- Нет, если не задумываться, он полная противоположность смешному. Но теперь я совершенно в него не верю. Что в нем? Малыш говорит попросту: "Он тупая свинья". Твой муж, оберст, тоже когда-то был за него?
- Да, верил, что Гитлер спасет Германию.
- От чего нужно было спасать ее? - спросил я.
- Не знаю, но считалось, что Германию он спасет. Все говорили так. А ты не верил, что он спасет страну?
- Нет, никогда. Верил, что даст нам еду и работу.
- Свен, а разве ты их не получил?
- Получил, но с течением времени еду стали выдавать по карточкам, да и работа, знаешь ли, оказалась не совсем той, о которой шла речь. А теперь помолчи, сука, я больше не могу об этом говорить.
- Свен, ты невозможен. Тебя нельзя пускать в приличное общество. Приличные люди не говорят "сука" тем, кого любят. И вообще не употребляют этого слова.
- Вот как? Все женщины суки и больше ничего. И шлюхи, все до единой. Разве ты не пришла в "Ураган" поиграть в шлюху?
- Свен, это не так.
- Кой там черт не так! Ты хотела повидать шлюх. Помешанных на сексе мужчин. Хотела видеть секс, ощущать секс. Вот для чего ты пришла в "Ураган" с Лизой. Лиза получила, чего хотела. А ты трусливо удрала, как дилетантка, кем, собственно, и являешься.
- Ты отвратителен.
- Может быть. А ты ждала чего-то другого? Думала, что в гитлеровских казармах и на Восточном фронте нас учат хорошим манерам? Мы - самое гнусное сборище наемных убийц, какое только существовало. Мне жаль общество, которое со временем вынуждено будет принять нас вновь.
Гизела обвила руками мою шею и так крепко поцеловала, что я ощутил кровь на ее губах. Потом снова расслабилась.
- Наверное, будет гроза, - сказала она сонным голосом.
Было очень душно. Гизела лежала в комбинации. Сиреневой, с белыми кружевами. Я бы сказал, что это комбинация шлюхи. Из дорогих.
Улица оглашалась шумом множества людей и часто останавливающихся трамваев. В частности, двенадцатого маршрута. Совершенно нелепого.
Я сбросил свой мундир на пол. На красном ковре он, черный, угрожающий, выглядел отвергнутым. Одна из мертвых голов бессмысленно улыбалась, глядя в потолок. Одному лишь Богу известно, кто выдумал эти мертвые головы!
Вдали загудела сирена. Усилилась до адского завывания. Мы поглядели в окно. Дама в сиреневой комбинации и солдат с перебитым носом.
- Воздушная тревога, - сказала она и подняла взгляд к безоблачному небу с красным заревом заката.
- К черту тревогу. Иди сюда, давай проведем это время как можно лучше.
- Ты невозможен!
Я подвел ее к дивану и уложил на спину.
В то время как на улицы под нами падала смерть, наши тела соприкоснулись, и мы на несколько минут забыли обо всем. Двое опустошенных, праздных людей, не знающих, чем еще заняться. Комбинация ее порвалась. Это распалило нас еще больше. Она вскрикивала. Мы забыли обо всем.
Высоко в небе большие бомбардировщики чертили белые линии.
- Ты шлюха. Одна из дорогих, - прошептал я.
- Думаешь? - спросила она со смехом.
- И я люблю тебя. Останусь здесь, с тобой. К черту все остальное.
- И всех остальных?
- И всех остальных. Ты…
Бомбы падали, но вдалеке. Очевидно, где-то возле Кайзер-Вильгельмштрассе.
Гизела вздохнула и крепко обняла меня. Я ощущал ее стройное тело, прижавшееся к моему. Гладкое, гибкое, пахнувшее свежестью. То был не застарелый, противный солдатский запах, тот сухой запах, который пристает ко всем на фронте. Господи, каким отвращением он переполнял меня все эти годы! Я так и не смог к нему привыкнуть. Маникюр и педикюр у Гизелы были кроваво-красными. Она задрала ногу, и я видел красные ногти сквозь тонкую ткань чулок. Ноги у нее были длинными, красивыми.
