Само собой, авиаторов невозможно было просто так выгнать оттуда. Они были боевыми летчиками и усвоили давным-давно, что если хочешь дать хулиганам отпор, нужно самому стать хулиганом. Из хулиганов состоял весь Третий рейх. Безобразники времен Тридцатилетней войны по сравнению с ними выглядели учениками воскресной школы.
Летчики сощурили глаза и выпятили челюсти. Нанесли Малышу удар по горлу и одновременно пинок в живот. Он громко хрюкнул. Потом собрался с духом и безжалостно бросился на них, отпустив все тормоза. Сильнейшим ударом сломал одному челюсть, а другого нокаутировал штыком.
Затем Малыш, хохоча, бросился со всех ног в приемную, где за конторкой сидела уродливая толстуха, ожидавшая клиентов для своих девочек. На стене за ее спиной висела желтая табличка с надписью крупными готическими буквами, что полицию вермахта и летучий отряд нужно вызывать по телефону 0001, но в чрезвычайных обстоятельствах набирать 0060.
Вид разбойничьей рожи Малыша, казалось, сразу же заставил эту дряблую женщину подумать о последнем номере.
Малыш угрожающе перегнулся через высокую конторку. И замолотил по регистрационному журналу кулаками, оставив на нем два больших жирных пятна.
- По-немецки понимаешь? - обратился он к женщине
- Конечно, - удивленно ответила толстуха, поскольку знала только немецкий язык и не собиралась изучать никакой другой.
- Отлично, тогда слушай, толстобрюхая свинья.
- Ты кого называешь свиньей? - заорала эта дама.
- Тебя, старая ты трижды шлюха, - незамедлительно ответил Малыш. - Сожми ляжки и навостри уши! - Голое его достиг небывалой громкости. - Собери своих девочек, построй в одну шеренгу, прикажи сбросить все тряпки. И живенько, потому что Малыш готов к большой битве в койке. Эта деревенская сука Эмма обманула меня, и держать удар придется твоей своре.
Он усмехнулся, распрямился во весь громадный рост, утер рот тыльной стороной ладони, высморкался пальцами и выжидающе захлопал глазами.
Громадная, толстая мадам поднялась. Груди ее стремились перевалиться через верхний кран толстого лифчика. Светло-голубые глаза Сверкали глубоко в жировых складках. Несколько волосков на подбородке зловеще дрожали, будто усы бешеной кошки.
- Прочь из моего дома, проклятая свинья, а не то вызову полицию вермахта! Их начальник Радайшак разобьет твою пьяную рожу и заставит харкать кровью. Ты проклянешь тот день, когда впервые меня увидел!
Извергая этот гневный поток слов, она плевала на всех нас пятерых. А потом выхватила из потайного места под конторкой длинную полицейскую дубинку и съездила Малыша по физиономии.
Малыш издал рык, и мы увидели, что на месте, где стояла мадам, остались одни туфли. Все остальное летело, кружась, но приемной, где в углах грудились полуодетые и голые девицы. Казалось, они решили, что ракета "Фау-2" сбилась с курса на Лондон и угодила в гамбургский бордель.
Радостно сияя, Малыш переступил через потерявшую сознание даму и приветствовал девиц:
- Привет, девочки, вот я снова здесь. Прямо-таки дымлюсь от страсти. Я люблю вас. И мои друзья тоже. До безумия. Давайте выпьем по-быстрому чего-нибудь, а потом - по койкам, как того требует добрый обычай при встрече приличных людей.
- Мы не можем взять никакой выпивки, - ответила Эльфрида. - Ключи у мадам.
- Вот как? - сказал Малыш и нагнулся к лежавшей на полу горе жира. Ключи он нашел между ее громадных грудей.
Эльфрида восторженно завопила и побежала за выпивкой.
Пили мы долго. Потом Легионер захотел обучить девиц марокканскому танцу живота. Девицы тоже были пьяны. Поначалу они пытались выливать выпивку, только нас было не провести. Малыш держал их по очереди, а мы лили выпивку им в горло прямо из бутылки.
