Пояркова долго не вызывали. И почему-то казалось: чувствует он, догадывается, как волнуется Мирка? "Может, сказать: из Москвы прилетела шишка, и Викенту, поэтому, не до тебя? - позлорадствовал мысленно Мирка, - Удивишься: ах, Мирка, так ты сексот?!". И все, разговорам конец…
- А ты понимаешь, - спросил Поярков, - что статус военнопленного, не равен автоматически, статусу преступника?
- Мне ли судить об этом! - перебил его Мирка. Поярков думал о нем.
- Заблуждение!
- Мое? Или всей страны?
- И то, и другое. На пленных обида в стране, чуть ли не всенародная: эти гибли в боях, и в тылу, и победили, а те - в плену отсиделись. Это придется еще пережить. Что делать, были такие: винтовку на землю, а руки в небо. Всех за это судить нельзя. Но это понять еще надо. И поймет и простит народ наш, но, жаль, не завтра.
- Я руки в небо не драл, и не бросал винтовки.
- Не сомневаюсь, Мирка. Стрелял?
- Пять раз.
- И маленький вклад не бывает напрасным!
- Я попал! Наповал, все пять выстрелов.
- Тем более! - он говорил, как прощаясь с Миркой, - Теперь свою жизнь постарайся не сделать напрасной.
Распахнулась дверь, и оттуда назвали фамилию Мирки. Уходя, он услышал, уже на выходе, перед тем, как захлопнулась дверь:
- Постарайся, Мирка…
Мирка, полный решимости, шел к Викенту. Поярков себе подписал убедительный приговор.
- Ну! - бодро встретил Викент, - Как у тебя, герой? Нормально? Москва нашей птицей заинтересована, Мирка! Мы сами его раскопали. Можно сказать, я лично! Гнида! Такой хуже немца. Войной, представляешь, хотел прикрыться?!
- Войной разве можно прикрыться? - тихо, но все-таки усомнился Мирка, не промолчал.
- Ты что? - удивился Викент, - Ох, серьезно устал ты Мирка, да-а… Так вот он - прикрылся! Штабс-капитан, из-под флага царя Николашки, отвоевался, и тихенькой сапой сидит себе в кадровой армии. Авось, - думал, - и пронесет, под шумок, да неразбериху. А по "пять-восемь", стервец, не отбыл! "Неотбывший" преступник, - чтоб знал, - и есть для нас главный враг! Это ты знаешь?
- Да. Это я понял.
- Ну, вот! Ну и ладно, друг мой любезный, будь весел! Все будет! - вогнал он ладонь в ладонь, я потряс ими. - Все - я обещал! Я ценю усталость: твою благородную, личную! Вот только дело закончим…
"Мне девки не надо, Викентий Стасович, - подбирал интонацию Мирка, подыскивал доводы повесомее, - девки, и вообще всего, не надо! Но если всего заслужил - дайте съездить домой. Эту малость, в обмен на все - и больше мне, ничего в этой жизни не надо! Это мне дайте, Викентий Стасович!". Он уже пересохшие губы разлепливал, но Викент протянул лист бумаги и карандаш.
"Поярков, - сосредоточился Мирка, - Иван Романович: антигосударственная, антисоветская пропаганда и агитация. Организация заговора, с целью устранения системы - то есть, Советской власти. Клевета на высшие органы власти и против судебной системы…". Он помнил все, что сказал Поярков. Слова его запоминались. И чем больше он о них думал, тем более ощущал, что они убеждали, даже если этого не хотеть…
- Викентий Стасович, - спросил Мирка, - а дома я числюсь пропавшим без вести?
- -Ну-у?... - удивился Викент, - И кто тебе так сказал?
- Сам догадался. Больше полгода, - надо же как-то меня скрывать? Сам сообщить не имею права…
- Что ж, - запалил Викент "Беломорину", - Верно ты понял. Но так сумей же понять и то, что так - лучше всего. А что, маме сказать, чем ты занимаешься? - посмотрел Викент с нехорошим прищуром.
- Маме сказать… - задумался Мирка, и онемел: что сказать?...
- Ты заснул? Пиши!