Я провел ладонью по изгибам ее ноги от щиколотки до округлости бедра.
- Появись сейчас твой муж, он бы нас застрелил.
- Муж не появится. Он со своей дивизией. Штурмовой дивизией.
- В какой дивизии служит герой-оберст? - спросил я.
- Будь добр, оставь это. Хорст в Двадцать восьмой стрелковой, командует полком.
- Знаю эту дивизию. Ее эмблема - сокол. Мы называли ее соколиной. Нам пришлось сражаться бок о бок под Гомелем и Никополем. Настоящие мясники. Ты больше не увидишь своего мужа!
- Не говори таких вещей.
- Думаешь сейчас о нем?
- Может быть, - ответила Гизела, придав глазам рассеянное выражение. - Возможно любить сразу двух мужчин? - спросила она чуть погодя.
- Не знаю. Наверное.
Гизела заплакала. Тихо, спокойно. Слезы текли не переставая.
Я погладил ее голое тело, не зная, что сказать. Потом погладил по волосам, как гладят кошку.
- Война во всем виновата, - сказала она.
Прозвучал отбой воздушной тревоги. Снова послышался уличный шум теплого вечера. Люди снова смеялись, с облегчением. Налет был небольшим. Всего несколько сот убитых и раненых.
Мы выпили чая с ромом и снова полезли на гору. Вечно юную, прекрасную, где все ново и на вершине которой поджидает забвение. Мы были опытными альпинистами, знакомыми со всеми вершинами и кратерами, однако же нащупывали свой путь е изумлением. Были исследователями с поистине восточным жаром. Потом устали и погрузились в блаженный легкий сон.
- Расскажи что-нибудь о том, что происходит там, - неожиданно попросила Гизела.
Я попытался уклониться, но она не отставала. Требовала.
- Правда, людей убивают только потому, что они другой национальности? Я имею в виду евреев.
- Правда, уверяю тебя. И убийство - это еще не все. Можешь купить на удобрение мешок еврейского или цыганского пепла.
Я откусил кусок от яблока.
- Кто знает? Может, я сейчас ем еврейского ребенка. Пеплом удобряют и плодовые деревья.
- Не верю.
- Нет? А это еще не все. Ты не представляешь…
- Почему люди так ненавидят евреев? - спросила она.
- Не знаю. Лично у меня нет ненависти ни к евреям, ни к другим народам, но я часто встречал людей, у которых она есть. И вовсе не нацистов. Совсем наоборот.
- Они, должно быть, помешанные.
- Конечно. Мы все помешанные. Совершенно сумасшедшие. А нормальные сидят в концлагерях и тюрьмах. Мир перевернулся вверх тормашками, и только сумасшедшие имеют право жить. Я повидал много сцен, забыть которые не смогу. Например, нашу встречу с евреем, когда мы искали партизан.
- Расскажи, - попросила Гизела и дремотно потянулась.
- Это долгая история. Уверена, что хочешь ее слушать?
- Почему бы нет? Расскажи.
- Мы искали партизан в чешских горах. Занятие приятное, у нас была возможность заботиться о себе и бродить небольшими отрядами почти без всякого контроля. Время от времени мы стреляли в воздух, чтобы создавать впечатление деятельности. Как и ожидалось, этот громадный расход патронов приводил к тому, что нашим донесениям о больших сражениях с партизанами верили. Только партизан мы не видели и не слышали. Они избегали встреч с нами, а мы - с ними.
Нам всегда удавалось найти, что поесть и выпить, а если ничего не было, Малыш с Портой отправлялись охотиться на серн - в котелке и в цилиндре, вооружась автоматами.
- Порта носил цилиндр? - удивленно спросила Гизела.
- Да. В Румынии он выиграл в карты шелковый цилиндр. И постоянно носил его, а Малыш - котелок, который стянул в доме престарелых.
- Выглядели они, должно быть, комично, - засмеялась она.