Малыш пытался вливать в девиц выпивку и через другие места. Протесты были явственно видны на его физиономии в виде длинных следов от ногтей.
Штайн написал чернилами на заду одной из девиц " За нашу общую радость".
Бауэр лежал на верху рояля, забавляясь с толстой Труде. Она неустанно рассказывала нам, что у ее отца было поместье в Литве. Судя по ее рассказу, поместье это было величиной с Померанию и еще половину Мекленбурга. Получалось, что размером территории Литва лишь немного уступает Китаю.
- У вас в поместье были свиньи? - спросил Малыш.
Труде печально кивнула. Она лежала, водрузив одну ногу на плечо Бауэру.
- А куры и утки? - спросил Малыш.
Труде закивала. Она была готова расплакаться при мысли обо всех курах, утках и гусях, которых они лишились.
- Но единственной шлюхой в вашем замке была ты.
Малыш блаженно улыбнулся и шлепнул ее по заду.
Со временем мы совершенно опьянели. Несколько девиц сидели, привалясь грудью к столикам, уставленным бутылками и стаканами, залитым рвотой. Малыш пошел потрудиться с Ильзе. Они были слишком усталыми, чтобы подниматься наверх. Чуть погодя он играл в "двадцать одно" с парочкой других, сидя в одной рубашке.
- Потому что, - объяснил он Бирте, одной из девиц, - мы скоро продолжим.
Постепенно у нас появилось много новых гостей - и солдат, и штатских.
Приличия ради мы усадили мадам в кресло в углу. Она что-то бормотала о полицейских вермахта, поэтому Малыш крикнул ей "свинья", но тут же поправился на "сука".
Дама совершенно обмякла и лежала, пуская слюни, на подлокотнике кресла. Проходя мимо нее к другой девице, Малыш трижды съездил ее по лицу шлепанцем из лебяжьего пуха.
Когда мы, покинув бордель, свернули за угол, примчались полицейские вермахта. С длинными дубинками, с пистолетами наготове, они выглядели очень решительно.
- Сейчас будет лупцовка, - сказал, оглянувшись, Штайн. На углу Давидштрассе и Таубенштрассе мы услышали крики и вопли, мешавшиеся с пронзительным визгом женщин.
- Шлюхи получают трепку, - произнес, еле ворочая языком, Малыш. Потом ни с того ни с сего остановился, поднес руки рупором ко рту и крикнул:
- Стой!
Город, казалось, замер на несколько секунд, а потом пробудился к еще более оживленной деятельности.
Трое охранявших машину полицейских стали освещать улицу фонариками и поймали нас в луч света. Малыш стоял посреди проезжей части, размахивая руками. Ему очень хотелось подраться, все равно с кем.
Затопали сапоги, забренчало оружие. Заработал мощный мотор, радостно завизжал дифференциал. Полицейские сильно избили гостей борделя и персонал. Теперь, благодаря выкрику Малыша, они учуяли дичь покрупнее.
- Идите сюда, вши, и я уничтожу вас, - заорал он кровожадным охотникам за головами, обязанностью которых было избивать солдат своей страны.
Ни в одной армии мира, какой бы гнусной она ни была, нет полевой или военной полиции, которая могла бы сравниться с садистами немецкого вермахта, с охотниками за головами, носившими полумесяц на груди. Им очень нравилось ломать руки какому-нибудь незначительному пехотинцу. Они были мастерами делать это медленно. Умели часами хлестать солдата плетью, не давая ему лишиться сознания. Он мог скорее лишиться разума. Они были профессионалами. Многие солдаты попадали из стальных камер полиции вермахта в резиновые камеры психушек и покидали их только в гробу.
- Аллах мудр, - прошептал Легионер, достал из кармана и надел на пальцы кастет. Испанский, с острыми зубцами.
Малыш стоял, расставив ноги, на трамвайных путях. Лакомая добыча для охотников за головами, жаждущих кого-то помучить.