Мирка очнулся, и напряженно, как перед боем, склонился над чистым листом. "Как хорошо! - думал он, напряженно сжимая губы, - Что не сказал я ему про Ваню, про НКВДиста. О последнем особенно - Викенту подобные, память о настоящем герое лишь осквернить способны". Сам не зная зачем, - промолчал. И о ночных побегах - тоже… И о том, убитом банкой мясных консервов…
"Агент "Зебра", - вывел он твердой рукой, - сообщает"…
Расписался, и медленно, в клочья, порвал бумагу. Поднял взгляд и неподвижно навел его в точку перед собой.
- Что это? - беря себя в руки, спросил Викент.
- Все! - сказал Мирка.
Викент прорычал едва слышно, сквозь зубы.
- Что значит все?
Мирка молчал.
- Ах! Механизм испортился? Снова? Починим!
- Думаю, нет!
- Что значит, нет? - удивлялся Викент, - Ты не знаешь, как мы чинить умеем?
- Не испортился. Это конец системе!
- Думаешь, что говоришь?
- Теперь, точно, думаю, - Мирка глянул на тот край стола, где лежал пистолет, и отвернулся.
- Может, водки: давненько уже мы с тобой?... - миролюбиво спросил Викент, - И девки…
- Не нужно.
Шумно, но не в лицо, не в глаза Мирке, выгнал Викент из себя клуб дыма.
- Кто тебя из Освенцима вытянул? - глухо спросил он, - Кормил и поил с первых дней? Молоко давал? Ты же увидел, что с нами - надежнее всех? Что крыши и крыльев, надежнее, нет?! Ты же карьеру сделаешь, в партию вступишь - НКВД всесильно! Ты же видел - все блага у нас! Стоит терять это, Мирка?
Он долго курил, ожидая взвешенного ответа
- Молчишь? Смотри, расценю как согласие!
Мирка смотрел в ту же точку, мимо Викента.
- Ага, значит молчишь? А я ж говорил: мы чинить умеем! Мы из мертвых систему поднимем, и, будь уверен - заставим работать! Я милый друг, позабочусь об этом! Я тебе все предлагал, а ты выбрал свое! Видел, как ты в сторону пистолета косил. Все видел! Думаешь, что убью? Это слишком просто, мой друг! Нет, - покачал головой Викент, - для начала, - пойдешь во вслед. За теми! Но там тебя ждет не простая, - особая доля. Я тебя сдам! Тебя - твоим жертвам. Мы это умеем. Я обещал? И позабочусь. И не хотел бы, - но позабочусь. Веришь?
- Верю, - ответил Мирка.
- А представляешь, что тебя ждет? И преступление в отношении немцев-военнопленных, докажем! Ты все сознаешь?
- Все!
- Значит, все?...
- Да, - сказал Мирка, - Все!
Не сводя с него глаз, Викент, взял телефонную трубку:
- Дежурный? Зайди. У меня Выхованец: дай солдата, чтоб тот проводил к себе, за вещами. Потом обратно. Вещи ты отберешь, а Выхованца - в камеру. В какую - распоряжусь. Живо!
- Все! - сказал он Мирке, и отвернулся.
Мирка знал, что за ним не ржавеет…
Солдата, за Миркой, не было долго. Это вынуждало враждебно и молча, до сих пор находиться вдвоем.
- Какого ты черта! - вскочил Викент, как только открылась дверь.
И тут же, как бы раздумав кричать на невинного, стал медленно осаживаться назад. Мирка увидел вошедшего, и сам побледнел, каменея лицом. Он старался, с трудом это скрыть, но Викент, кроме вошедшего, ничего уже не замечал:
- Иди! - сказал он сквозь зубы
Мирка поднялся, пошел. В кабинет входил стройный, подтянутый подполковник. Автоматчика, чтоб конвоировать Мирку, не было. И в коридоре не было тоже. Мирка сам зашагал в дежурку.
- Выхованец? - увидел его офицер, и, не отрываясь от телефона, махнул рукой, - Иди!
Мирка видел, что занят дежурный. Он хотел бы присесть, но, заложив руки за спину, стал ждать стоя.
Дежурный, отвлекшись от телефона, выразительно сделав гримасу, молча, выгнал его глазами.
Не понимая его, обернулся Мирка, и зашагал к выходу. Прочь. В никуда.
- К себе иди! - крикнул вслед дежурный.