- Не то слово, но было облегчением иметь возможность превратить проклятую гитлеровскую войну в забаву. Гитлер был бы не особенно рад узнать, какого невероятного количества боеприпасов стоили эти охотничьи экспедиции вооруженным силам Германии. Они редко возвращались с серной или с оленем. Большей частью со свиньей или с теленком, в них легче попасть, потому что они на привязи.
Как-то вечером вскоре после заката мы наткнулись на покинутый коттедж в горах и решили расположиться там на ночь.
- Кто "мы"? - перебила Гизела.
- Ты их не знаешь. Группа бесшабашных профессиональных убийц, солдат одного из тех полков, которые вечно рискуют жизнью.
Обитатели коттеджа, видимо, успели хорошо поесть перед тем, как были вынуждены его покинуть. На столе оставались деликатесы. Словно в роскошном отеле - там, где нет войны. Свинина, жареный гусь…
Еда понравилась бы нам гораздо больше, если б мы не почувствовали странного сладковатого запаха, как только вошли. Пока ели, запах, казалось, все усиливался. Порта пошел наверх узнать, не идет ли он оттуда. Вскоре он позвал нас. Вышел на лестничную площадку и встал, потирая рукавом цилиндр.
- Там какой-то умерший в постели тип, - сказал он. - Вот откуда запах.
Хайде усмехнулся.
- Подумать только, умер, лежа в постели. Это оскорбление войне и гитлеровским призывам к героизму.
Гизела постепенно засыпала. Меня тоже клонило в сон. Мы задремали, но я не мог отогнать мыслей о той ночи в коттедже.
Мы, все двенадцать, поднялись взглянуть на того человека. Это был старик, лежавший в белой рубашке.
- Обделался в постели, - сказал Порта, снявший толстое крестьянское одеяло. - Вот же старая свинья. Отличная постель, в которой мы собирались спать.
- Фу, какая вонь, - сморщил нос Штеге.
- Стало быть, наш студент не выносит этого запаха? - спросил Порта. И ткнул труп штыком.
- Смотри, не продырявь его, а то пойдет трупный газ, - предостерег Старик. - Тогда будет невозможно здесь оставаться. - Оглядел комнату, подергал себя за нос, как всегда, когда возникала проблема, и сказал: - Надо бы его похоронить.
Малыш с Портой взяли простыню за оба конца и вынесли труп. Но вырыть могилу оказалось невозможно; земля была слишком твердой. Поэтому его погребли в навозной куче. Это оказалось значительно легче.
Покончив с похоронами, мы продолжали есть, пить и играть в "двадцать одно".
- По этому чертову дому кто-то ходит, - проворчал Хайде, оглядывая комнату, в которой мы сидели.
Коптившая керосиновая лампа тускло освещала нас.
- Кончай эту чушь, - раздраженно прошипел Порта. - Играй или отправляйся в навозную кучу к тому старику, тебе там самое место.
- Это как понять, рыжая образина? - возмутился Хайде и отодвинулся назад вместе со стулом.
Рослый, плечистый Малыш поднялся, сдвинул котелок на затылок и утер нос пальцами. Потом схватил массивный дубовый стол с тарелками, мясом, бутылками, банками, оружием и всем прочим и отставил, чтобы освободить путь к бледному, разъяренному Хайде, стоявшему по другую его сторону.
- Чего суешься? - выкрикнул Хайде. - Тут дело между Юлиусом Хайде и Йозефом Портой. Тебя оно не касается, тупая горилла.
Малыш хмыкнул, размахнулся, и Хайде с громким стуком шлепнулся на пол.
Стол вернули на место, игра возобновилась. Но сосредоточиться на ней было трудно. Мы напрягали слух. Хайде лишь высказал то, что беспокоило всех. Наши первобытные инстинкты пробудились. Все почему-то были настороже. В этом коттедже было что-то неладное.
Мы играли примерно с полчаса, потом Старик неожиданно бросил карты и громко закричал в потолок:
- Если там кто-то есть, выходи!
Тишина. Угрюмая тишина. Ни звука. И все-таки там что-то было. Теперь мы все это знали. И это было что-то живое.
