Он повторил этот вопрос четыре или пять раз, пока не получил ответ. Но помнили мы так явственно, словно это случилось вчера. Лейтенанту из полиции вермахта прострелили голову. Это произошло на Полевой улице во Львове. Во время облавы, последовавшей за его смертью, у дома, возле которого решилась судьба лейтенанта, расстреляли шестьдесят человек. Среди этих шестидесяти было девятнадцать детей младше двенадцати лет. В соседнем дом вся мебель была изрублена в куски. Женщину с ребенком эсэсовцы сбили с ног прикладами.
- Интересно, пожалел ли о своем поступке человек, застреливший гнусного охотника за головами? Он был косвенно виновен в гибели всех этих людей, - негромко продолжал Старик.
Он снял каску. Она покатилась по скале к тропинке и весело продолжала путь вниз, в долину. Следом покатились мелкие камешки, словно играя с ней в салки. Мы равнодушно провожали ее взглядами.
- Помните двух эсэсовцев, которых вы прирезали в Сталино? - упрямо продолжал Старик. - В отместку их дружки уничтожили целый район. Или когда нашли на шоссе телефонистку и решили, что ее изнасиловали штатские иваны? Через пять минут охотники за головами вытащили из домов тридцать женщин и, оторвав их от детей, отправили в Рейх, в трудовые лагеря.
О, да, мы помнили. Потом эта девица призналась, что ее никто не насиловал. Что она просто притворялась. Охотники, пожав плечами, дали ей десять суток за то, что она выставила в смешном виде тайную полицию вермахта; тем временем дети до смерти голодали в деревне, а их матери до смерти трудились в Германии.
Закрыв глаза, Старик приводил пример за примером, а тем временем эсэсовцы вдали горланили:
Красные гусары быстро скачут вдаль.
Вам, красотки, нет туда пути.
Порта захлопал своими свиными глазками. Штеге вздохнул. Хайде плюнул. Легионер напевал: "Приди, приди, приди, о Смерть". Только Малыша все это, казалось, совершено не тронуло.
- Если перебить этих эсэсовцев, - предостерег Старик, - то, будьте уверены, против местных жителей будут предприняты карательные меры. В тюрьмах тоже, - добавил он после паузы. - И вы будете повинны в каждом из этих убийств. Каждый произведенный выстрел будет вашим. Вы станете убийцами. Массовыми убийцами.
Старик вновь твердо поглядел в глаза каждому из нас. Потом с отрывистостью пулеметной очереди заговорил:
- Стреляйте, если посмеете. Только имейте в виду, что всякий раз, когда от вашей пули гибнет эсэсовец, вы убиваете вместе с ним двадцать штатских, среди которых может оказаться немало женщин и детей. Школьников. Голодающих малышей, занятых сейчас своими невинными играми. Стреляйте, ребята, черт с ним, стреляйте! Спускайте предохранители! Открывайте огонь, отомстите за Герхарда, еврея, который не ложился в постель, чтобы не напустить туда вшей. Если б он мог видеть последствия вашего плана, то наплевал бы в ваши грязные рожи. Если хотите отплатить за него, собирайте свой хлам - и пошли отсюда. Расскажем всем, что видели. Прокричим! И никогда не забудем! Будем повторять это вновь и вновь. Вам нужно пережить войну, чтобы раструбить об этом повсюду. Рисуйте это, пишите об этом, повторяйте двадцать лет спустя, когда мир будет спокойно вращаться! Никто не должен забывать, что происходило с другими народами, с теми, кто мыслит иначе, с женщинами и детьми. Это будет вашей местью за тысячи Герхардов, которых они замучили.
Невысокий Легионер, с виду смертельно усталый, поднялся.
- Ты, как всегда, прав, Старик. Прав.
И внезапно в приступе бешенства отшвырнул тяжелый баллон огнемета, пнул его, яростно заколотил кулаками и в отчаянии выкрикнул:
- К черту это все! Наша свобода кончилась, и наше мужество бессмысленно. Любое применение оружия, даже такими тупыми, паршивыми скотами, как мы, наверняка будет на руку большим мерзавцам!
Он опустился на землю, сбросил сапоги, расстелил молитвенный коврик, поклонился на восток и пробормотал длинную молитву своему восточному пророку.
Мы молча смотрели на этого человека-волка с марокканских гор, способного только лязгать зубами на нож, который должен его убить.
Мы один за другим поднялись. Старик зашагал вниз по склону. Мы неуверенно последовали за ним. Злобно поглядывали уголками глаз на вырытые окопы. Порта плюнул, гневно нахлобучил цилиндр, вскинул на плечо свое тяжелое оружие и пошел за невысоким, широкоплечим Стариком, направлявшимся, не оглядываясь, в долину.
Эсэсовцы пели:
Грета, да и Ганс
Танцевали вместе вальс.