Мирка ждал в своей комнате. О жизни не думал: зачем? Она для него закончилась. В опустошении было легко. "Насколько легко человеку, - улыбался печально Мирка, когда не о чем думать, когда нет мыслей!... Поступки, - заметил он, - легче, чем мысли о них". Поступок, за которым отпала необходимость думать, - принес душе давно позабытую легкость - легкость времени, когда Мирка жил в ладу с собой.
В дверь постучал старшина Григорий Михайлович. Как из далекого мира пришел, из прошлого, принес молоко.
- Пей, Мирка. Не от немецких коров, - от наших.
- Оставьте, - ответил Мирка.
Молча, неловко, Григорий Михайлович потоптался, вышел и затворил дверь.
Мирка медлил, глядя на молоко, но оно, все же, было от наших, родных коров… "Любить тебя, - думал о Родине Мирка, - не разучился; умом постигать только начал, а жизнь уже прошла…".
Дверь открылась без стука. Вошел Викент.
- Что же ты сразу, - тихо спросил он, - не сказал, что знаешь его?
- Вы не спросили, - ответил Мирка.
- Идем. Нас ждут.
Мирка пошел за Викентом. Ни слова в пути: Викент конвоировал Мирку.
Открыв дверь кабинета, он посторонился, пропуская Мирку.
- Товарищ подполковник, - стал он докладывать.
- Товарищ Сташинский, - жестом остановил подполковник, - я Вас приглашу, если будет нужно.
Викент его понял, и, не перешагнув своего порога, закрыл дверь снаружи.
- Проходи, Мирон, - сказал подполковник.
А когда Мирка сделал шаг, подполковник шагнул навстречу, и подал ему руку:
- Здравствуйте, - отозвался Мирка.
Подполковник вернулся к столу, заняв место Викента, и предложил рядом с собой присесть Мирке.
- Удивлен, что я жив? - спросил подполковник.
- Честно сказать, это так… - согласился Мирка, - Извините.
- Да? И за что же? Ты лучше скажи: на меня не в обиде? Мечту расстроил, и самого в землю носом ткнул… Я помню. Представляю, как оно было назад возвращаться. В Освенцим! Но ты вернулся.
- Вы убедили, я и вернулся. Вторым был наш: Ваня, из партизан.
- Мне и тогда показалось: смышленый мальчишка ты, Мирка. А Ваня? Что с ним, не знаешь?
- Не знаю. Викентию Стасовичу не говорил…
- Скажешь о нем все, что знаешь, я разыщу!
- Скажу. И еще со мной двое могли попасть туда же. Я там их не видел, и ничего не знаю. Друзья мои, мы к немцам попали вместе…
- Скажешь мне все, разыщем их тоже. Тебя же я разыскал…
- Меня, да, - улыбнулся Мирка, - я молился за Вас, до того еще, как увидели с Ваней. С первого дня, до того как потом, на плацу…
- Это когда зуб болел? А потом? - с улыбкой спросил подполковник. И сам же ответил, - Потом смысла не было, так ведь? Отпал…
- Ну, все поняли так…
- Ладно. Голову ты не ломай - сломается, А получилось вот что: немцы, ты сам же видел, спектакли любят, но и ценить их умеют. Комендант ведь пообещал?
- Да. При всех.
- Во-первых, уверен был, что не получится; во-вторых - знал, что никто повторить не сможет. Ты помнишь, сколько людей было этой колючкой убито?
- Да. Специально бросались, чтобы с собой покончить. Было. И немцев там убивало.
- Верно, - кивнул подполковник, - и немцев. По неосторожности, или тех, что подходили из любопытства. Было. Но я эквилибрист. Дар, которым я обладал, и развивал годами. Я тоже считал, когда уже был на той стороне: это побег, пристрелят! Но, если в смерти моей пользы не было, то живым пользу какую-то, явно, я мог принести. Комендант думал так. И когда вас удалили с плаца, я был отконвоирован на КПП, и в тот же день, передан представителям их диверсионного центра. То есть, был в том же плену, но здесь меня вербовали, заинтересовывали службой Великому Рейху.
