Вчера Мирка ставил на жизни точку, а сегодня она начиналась сначала. Как после грозы: отгремела вчера, сразила и сожгла дерево. А сегодня остыл под ним пепел, оживил плодородный слой, и побудил к росту павшее с дерева семя. Тянутся к небу ростки, начинается жизнь.
В центре села, на площади, был колодец с большим, из гладких досок искусно вырезанным журавлем. Мирка вернулся со станции на той же полуторке-ЗИМ, на которой отца увозили на фронт. "Жива, - удивился ей, как старому другу, Мирка, - все также, по-прежнему здесь. Все живо, и, может быть, на этом же грузовике, возвращался отец". От мысли светлело в душе, в предчувствии встречи с родными, с домом. Мирка попил, освежил руки, лицо, колодезной водой. Освеженный, чистый душой и телом, заглянул, как в детстве, в глубокую воду колодца. Увидел себя, на фоне далекого, неба, - так далеко! Можно крикнуть - оттуда вернется эхо…
Но не все было так же, как до войны. От журавля остался лишь обгоревший остов некогда прочной опоры…
- Дядя солдат, а Вы чей? - стайка ребят окружила Мирку.
- А ты чья? - взял он на руки девочку.
- Я Фесенкова Лена.
- А Марину Корневу знаешь, Леночка?
- Нет, я маленькая, не знаю…
- А я Выхованец.
"Все, - понял он, опустив девочку, - полетел телеграф!". Стайка ребят понеслась по селу.
Мирку встречала мама.
Навстречу вышла, в окружении той же, ребяческой суетливой стайки.
- Ну что же ты мама… - с нежным укором, как взрослый, пожурил он, - Я, что же, сам до нашего дома-то не дошел бы?
Два шага на ослабших, видно, от переживаний ногах, - и подхватил ее Мирка. Изумился он, прижимая крепко: "Так вырос я, боже!". Припала мама, к груди, не доставая до плеч. Горячие слезы почувствовал он, сквозь гимнастерку. Дрожали мамины плечи. Ладонями он ощутил, а потом и услышал рыдания мамы:
- Сынок, Мирошечка!...
Стеснительность непонятной вины в ней угадывал Мирка: зачем-то, на первых минутах, хотя бы, - хотела она заслонить неуклюже от сына дом. Как будто к встрече, такой долгожданной, еще не успела прибрать его и украсить. А он, поднимая глаза, увидел - нет дома… Двор, флигелек, и поскотинка: дома нет…
"И папа не встретил, - почуял недоброе Мирка, - и Леночка…". Сердце, неверно, потом все быстрей, заскользило в холодный колодец, вниз!
- Ну, я же вернулся, мама! - подтянув к губам, целовал он горячую, сухонькую ладонь, - А где Леночка, папа? Мам…
Притихла стайка. Не довоенные, детские - взрослые лица, были у этих детей.
Подняла глаза к Мирке мама:
- Одни мы, сынок. Одни-ии!
Кто, какой взрослый, способен такой плачь утешить!
- Ни весточки, сын, от тебя, ни-и… - далекий, холодный вой одинокой волчицы, пробивался в голосе мамы.
- Мамочка… - поник над плечом ее Мирка, не в силах остановить и в своих глазах те же, горькие слезы.
- А вы домой пойдете? - спросила Фесенкова Лена.
Это были послевоенные дети, по малости лет, не знающие многих взрослых в лицо. Но они понимают, то, что и не снилось детям, которые, дай бог, войны не знали.
Дом Выхованцев не был разрушен. Бомбы, снаряды, и даже пули, его миновали. Он был сожжен. Флигелек уцелевший, был теперь домом для Мирки, и мамы.
- Мы отстроим такой же, - сказал маме Мирка, - вернем все, что было лучшее, в память о папе и Леночке, а остальное - сделаем еще лучше. У меня много сил, мы сможем, мама!