Штайн злобно выругался и пробормотал что-то о "проломленных черепах". Бауэр, хрипло смеясь, обматывал вокруг запястья конец ремня, закрепив ножны штыка возле бляхи. Смертоносное оружие в руках того, кто мог и смел им пользоваться. Бауэр мог и смел.
Фельдфебель Браун из полиции вермахта был сложён как бык, он любил бить человека в пах, пока там все не превращалось в кровавое месиво. Теперь он медленно шел по Давидштрассе во главе своей банды. Каска на его громадной голове казалась маленькой. Фельдфебель Браун из полиции Третьего армейского корпуса был лучшим знатоком своего дела среди всех бандитов, носивших полицейский мундир. Перед начальством он лебезил, подчиненными помыкал. Период ученичества он провел в особом отряде гамбургской полиции. Избил множество матросов до полусмерти. Во время забастовок в двадцатых годах искалечил на всю жизнь немало рабочих. После особой обработки в седьмом полицейском участке на углу Давидштрасе и Реепербана Многие девушки из Сант-Паули клялись отомстить Гансу Брауну, тогда фельдфебелю полиции. В конце концов оставаться в Гамбурге ему стало опасно, и он согласился па перевод в Берлин.
В начале войны он вступил в полицию вермахта и вновь оказался в Гамбурге, теперь уже командиром особого отряда. Недолгое время действовал в Париже, но из страха перед французскими maquis добился перевода обратно в Гамбург.
Теперь, шагая во главе своих охотников за головами к Малышу, Браун выглядел воплощенным дьяволом. На лице его играла нетерпеливая, злобная улыбка. Он похлопывал по голенищу длинной дубинкой. Говорили, что он с одного удара убил ею двух солдат. Солдаты прозвали его "Обезьянья Рожа", и эту кличку он терпеть не мог. Она приводила его в дикую ярость.
Теперь Малыш выкрикнул ее прямо в лицо ему. Она прозвучала громом в ночной тишине, на едва освещенной синим светом военного времени улице.
- Обезьянья Рожа, жирный болван, иди сюда, посмотрю, на что ты способен!
Приказ фельдфебеля Брауна прозвучал щелканьем хлыста:
- Взять его! Но живым!
Семеро полицейских бросились к громадному Малышу, высившемуся скалой посреди улицы. Засвистели дубинки, глухие удары огласили ночь. Один полицейский издал предсмертный хрип, а Малыш ревел, как лось во время гона. Громогласные приказы Брауна раскатывались по улице.
От силы через пять минут Малыш лежал в их машине, медленно ехавшей за полицейскими.
- Аллах акбар! - выкрикнул Легионер, бросился вперед и саданул смертоносным кастетом в затылок коротко-стриженого полицейского. Ремни со свистом рассекали воздух, блеснуло лезвие ножа, раздался выстрел. Вдоль домов двигались тени, но на помощь ненавистным охотникам за головами не прищел никто. Легионер вскочил на спину рослому полицейскому и сжимал стальными пальцами его горло, пока тот не повалился, издав булькающий звук. Разразясь безумным смехом, Штайн ударом наотмашь едва не сломал шею другому, выхватившему пистолет.
Раздались пронзительные полицейские свистки. Громкие крики о помощи бились между темными стенами. Какая-то женщина предостерегающе крикнула:
- Штурмовой отряд едет! Ноги в руки, ребята!
С Реепербана послышалось пронзительное завывание сирены. Из-за угла показались зеленые огни. Раздался топот кованых сапог.
Мы взяли ноги в руки, волоча с собой потерявшего сознание Малыша. Злобно пролаяла автоматная очередь.
Ночной сторож пивоварни в Сант-Паули втащил нас в ворота, и мы скрылись в темноте.
Потом мы умылись. Больше всех пострадал Малыш. На лице у него сильно кровоточили две раны. Из госпиталя вызвали фельдшера, и он почти без помех наложил на них швы. Всякий раз, когда ефрейтор медицинской службы Петерс вонзал иглу в плоть, Малыш грозился и орал от боли, но руки его были связаны, и он не мог сопротивляться.
