмовики, пикирующие бомбардировщики. [56]