Вальс сердца их закружит,
И в любви соединит.
Мы сжимали в бессильной ярости кулаки. Хайде прошипел сквозь зубы:
- Мы могли бы уложить их - всех до единого!
- И заняло бы это всего пять минут, - проворчал Брандт.
Порта перебросил тяжелый пулемет на другое плечо.
- Мне так не терпелось их расстрелять.
- Черт возьми, нож мой заржавеет, - прорычал Малыш.
Старик пошел побыстрее. Мы вяло следовали за ним.
Не успев дойти до дна долины, мы заметили поднимавшийся над лесом отвратительный черный дым. И с удивлением остановились, глядя на красноречивые клубы.
- Что это может быть за пожар? - задумчиво произнес Старик.
- Должно быть, лес горит, - предположил Порта. - Но это за лесом, - добавил он через секунду. Сдвинул цилиндр на затылок. - Я бы не удивился, будь то Катовы. Но, черт возьми, с какой стати ей гореть?
Штеге достал карту и нашел это место.
- Горит Телоковице, - лаконично объявил он.
Потея, мы с трудом шли по скалам и горным лугам.
Как дикари, которыми нас сделала война, мы, естественно, выбирали кратчайший путь.
Легионер вскрикнул, указав на юго-восток. Там тоже поднимался дым, густой, удушливый на фоне голубого неба.
Штеге многозначительно кивнул и взглянул на карту.
- Теперь горит Брановице. Понимаете, что это значит?
- Карательная операция, - ответил Старик. - Но за что?
Брандт повесил миномет на плечо.
- Пошли, посмотрим. Может, сумеем помешать эсэсовцам.
Порта издевательски рассмеялся.
- Да, позвони в бюро путешествий, закажи билет в вагон третьего класса до Берлина! Или в спальный вагон с дамочкой, если тебя это больше устраивает. А в Берлине нужно будет всего-навсего арестовать Гиммлера.
- Кончай выпендриваться, задница с ушами! - крикнул Брандт и швырнул на землю миномет, собираясь броситься на Порту. Но стоявший позади Порты Малыш вскинул свободную руку и обрушил ее, как молот, на голову Брандта, от чего тот, не издав ни звука, повалился.
Порта плюнул на упавшего, пнул его в спину и взглянул на Малыша.
- Недурно. Поддерживай дисциплину, мой мальчик. Получишь конфетку, когда я схожу в магазин.
Остальные почти не замечали этой повседневной интермедии. Мы обнаружили еще один пожар, теперь уже на юге.
- Интересно, что случилось. Они принимают такие суровые меры! - сказал Хайде.
- Случилось именно то, о чем я говорил, - сказал Старик. - Какие-то отчаянные головы прикончили нескольких гиммлеровских бандитов, и теперь половине округи придется за это расплачиваться.
Появилась собака, мчавшаяся со всех ног вниз по склону горы. Порта поймал ее. Собака была наполовину волком; таких зверюг держали на большинстве здешних ферм. Мех ее в нескольких местах был полностью выжжен. Собака обезумела от страха и боли. Видимо, ей пришлось перенести что-то чудовищное.
Пока Порта старался успокоить животное, обращаясь к нему негромким, ласковым голосом, Старик смотрел на него, задумчиво посасывая трубку. Потом вынул ее изо рта и указал чубуком на собаку, которая теперь лежала, скуля и повизгивая.
- Собака с какой-то горной фермы. Не из этих трех горящих деревень.
Сказал это Старик так уверенно, что никому в голову не пришло спросить, откуда он знает.
Легионер почесал собаку за ухом.
- То есть, значит, они уничтожают и фермы. Какого… Должно быть, произошло что-то значительное.
Он открыл замок своего легкого пулемета, посмотрел в канал ствола и принялся с почти жуткой тщательностью за осмотр оружия.
Остальные, сидевшие на траве, наблюдали с Нарастающим интересом за действиями невысокого солдата из пустыни. Что происходило в мозгу этого покрытого шрамами убийцы?
Старик поднялся и хотел продолжать марш, но Легионер попросил его чуть подождать. Бережно отложил в сторону легкий пулемет, поклонился на восток, сел, поджав ноги, посреди нашей группы и попросил у Порты сигарету. Затянулся и сплюнул, так как курево было скверным. Тогда у Порты была только махорка.
- Ребята, Старик произнес нам длинную проповедь, - заговорил он наконец. - Мы слушали ее, мы были благоразумными, для того существовали веские причины. Но теперь все вокруг нас горит. Причина наверняка в том, что какие-то наши друзья по ту сторону не были столь благоразумны. Поэтому я не вижу никаких причин оставаться благоразумными и дальше.
- Заткнись ты! - яростно выкрикнул Старик. - Собирайте все оружие. Нам надо идти!