Каким-то странным, кружным путем Петерс провел нас в госпиталь.
Охотники за головами схватили Малыша три дня спустя. Их было десятеро, в касках и со значками. Командовал ими фельдфебель Браун. Узнав Малыша, он красноречиво хлопнул руками в перчатках. Найти остальных им так и не удалось.
Через два дня Малыша освободили. Но лишь потому, что Линкор ухитрилась привлечь к делу знакомого генерала.
В тот день, заступив на дежурство, она поразила всех, покинув госпиталь в четверть двенадцатого, в самое напряженное время. Это было неслыханно. Линкор надела желтое пальто, красную шляпку и взяла под мышку зеленый зонтик. Она походила на бразильский флаг, развевающийся над крейсером, готовым вступить в бой с врагом.
Люди высовывались из окон и провожали взглядами этот крейсер, шедший полным ходом по Циркусвег. Она исчезла из виду, спустившись на станцию метро "Сант-Паули". В семнадцать часов восемь минут она вернулась, ведя за руку Малыша. Само собой, о том, что там произошло, мы могли только догадываться. Но один полицейский вермахта, бывший на нашей стороне, рассказал нам невероятную историю.
Линкор с грохотом, словно сталинский танк на полной скорости, ворвалась в полицейский участок, за ней следовали генерал-артиллерист, три штабных офицера и группенфюрер СА. На все вопросы группенфюрер отвечал: "Ну да".
Войдя в участок и несколько удивив этим находившихся там полицейских, генерал загремел:
- Смирно, мерзавцы! Никакой дисциплины! На Восточном фронте вас ждут не дождутся, буйволы!
Он повторил это трижды с ровно тридцатисекундными интервалами.
Герберт франгерр фон Зенне, оберстлейтенант Генштаба и артиллерист, как и генерал, выразил желание видеть фельдфебеля Брауна, Ганса.
Это имя он протянул, будто выносящий смертный приговор судья, заменяющий "расстрел" на "обезглавливание", так как ему надоело говорить "расстрел". Два других штабиста, оба майоры, похлопывали по кобурам в приятном ожидании. Вопреки уставу, они передвинули кобуры к середине живота. Один из них, в очках без оправы, прошипел сквозь зубы: "Стая крыс!", не сводя глаз с недоумевающих полицейских, вытянувшихся в струнку в блестящей прусской манере.
Другой майор облизывал губы, словно обезьяна, поедающая перезрелый банан.
Генерал вставил в глазницу монокль и пнул сиротливо валявшуюся на полу Библию.
Линкор застучала по конторке зеленым зонтиком, подняв в воздух тучу пыли и стопку бумаг.
Полицейский унтер пропищал:
- Седьмой участок, ничего особенного не произошло!
- Скотина, - ответила Линкор, ткнув зонтиком в его наполненное пивом брюхо
- Так точно, мадам, - согласился унтер. И на всякий случай щелкнул каблуками еще раз. Он впервые находился так близко к генералу, притом артиллерийскому. Это привело его в полное замешательство.
Фельдфебель Браун прибежал из своего кабинета в конце коридора с камерами, вытянулся на прусский манер и затараторил бессмысленный рапорт, но не успел его завершить, потому что майор прошипел:
- Фельдфебель, ложись!
Неспособный понять Браун покачал своей бычьей головой. Этот приказ никак не мог относиться к нему. Прошло не меньше десяти лет с тех пор, как он выполнял команды "ложись" и "вперед короткими перебежками".
Майор сморщил нос, поправил артиллерийскую фуражку с огненно-красными галунами и пощелкал хлыстом по голенищу блестящего черного сапога.
- О, этот тип отказывается повиноваться приказам!
Генерал кивнул и сурово воззрился в монокль на Брауна. Чего еще ждать от паршивого пехотинца? Его душа артиллериста преисполнилась презрения.
Линкор кивнула, сощурила глаза в щелочки, выпятила двойной подбородок и заорала на весь участок:
- Ложись, свиное ухо!