Не могла война быть бесследной. Семь человек из ста, вернулись с фронта. Витька, сбежавший из эшелона, остался жив. Был в числе тех советских гвардейцев, которые брали у немцев родное село. В погонах сержанта, входил в село Витька. Миркиной маме он продлил жизнь. Он сильно соврал, но Мирка ему благодарен. Он сказал маме, что жив ее милый сынишка Мирка. Что сообщить не может, но все у него хорошо. Что он с лошадьми, в Германии: служит при них, а таких уважают немцы, и оставляют жить. Он сказал маме: "Главное, в наше время, - он сыт! По-немецки шпрехает...". Умел он соврать…
А за десять дней, до возвращения Мирки, пришла похоронка на Витьку. Погиб, в Карпатах. Попал в засаду. Бандеровцы разорвали его пополам, привязав ноги к верхушкам карпатских пружинистых елей. Он в небо взлетел, и в полете умер!
Сестра Мирки, Леночка, слишком красива была, и привлекательна, чтоб пережить войну… Она даже не поняла, что прекрасна! Над ней надругались немцы. Она умерла от болезни по-женски. В четырнадцать лет!
Мама говорила, что видела папу во сне, и в бреду, после смерти Леночки: он падал с неба. Он, закончив в три месяца школу младшего командного авиасостава, погиб в первом вылете, отбомбив врага. Он был пулеметчиком на ПЕ-2, в соединении легендарного Полбина. Он отбомбил врага, он видел небо!
Но Витька соврал: у сынишки Мирона - все хорошо! И мама жила, ждала сына. А теперь, когда Мирка вернулся, во флигелек, где жили они жили с мамой, приходили соседи, друзья чтобы поздравить с победой и возвращением. Мирка рассказывал, то, что знал, об Алеше, Витьке, Саше. Мамы их приносили, чтоб почитал Мирка, казенные извещения. Алеша - установлено документально - попал в "блок одиннадцать"; казнен. Подпись под извещением: начальник 2 отдела "Смерш", ст. лейтенант В. С. Сташинский. Документально установлено, что оставшийся из четверых, Саша, 18 января 1945 года, этапирован в Заксенгаузен. Попал в оккупационную зону союзников, имеет намерение остаться. Под всеми извещениями подпись Викента. Немало работы проделал он - уж Мирка-то знал, что он много работал!
Мирка взял в руки и прочитал извещение, которое получила мама: Выхованец Мирон Аристович, узник Освенцима, пропал без вести. Место нахождения устанавливается: подпись: начальник 2 отдела "Смерш", ст. лейтенант В. С. Сташинский.
Не поверила мама В. С. Сташинскому. Она поверила Витьке, который соврал, и ждала.
А со временем, когда поутихла боль, спросил Мирка:
- Мам, тебе неизвестно, что с Мариной Кореневой?
- С Мариной?... - мама как будто ждала, когда спросит об этом Мирка, присела, оставляя заботы и посторонние мысли. - Я скажу, сын, скажу, но…
- Ну, увидеть-то мне ее можно?
Мама не поняла.
- Ну, она не замужем?
- Нет… Она на войне была. Ранена. Она еще в сорок четвертом вернулась. Здесь…
- Мари-ин! - стучал Мирка в калитку. - Марина?
Не отвечала. Но Мирка знал, что Марина дома.
- Что ж… - вздохнул он, и прошел во двор. Взойдя на крылечко, постучал в тонкую дверь веранды. - Марина!
Не дождался ответа Мирка, и отворил незапертую дверь. "О-о! - улыбнулся он, - Так и до сердца, не достучавшись, дойду!". Он постучал, безответно, в дверь хаты, позвал Марину, и отворил.
Опешил бы он, если вошел случайно: Марина стояла напротив. В длинном, не деревенского фасона, темном платье; ало горели губы на бледном лице; взволнованный, скрытый огонь таился внутри, в глубинах темных глаз.
- Марин, это я… - Он хотел, как и маму при встрече, обнять ее. Он шагнул к ней, и осторожно коснулся плеч. И явственно ощутил протестующую, спонтанную неподатливость в теле Марины.
- Что ты, Марин? Я же не так… это же… - растерялся он.
Чуть обмякли в согласии плечи Марины, и тут же она отступила.
- Мир, проходи, - пригласила она, - я рада, что ты вернулся. Правда…
- А я, может быть, долго не вспоминал, тебя, извини...
- Война, Мир, все были такими.
- Были и лучше меня, а... - память, кометой по небу, клонила в памятный сорок первый, - Это я, Марина, тогда, на 8 марта стихи подарил.
- А я знаю.
- Я же не подписал.