Вспоминая, он смолк, и оценил с улыбкой:
- Ты, между прочим, знал, что я НКВДист. Комендант не знал, но ты знал! Забавно: один русский, чуть только сбежал из Освенцима, спрашивает другого: "Значит, Вы милиционер?"
- Я тогда думал, что НКВД - это просто милиция в форме и все.
- Но разведчики-диверсанты знали, и в этом была, в их глазах, моя ценность. Я в сорок третьем попал в руки немцев, после 19 апреля - то есть, когда моя служба реорганизовалась в "Смерш". Так вот, сам удивляясь, зачем я, в конце войны немецким разведчикам нужен был? Но принял условия. Вступил в игру с ними, занялся встречной вербовкой. Склонил на свою сторону одного из шефов. Трезвостью он отличался: стоит ли - думал он, умирать за Великий Рейх, который уже втыкает рогами в землю? Как немец, практичный, подготовил он документы и мы бежали. Потом, самолетом, с ценными документами, доставили нас в Москву. Вот и все. А о тебе Мирон, я тоже думал, но, - развел подполковник руками, - жаль, не все в моей власти было тогда…
"Ну, уж теперь-то!..." - хотел бы прокомментировать очевидное, Мирка, но промолчал.
- Не догадываешься, - спросил с легким прищуром, подполковник, - зачем ты вызван?
- Полагаю, - ответил Мирка, - мои интересы в жизни, уже закончены.
- Сташинский сказал?
- Он мой начальник.
- Но водку с ним пить, доводилось. Бывало такое?
- Да. Сначала, в Освенциме, я принес им немецкий кагор.
- И влип в руки Сташинского…
- Я не знал, кто он.
- Да… - вздохнул подполковник, задумчиво потарабанив пальцами, - Нам же с тобой не придется, ни капли выпить. Времени нет. Вот это, - он взял в руки папку "Личное дело агента "Зебра"", - Я пустил его в ход. У меня только сутки. За это время ты должен успеть получить продовольственный аттестат, проездной, выписку из приказа - все документы.
- Зачем, документы?
- Не спорь с подполковником, ладно? В Освенциме спорить не стал… Получишь документы участника войны. Это разные вещи: пострадавший, или участник войны. Осмыслишь потом. Сейчас не до того, но думать о будущем надо!
- Зачем это Вам? - спросил Мирка.
- Сам догадаешься, дома!
- Вы для этого здесь? - усомнился Мирка.
- Нет. В руки Сташинского угодил Поярков. Нам стало известно, поэтому я прилетел. Но и ЭТО, - с нажимом, так, чтобы понял Мирка, что речь о нем, сказал подполковник, - я сделаю тоже! То, что делаешь ты у Сташинского - не твое, Мирон! Уйди, и забудь об этом! Я тороплю, потому, что хочу твердо знать, что ты никогда уже, никогда, не увидишь Сташинского. Что он не достанет тебя.
- А Поярков?...
- Что? - с интересом спросил подполковник.
- А с ним?
- А ты что, готов пойти с ним?
- Я бы сказал, что да, - не промолчал Мирка.
- Любопытно… - откинулся к спинке кресла, издали посмотрел подполковник, - А ты знаешь, кто он?
- Да. Я сидел с ним.
- Это я знаю, что ты сидел. Так кто же он?
- Враг…
- И ты бы пошел с ним?
- Да, - еще раз ответил Мирка.
- А кому он враг? - уточнил, так же, издали, подполковник.
- Не знаю.
- Хороший ответ, для сотрудника НКВД! - без иронии, твердо, сказал подполковник, - Хороший! Ответ человека, который способен мыслить. Так, Мирон?
- Вам решать.
- Я и решаю! Поярков - несгибаемый и непобежденный, безумно полезный Родине человек! Очень мало таких: мы их теряли в войну, и, к сожалению, - до. И теперь, Поярков, другие, ему подобные - на счету в Родины должны быть, поименно! Тебе повезло, что ты знал его. Поярков поедет со мной.
- А почему же с ним так, до этого? Волки… - недружелюбно заметил Мирка. Против воли, не удержался.
- Волки? Это Сташинский тебе говорил?
- "Настоящие волки революционного пролетариата" - вслух вспомнил Мирка.