- Минутку! Давайте послушаем, что хочет сказать Гроза Пустыни, - предложил Порта. И пнул большую еловую шишку.
Легионер злобно усмехнулся. Глаза его сверкали ненавистью.
- Клянусь Аллахом, давайте положим этих сучьих детей!
- Нет! - выкрикнул Старик. - Не будем превращаться в обыкновенных убийц.
- Бешеных собак пристреливают, - закричал Легионер, - а гиммлеровские дворняжки взбесились. Кто идет? Поднимите руки.
Порта, Малыш, Хайде и Брандт тут же подняли. Остальные неохотно последовали их примеру. Последним поднял руку Штеге. При этом он виновато посмотрел на Старика.
Руки не поднял только Старик.
- Клянусь Аллахом, какое это будет удовольствие, - прошипел, поднимаясь, Легионер. Положил руку на плечо нашего командира. - Мы понимаем тебя, Старик, но и ты должен понять нас. Эсэсовцы не должны больше проводить карательных операций. Они уже жгут села. Возглавишь нас, как всегда на фронте?
Старик покачал головой.
- Я пойду с вами, поскольку должен, но руководить убийством отказываюсь!
Легионер пожал плечами.
- Ладно, ребята, за мной!
Мы шли по лесу, преодолевали всевозможные препятствия. Многие из них заставили бы отступить даже альпийских стрелков, но нас подгоняло чувство мести.
Мы шли час за часом. Остро отточенными саперными лопатками и киркомотыгами прорубали тропу через рощу боярышника. Держась за связанные вместе веревки и рем* ни, перелезали через опасные скальные уступы. Кипели от злости, бранились, дрались и ссорились друг с другом. По лицам струился пот. Ладони были ободраны до крови, но Легионер гнал нас вперед фанатичнее, чем когда бы то ни было. Мы грозили ему оружием, но он язвительно усмехался и оглашал марокканским боевым кличем синие вершины.
Потом мы остановились у первой фермы. Дымящиеся развалины, три обгорелых тела. Две женщины и ребенок. Мы ничего не говорили. Просто смотрели. Старик щурился. Лицо его стало белым как мел.
Мы не были лучшими из детей божьих. Мы были военными скотами и положили немало людей. Наши руки все крепче сжимали смертоносное оружие. И мы снова тронулись вперед, за нами следовал чертыхавшийся и сквернословивший Легионер.
Через час мы нашли еще два тела. Двух мужчин, убитых выстрелами в затылок. Легионер перевернул их.
- Из пистолета, - решил Порта, проведя пальцем вокруг ран. Никаких документов при мертвых не было. Их забрали.
- Не думаете, что это могли сделать партизаны? - спросил наш трусливый эсэсовец.
- Ну, еще бы! - хохотнул Бауэр. Все мы усмехнулись этой фантастической наивности.
Старик, сильно затягиваясь дымом из трубки, иронично посмотрел на эсэсовца. Вынул ее изо рта и указал на него чубуком.
- Могу сказать почти дословно, что завтра -послезавтра будет напечатано в газетах: мирных крестьян, женщин и детей убили бандиты. Они зверски сожгли три деревни и несколько ферм. В ближайшее время последуют карательные меры. И все это вранье будет подписано: рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Потом штандартенфюрер СС Блобель получит приказ от своего начальника, СС и полицай-фюрера Браха произвести несколько казней заложников. На всякий случай читателей осведомят, что бандиты были одеты в немецкую форму. Да-да, публика в Главном управлении имперской безопасности изобретательна.
Порта ощупал края раны одного из убитых. Малыш с любопытством смотрел на него. Порта понюхал слегка испачканный кровью палец.
- Чем пахнет? - спросил Малыш, склонясь над трупом.
- Слегка сладковатым, слегка гнилым, - ответил Порта и снова понюхал его. - Похоже на гангрену в первой стадии.
- Как те желтые трупы в Добровине? - вмешался Легионер. Порта кивнул и опять поднес палец к носу.
- Другой наложил в штаны, - сказал Малыш, указав прикладом автомата на второй труп.
- Когда мы травили заключенных газом в Биркенау и в Аушвитце, они всегда накладывали, - сказал эсэсовец.
Эти слова произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Мы совершенно забыли о двух трупах. На нас обрушилось нечто новое, нечто дьявольски интересное. Мы, словно готовясь броситься на него, свирепо уставились на рослого, широкоплечего эсэсовца, человека, изгнанного из рядов единомышленников, униженного до постыдной службы в одном из сотен армейских штрафных полков.
- Что еще случалось, когда вы травили их газом в Аушвитце? - с коварным видом спросил Порта.