- А я поняла. Сначала же были мысли какие-то, чувства... Думал о ком-то, мечтал: обо мне, получается... А строчки - они пришли следом. Ведь так? Ты обо мне мечтал, и я ощутила... Не в подписи суть, - в содержании.
- Ты это тогда поняла? - удивился Мирка.
- Не сразу, но, в общем, тогда…
- Боже, если б я знал!... - закрыл глаза Мирка.
- И что… что тогда, Мир? - тихо спросила она.
- Все тогда по-другому было бы… - грустно признался Мирка.
- Ты пришел, чтобы что-то сказать мне?...
- Да.
- Нет, Мир, не надо…
- Но я полагаю иначе!
- Я знаю. Ты добрый, хороший, все так…
- Что же тогда, Марин?
- Пришел сказать, что ты любишь, что хочешь, чтоб я тебе стала женой?
- Ты знала, поэтому не отзывалась, когда я шел?
- Да, потому, что вместо слов, которые ждешь, я должна сказать другие…
- Я не могу быть любимым?
- Нет, - опустила Марина голову, - Мира, не в этом дело…
- Мы еще в сорок первом могли бы понять друг друга. Прикосновение, волнение первых объятий, первого поцелуя: недалеко это было, - пусть через год, через два, но это пришло бы.
- Теми же строчками ты говоришь…
- Но ты поняла их!
- Да. Но первой пришла война… Я тебя понимаю, и мне непросто… но, жена - женщина-инвалид… Тебе разве не говорили?
- Не говорили, потому, что не спрашивал.
- Видишь…
- Когда я тебя коснулся, я разве не понял, что у тебя нет одной руки?!
- И, что… - неуверенно уточнила Марина, - Не сделал вывода?
- Сделал!
"Поэтому длинное платье, - подумал Мирка, - поэтому темное: на темном фоне не столь заметен длинный пустой рукав…".
- И что же?... - тихо спросила Марина.
- Я готов был к любому ответу. Понял бы. И я понял. Я услышал тебя, Марина: "первой пришла война". Но мы победили! Так?
Долго молчала Марина.
- Так… - согласилась она, другими глазами глядя на Мирку.
- Так почему ее след на теле, сильнее нас?!
- След на теле?...
- Да. Увечье - автограф войны! - ее подпись… Разве мы говорим с тобой не на одном языке, Марина? "Не в подписи суть - в содержании"! Здесь оно. - Показал он ладонью на грудь, - И там не пусто, Марина!
Марина смотрела взглядом, который бывает у тех, кто вдвоем; когда один узнает в словах другого, себя самого. Таинства больше в таком молчании; тяжести нет в нем…
- В чем вина, - подбирая слова, нарушил молчание Мирка, - солдата, вынесшего с войны увечье? Жаль, а ведь не напрасны твои опасения: тысячам это закроет дорогу к счастью!... Только, Марина, не нам с тобой - знаю!
Мирка поднялся. Он не подступал, в порыве, не просил посмотреть в глаза, не клялся и не убеждал Марину, притягивая ее руками. Так добиваются женщин многие, так бы сумел и он. Он поднялся, чтобы проститься, а простившись вернуться завтра.
- Я хочу… - обернулся он у порога. Он больше думал, чем говорил: Марина видела, - Хочу, чтобы война для тебя и меня закончилась. Ее, ты же видишь, не отменяет победа: в пустом рукаве гимнастерки и платья, в памяти, в сердце - она остается, Марин... Остается до тех пор, пока место ее не займет любовь. У нас же она - не святая выдумка, - правда! Вот о чем я…
Он ушел.
"Вернется! - сердцу внимала, Марина, - Мы к этому шли. Мы подходили к порогу, могли его переступить тогда, еще юными, но пришел сорок первый, и отменил нашу юность. Мы переступим теперь: не за тем ли пришла победа, чтобы к нам возвращалась любовь, и находила свою половинку?!".
***
Сквозь стекло, не сводя глаз с дороги, будет ждать Марина. Вид на дорогу, позавчера еще, заслоняло дерево перед окном. Но вчера в него угодила молния и сожгла до земли. А сегодня пепел остыл, оживил плодородный слой, и побудил к росту павшее с дерева семя. Завтра потянутся к небу ростки, и начнется новая жизнь.