Браун рухнул на пол, словно гора, обвалившаяся после взрыва.
- Ползком! - скомандовал майор.
Отталкиваясь локтями, фельдфебель Браун пополз по полу. Ему пришлось пройти весь строевой устав, прежде чем майор счел себя удовлетворенным.
Скорчась, Браун плюхнулся во вращающееся кресло. Он валялся в грязи недельной давности. Скулил, как укушенная бульдогом кошка. Скакал, как сорока, и делал нелепые попытки стоять на руках. При этом сломал три стула, сбил со стола пишущую машинку, пнул в колено своего унтера и разбил до крови собственный нос.
- Физические нагрузки, вот что необходимо этой своре, - громко произнес артиллерийский генерал и плюнул на фотографию знаменитого пехотного командира и полководца, генерала Людендорфа. А затем с неослабевающей энергией гонял весь личный состав участка по комнате до тех пор, пока у полицейских едва не лопнули легкие. Грозил им трибуналом, Восточным фронтом и неизбежной геройской смертью.
Последними словами, которые он выкрикнул перед тем, как потребовать освобождения Малыша, были превосходно выбраны, чтобы вселить ужас в эсэсовцев:
- Об этом беспорядке станет известно фюреру! Я немедленно распоряжусь о вашем переводе в боевую часть!
От глубоко потрясенных полицейских послышалось слабое "так точно, герр генерал".
Малышу он прогремел:
- Мы поговорим с тобой попозже!
Но, увидев ленточку штрафного полка, генерал покраснел и умолк. Поправил широкий ремень с маленьким маузером, смахнул несколько пылинок с кроваво-красного лацкана и глубоко вздохнул.
- Вы поедете на санях, вот увидите! Восточный фронт ждет! - Подмигнул Линкору и заявил стоявшему с глупым видом Малышу:
- При попытке к бегству эта дама не поколеблется применить оружие!
После этого они ушли.
Но перед этим оберстлейтенант взял бумаги Малыша. Похлопал ими по плечу полицейского унтера и заверил его:
- Ты никогда не забудешь этого, унтер-офицер!
Малыш захлопал подбитыми глазами. Из его распухших губ вырвалось какое-то рычание. Оберстлейтенант критически оглядел его, хлопнул бумагами по боку и сказал:
- Я не забуду тебя, солдат. Буду наблюдать за тобой. Исполняй свой долг, и ты радостно падешь за Отечество!
Малыш принял что-то вроде стойки "смирно" и тупо уставился на оберстлейтенанта, который повернулся и последовал за остальными офицерами.
Малыш плюнул на пол и сказал:
- Пошли, Эмма.
Она взяла его за руку и повела, как маленького мальчишку, который упал на улице и теперь идет домой, чтобы его утешила мать.
Малыша уложили в постель, предписав питаться молоком и галетами. Потом он ел домашнее печенье с какао.
Линкор и ее сестра Аннелизе накрыли его одеялами, чтобы он не простыл. Вечером, когда все утихло, они с Легионером напились допьяна. Несколько часов шептались. Мы то и дело слышали слова "охотники за головами" и "Обезьянья Рожа".
Поздно вечером в субботу они решили навестить Обезьянью Рожу, чтобы частным образом обсудить с ним его поведение. Уходили они в весьма приподнятом расположении духа, и благодаря бутылке водки, которую захватил с собой Легионер, оно, когда они добрались до цели, приподнялось еще больше.
Браун открыл дверь, будучи в одних трусах. Выглядел он крайне озадаченным - вероятно, из-за позднего необъявленного визита. Разумеется, ему потребовалось какое-то время, чтобы узнать Малыша, и когда узнавание произошло, встрече радовался определенно только Малыш. Он был необычайно общителен. Щекотал безоружного Брауна под подбородком острием боевого ножа, кокетливо щипал за щеку и обещал перерезать горло.
Фельдфебель Браун смог издать лишь сдавленный крик, когда стальные пальцы Легионера сомкнулись у него на горле и выдавили весь воздух.