Эсэсовец побледнел до синевы. У него случайно вырвалось то, что он три долгих года хранил в тайне. Он проводил ночи в тревоге, страшась, что его кто-то выдаст. Кто-нибудь из канцелярии - например, унтер-офицер Юлиус Хайде, прослуживший там к тому времени уже год. Каким было для него потрясением, когда Хайде выперли из ротной канцелярии, и он оказался здесь, во втором взводе! Он несколько раз едва не попросил Хайде помалкивать. Готов был платить за молчание что угодно. Но, видимо, Хайде не читал его документов. Если б Хайде знал, то не смог бы так долго молчать. Он пытался перевестись из нашей роты, но капитан фон Барринг пожав плечами, сказал: "Не может быть и речи". Фон Барринг был тупой свиньей, как и все в этой паршивой роте. Все они были изменниками и заслуживали смерти.
И вот случилось невероятное. Его никто не выдавал. Он сам себя выдал. Он мысленно взмолился Богу, от которого отрекся в 1936 году, когда вступил в дивизию СС "Мертвая голова". Дивизию жестоких охранников концлагерей под командованием Эйке. Как гордился он тем, что мог ходить по улицам в зеленом мундире СС с вышитой серебром на левой петлице мертвой головой вместо эсэсовских рун! Как любовно нашивал он на левый рукав черную шелковую ленту с надписью серебряными буквами "TOTENKOPFVERBAND"! Он искренне смеялся над испугом матери, когда впервые пришел домой во внушавшем страх эсэсовском мундире с черепом и костями. Когда отец заговорил о божьей каре за то, что он, Ингерд, служит в охране концлагерей под началом группенфюрера СС Эйке, он пригрозил отцу заключением и поркой. Как приятно было на душе, когда соседская детвора испуганно смотрела вслед ему. Все, кто раньше задирал нос, теперь искали его дружбы. Когда кабатчик отказал ему в кредите, он встал и швырнул деньги на стол. Когда крикнул ему: "Скоро ты будешь ходить передо мной на задних лапках!", в переполненном зале наступила тишина.
На другой день он опустил записку в лагерный почтовый ящик, который открывал сам Эйке. Написал фамилию, адрес кабатчика и красными чернилами слово "Изменник".
На следующий день он наблюдал, как гестаповцы выводили кабатчика из парадной двери его дома. Три недели спустя он появился в лагере. И в тот же день получил первые десять ударов плетью.
Правда, комендант лагеря Эйке поднял большой шум из-за того, что Краузе не подал, как положено, рапорт, перед тем, как подвергать порке заключенного.
Но этот кабатчик был дерьмом. Он бросился на проволоку в январе 1938 года. Его похоронили вместе с пятьюдесятью евреями, повешенными за конюшней.
Тот день, когда он прибыл в Гросс-Розен в чине унтершарфюрера, был одним из лучших в его жизни; он часто вспоминал его с тоской. Его назначили начальником псарни. Он очень любил тех собак. Однако гауптштурмфюрер СС Штрайхер, регистратор, был ослом и устраивал скандал, если собаки слегка покусают кого-то из этих изменников. Правда, один из них отбросил копыта, но, черт возьми, дело все равно шло к этому. Говорили, что в Веймарской республике он был министром. Старый червяк, всякий раз падавший от удара палкой по голове.
Гауптштурмфюрер потребовал расследования этой истории с собаками. Если б до того не было шума из-за "потехи", все бы обошлось. "Потеха" была, пожалуй, малость слишком жестокой. Он был готов это признать, хотя применялась она только против гнусных изменников. Начало ей положил обершарфюрер Штайнмюллер из седьмого блока. Для нее придумывали все новые и новые штуки. Парочку заключенных ставили на большой площадке за старыми овчарнями. На головы им водружали пустые жестянки и грозили поркой, если жестянки упадут. Потом эсэсовцы-охранники сбивали их с голов выстрелами.
Естественно, кто-то из заключенных получал пулю в мозг или бывал ранен. Но это было прекрасной учебной стрельбой и вместе с тем развлечением.
Отобранных для потехи заключенных заставляли также бегать над ямами уборных лишь для того, чтобы выдернуть из-под них доску, когда они находились над серединой ямы. Было так смешно, когда полосатые барахтались в дерьме. Вышло так, что парочка их захлебнулась. Но это были всего-навсего изменники, и лучшей участи они не заслуживали.
Как они развлекались в том батальоне! Помимо боксерских матчей, которые устраивались между похожими на скелеты людьми, в "потехе" было множество других штук. Но, к сожалению, Штайнмюллер хватил через край. Привязал трех заключенных к батареям парового отопления в карцере. Хотел проверить, настоящие ли они мужчины.
Эта тупая свинья Штрайхер прознал об этом. Жаль, не удалось найти доносчика. Господи, какой поднялся скандал! Но они убрали с пути этого скота Штрайхера. Он предстал перед эсэсовским трибуналом по обвинению в защите изменников и врагов Рейха. Его вышвырнули из СС и перевели в авиацию. Говорили, что он погиб в Польше.