Пришедший в себя Хайде снова попросил карту. Он сидел, хмурясь и потрагивая свой автомат.
- Что за черт? - прошептал он.
- Кто-то прячется, - пробормотал Штеге и прижался спиной к стене, держа автомат у бедра. Губы его нервозно подергивались.
- Может, мы попали в партизанское гнездо, '- негромко произнес Старик. - Тогда спокойной ночи, мальчики!
Малыш достал одну из гранат, которые постоянно носил в карманах и бросал в самые неприятные места.
- А не взорвать ли этот вонючий хлев к чертовой бабушке?
- Кончай, - сказал Старик. - Давайте обыщем его, чтобы можно было играть спокойно. Иначе все спятим.
Мы толпой поднялись по лестнице. Держа наготове оружие, готовясь скосить огнем все, что попадется на пути.
Порта сильным пинком распахнул дверь и отскочил. Легионер открыл огонь из автомата, всаживая свинец в совершенно темную комнату, и расстрелял весь рожок. Хайде бросил гранату в соседнюю.
- Огонь по дьяволам! - закричал Порта, выбежав на шедший вокруг всего дома балкон.
Из стволов десантных карабинов и автоматов злобно засверкали синеватые вспышки. Это походило на сражение с ветряными мельницами.
- Vive la Légion! - крикнул Легионер, размахивая автоматом над головой. И тигром бросился в комнату, где уже взорвалась брошенная им граната.
Там поднялся неимоверный шум, словно он сражался с несколькими партизанами; но минуты через две мы выяснили, что там за битва. Легионер наткнулся на платяной шкаф без дверцы, тот повалился на него, и Легионер оказался словно бы в капкане. Высвобождался он с криком и стуком.
Через четверть часа весь второй этаж был жутко разгромлен. Пух из толстых крестьянских перин, которые мы с перепугу вспороли, сеялся повсюду, словно мелкий снег.
Мы стояли на лестничной площадке и напряженно прислушивались. Всюду темнота. Снизу до нас долетел легкий шорох.
- Mon Dieu, - негромко вырвалось у Легионера.
По спинам у нас поползли мурашки страха. Хайде первым потерял голову.
- Кто там? Мы держим вас на мушке, дьяволы! - заорал он так, что тихий дом содрогнулся.
За его криком последовала полнейшая тишина. Мы вновь напряженно прислушивались в полной уверенности, что здесь есть еще кто-то живой.
- Может, убраться отсюда? - прошептал Малыш, подходя к одному из окон.
Снова шелест внизу.
- Стой! - крикнул Порта и выпустил вниз очередь из автомата. - Стой!
Малыш взвыл и выскочил в окно, обдав нас осколками стекла.
Всех охватила паника. Мы больше не могли выносить неизвестность. Все стремились выбраться наружу. Малыш словно бы унес с собой нашу смелость.
У Хайде заело затвор. И он запустил автоматом в неведомое существо в темноте.
Мы как-то ухитрились выбраться наружу - все, кроме Штеге. Он остался внутри.
- Нужно его вызволить, - сказал Старик. И мы снова вошли в проклятый дом.
- Хуго, где ты? - негромко позвал Старик.
Кто-то чиркнул спичкой и зажег керосиновую лампу на столе.
В тусклом свете мы увидели высокого, тощего человека в полосатой концлагерной робе. Старик первым оправился от удивления.
Жутко исхудавший человек вытянулся по-военному и, не сводя глаз со Старика, отрапортовал:
- Герр фельдфебель! Заключенный номер тридцать шесть семьсот восемьдесят девять пятьсот восемь А докладывает. что покинул свою железнодорожно-строительную команду сорок три пятьдесят шесть Ост!
- Пресвятая Дева! - воскликнул Порта. - Ну и высказывание. Ты выучил его не в воскресной школе.
- Зебра, есть тут еще кто-то? - спросил Малыш.
- Никак нет, герр ефрейтор.
- Кончай ты, - раздраженно прикрикнул Старик.
- Это почему? - спросил Малыш, польщенный обращением по званию и словом "герр". Такого он еще не слышал.