- Запомни: НКВД - это народный комиссариат внутренних дел. Это милиция, рожденная революцией. На третий, напомню, день! НКВД создан служить защите народа от преступных посягательств. Внутренняя вооруженная сила. А главное достояние, самая великая ценность страны, какая? Народ! Разве не стоит того он: построивший государство, его промышленность, и выигравший войну?! Запомни, и не заблуждайся! Даже если вокруг заблуждаются многие, даже, может быть, все… Но, заблуждаться тебе, Мирон, недостойно!
Викент больше к Мирке не подходил. Мирка расписался в получении документов. Это были первые в его жизни документы, значения их он еще не понимал.
Он был в своей комнате, когда пришел старшина Григорий Михайлович.
- Форму принес, - сказал он.
- У меня есть.
- А ты посмотри же, какая это! - он развернул перед Миркой новую форму. Добротную, глаженую, и - с погонами!
Мирка забавно, как тараненный кем-то, присел на кровать:
- Ого!
- Ну, вот! - улыбнулся Григорий Михайлович, - А еще я принес молока, Мирка. Второй стакан у тебя найдется?
- Вот, - сказал Мирка. На подоконнике, возле графина, стояли как раз, два стакана.
- Молочка с тобой тяпнем, на посошок. Давай Мирка!
- Давайте!
Сошлись два стакана парного, пахнущего Родиной, напитка.
- Станция наша, в твоем направлении не принимает. А с соседней отходит состав до Харькова. На него ты поспеешь попуткой. Там предъявишь, по требованию, как положено, документы - и с богом!
- Прямо сейчас?
- Да. Попутка, прямо сейчас. Идем, провожу.
Уже перед тем, как запрыгнуть в кузов, увидел Мирка, что за отъездом, издали глянуть, пришел подполковник, и, вместо того, чтоб запрыгнуть в кузов, поспешил к нему. Жестом, - увидел Мирка, - тот предостерег, чтобы машина не отправлялась.
- А почему Вы тогда, в Освенциме… - сбивчиво начал Мирка.
- Возле Освенцима, - уточил подполковник.
- Да, возле Освенцима, спросили, читал ли я "Аэлиту"? Я же читал.
- Так что наши люди на Марсе делали, а? Боролись, не так ли? Что же тогда о земле говорить, пусть она под Освенцимом даже!
- Да... - невпопад согласился Мирка.
- В Освенциме действовала организация Сопротивления. Имели связь с внешним миром. А на связь выходил… ну понятно кто, да?
- Понятно, конечно, товарищ подполковник - Вы, и я видел Вас!
- Но всегда возвращался. А тогда, группа, совсем незнакомая мне, бежала, и меня загребли вместе с ними. Случайность. Их, как ты видел, убили…
- Видел.
- Так вот, не делай случайных поступков, договорились? - протянул подполковник руку
- А еще… - замешкал, помялся Мирка.
- Не на все я ответил? Спрашивай.
- Скажите, а возле лагеря, в хуторах, кто там жил? Немцы, или поляки?
- В основном, в зоне ближайшей - немцы. Пеплом поля удобряли… А что? - подумав, спросил подполковник, - ты натворил там что-то?
- Да-а…
- Кого-то убил?
Поразительна прямота подполковника!
- Да. Один раз, - беря себя в руки, ответил Мирка.
- Пусть это будет с тобой, на твоей совести. Я почти все про тебя, Мирон, знаю. Но это - верхушка, поверхность, - не больше. А внутри, в содержании, все есть: по совести; против нее; во благо кому-то, и наоборот. Важно, Мирон, чего больше!
Спиной не мог видеть Мирка, как подполковника плавит глазами водитель: ну ехать же, ехать пора!
- Важно, Мирон, чего больше, - еще раз сказал подполковник. - Жизнь, не попутка до промежуточной станции. Впереди еще время - вот и давай, устраняй дисбаланс.
- Спасибо! - Мирка пожал подполковнику руку, и побежал к машине.
***
С размеренным стуком железных колес, катил по рельсовой нити поезд. Все дальше, с каждым мгновением, дальше от промежуточной станции. До горизонта, насколько охватывал глаз, тянулась железная нить дороги. Непрерывно скользила она и скользила навстречу и не заканчивалась, с приближением к горизонту. Потому, что чем больше пройдено, тем далее, вглубь, отступал горизонт.