- Заткнись, - приказал Старик. - Отыщи Штеге, чтобы можно было продолжить игру. - И обратился к лагернику: - Поешь чего-нибудь. Похоже, тебе это необходимо.
Старый лагерник нервозно огляделся. Он стоял посреди комнаты, вытянув руки по швам.
- Садись, старик, - улыбнулся Порта, радушно указав на стол. - Возьми ломоть хлеба и кусок мяса. Жратвы тут много. Найдешь и чем горло промочить.
Челюсть старого лагерника конвульсивно задвигалась.
- Герр обер-ефрейтор, заключенный номер тридцать шесть семьсот восемьдесят девять пятьсот восемь А просит разрешить ему сделать заявление.
- Говори, приятель, - проворчал Малыш, сдвинув светло-серый котелок на лоб.
Старый еврей молчал. Казалось, он подбирает нужные слова. Он понимал, что неосторожное слово может повлечь за собой смерть. Несмотря на наши нарукавные повязки с черепом, костями и красноречивой надписью "Strafabteilung", он видел в нас врагов.
- Эй, зебра! Что хотел прошептать нам? - рявкнул Порта. И ткнул грязным пальцем в сторону высокого, исхудалого человека с желто-серым, давно не мытым лицом.
Лагерник устало переводил налитые кровью глаза с одного из получающих плату от государства убийц на другого.
- Ну, что хотел сказать? - усмехнулся Брандт, бывший водитель вездехода. И принялся ожесточенно высасывать зуб с дуплом, издающим ужасный запах. Идти к зубному врачу он не осмеливался, предпочитая терпеть боль. В конце концов мы стали совать в дупло всё - от пороха до соляной кислоты. Даже сушеный птичий помет. Это была идея Порты.
- Скажи что-нибудь, - обратился я с улыбкой к человеку в полосатой робе.
- Да заткнитесь вы, болваны! - прикрикнул Старик. - Не видите, что сводите человека с ума своими дурацкими вопросами? Не понимаете, что от страха он еле жив? Если б видели себя в зеркале, тоже получили бы шок. Дьявол - красавец по сравнению с вами.
Он подошел к старому еврею и обнял его за плечи. Почесал бровь мундштуком трубки и заговорил на свой обычный манер:
- Не нужно бояться нас, друг мой. Мы не такие плохие, какими выглядим. Что ты хотел сказать? Говори свободно! Если считаешь, что мы тупые свиньи, скажи. Потому что так оно и есть.
Лагерник глубоко вздохнул и посмотрел на Старика, невысокого, плотно сбитого рабочего с бородатым, добродушным лицом под черной пилоткой танкиста. Глаза их встретились. Почти черные - лагерника и ясные, голубые - Старика. Мы поняли, что эти люди нашли друг друга.
- Герр фельдфебель! Взять здесь что-нибудь было бы грабежом. Я прятался в этом доме три дня, но ничего не тронул.
Старик со смехом покачал головой.
- Выброси из головы эту ерунду. Садись за стол и ешь. Что такое теперь грабеж? Что такое изнасилование? Сущий пустяк, ничего больше. - И обратился к Хайде: - Принеси еще еды и выпивки.
Хайде, разинув рот, пялился на человека в полосатой робе, словно увидел что-то неестественное, недоступное пониманию.
Малыш наклонился к нему и рявкнул так, что было слышно на несколько километров:
- Марш за жратвой, навозный жук, пока не получил по роже!
Хайде вздрогнул. И неохотно пошел на кухню выполнять приказ Старика.
Порта с Легионером пошли наверх искать Штеге. Он лежал без сознания в коридоре. Приведя его в себя, мы выяснили, что в паническом бегстве из дома он ударился головой об распахнутую дверь.
- Где ты спал в течение тех трех дней, что провел здесь? - спросил Старик лагерника.
- В кухне на полу, герр фельдфебель.
- Брось ты к черту эти обращения по званию! Здесь много кроватей, не понимаю, почему ты не лег на одну из них.
- Потому что у меня вши; а потом, я не хотел мять аккуратно прибранные постели.