* * *
Плохое настроение не покидало Густава Шульца с первого дня его приезда в Полтаву. Когда он получал новое назначение в канцелярии гаулейтера, должность гебитскомиссара в одной из богатейших областей Украины рисовалась ему в розовом свете. И вот результат – до настоящей власти и больших доходов теперь ему так же далеко, как и два месяца назад, когда он, используя старые партийные связи и свои скромные сбережения, добивался через приближенных Коха этого, как ему тогда казалось, выгодного места. Если говорить откровенно, за два месяца в Полтаве Шульц не сумел вернуть даже затраченных на это своих средств, а ближайшая перспектива не предвещала ничего хорошего.
Надо же было случиться такому, что на неопределенное время Полтава осталась прифронтовым городом. Здесь разместился со всеми своими службами штаб командующего группой армий "Юг" генерал-фельдмаршала Рейхенау. Здесь свили себе гнездо несколько секретных служб, и в подтверждение слухов о создании в этом районе новой ставки фюрера город буквально наводнили высшие чины и гестаповцы. И всем дай, всех накорми, всех обеспечь.
А что же останется ему, Шульцу? Кто обеспечит его фрау Марту и детей? До этого никому не было никакого дела, а сам он в такой ситуации был бессилен…
Но огульно обвиняя всех в черной неблагодарности, Шульц был прав лишь отчасти. Один человек из его окружения принимал очень близко к сердцу заботы гебитскомиссара и только ждал случая, чтобы помочь своему шефу в его корыстных устремлениях.
Если кто-нибудь задался бы целью графически изобразить жизнь Харитона Карповича Плаксюка, то получилась бы сравнительно прямая длинная линия. За свои шестьдесят лет он пережил три войны, три революции, не обошли его стороной плен, голод и разруха, но ни особых взлетов, ни падений судьба для потомка запорожцев не приготовила. С раннего детства – сколько помнит себя – батрачил, был солдатом, потом снова батраком у херсонского немца-колониста, дослужился здесь до приказчика. Затем опять война, революция, каленые тропы гражданской и – снова работа, незаметная, тихая, "по способности", как любил выражаться Харитон Карпович. Не получив, в общепринятом смысле, никакого образования, дед Плаксюк был тем не менее человеком довольно грамотным, а немецкий язык, разговорный естественно, знал чуть ли не в совершенстве.
В середине 30-х годов по настоянию жены-полтавчанки они перебрались на её родину, и здесь Харитон Карпович устроился на должность заготовителя областной потребкооперации и за несколько лет хорошо изучил область и даже в самых отдаленных её селах был своим человеком.
Когда началась Великая Отечественная война, капитану государственной безопасности Дубровину удалось открыть в этом человеке неоценимое качество для разведки. За показной медлительностью, в меру сдобренной крестьянской хитрецой, Дубровин разгадал родниковой чистоты душу и горячее сердце патриота. Ведь ни в анкетах, ни в разговорах с соседями дед Плаксюк никогда не упоминал о своих прошлых подвигах в буденновской разведке, а тем более о том, что именно от его кресала вспыхнул тревожной осенью ночью 1920-го фольварк пана Альберта, в котором размещался штаб дивизии войска Пилсудского. Но факт остается фактом. Дубровин включил Харитона Карповича в свой актив, и уже в середине декабря 1941 г. тот (под псевдонимом Платон) стал одним из лучших его зафронтовых сотрудников.
Составить прочную легенду для Плаксюка особого труда не составляло. Без колебаний остановились на настоящей биографии. Рассудили, что бывший немецкий приказчик, а теперь скромный, знающий и исполнительный заготовитель – к тому же беспартийный – у фашистов подозрений не вызовет, а работы по специальности ему с избытком хватит и у представителей "нового, порядка". Так оно и произошло. Плаксюк был не только оставлен в прежней должности, но благодаря знанию языка стал кем-то вроде консультанта команды заготовителей при гебитскомиссариате.
Многолетний жизненный опыт подсказывал Харитону Карповичу, что в компании профессиональных грабителей честность не является добродетелью. Хватая всё, что под руку попало, гитлеровские власти даже поощряли к разбою своих "добровольных" помощников. И как это ни было противно натуре Харитона Карповича, он вынужден был прикарманивать определенную часть продуктов и денег. Успокаивал себя тем, что его доля шла на большое и нужное дело – партизаны нередко испытывали острую нужду в продовольствии.
Очень скоро Плаксюк обнаружил, что натуральные доходы гебитскомиссара не намного выше, чем у среднего заготовителя. Если военный комендант города и крупные армейские чины слали в Германию награбленное буквально вагонами – посылки герра Шульца свободно умещались в обыкновенных почтовых ящиках. Видел Плаксюк и то, как болезненно это переживает новоявленный полтавский гебитскомиссар.
Поразмыслив, Харитон Карпович пришел к выводу, что на создавшейся ситуации можно сыграть. В одну из очередных своих поездок он встретился с командиром партизанского отряда, и тот целиком поддержал деда Харитона – упускать такую возможность ни в коем случае нельзя.
Несколько дней фуражиры отряда работали с полной нагрузкой и вместительную повозку загрузили так, что у неё даже просели оси. Весь неблизкий путь пара лохматых лошадей укоризненно помахивала головами, но в Полтаву прибыли вовремя. Приближались рождественские праздники, и Харитон Карпович решил не откладывать дела в долгий ящик. Минуя здание комиссариата, он подъехал прямо к особняку герра Шульца. После продолжительного объяснения с часовым его наконец допустили к отдыхающему шефу, что чуть было не стоило Харитону Карповичу хорошей затрещины. Но плохое настроение Шульца улетучилось, как только он ознакомился с содержимым повозки: несколько душистых свиных окороков, два внушительных бочонка с домашней колбасой, килограммов двадцать сала с ладонь толщиной, мед, масло, яблоки… Это было хорошей рождественской закуской. Часовой даже покинул свой пост и присвистнул от восхищения. Только тогда Шульц пришел в себя и, прикрикнув на солдата, обернулся к Плаксюку:
– Ты это всё украл?
– Упаси бог, ваше превосходительство! Объяснил мужичкам честь по чести: так, мол, и так, рождество христово приближается, а добрый господин наш должен на казенном пайке сидеть… Поняли и уважили – со всей душой.
– Почему ты не сдал всего на склад? Хочешь под суд?
– Упаси боже, господин хороший. Оно ж ведь не заготовленное, а дареное… Вам лично… От благодарных, так сказать… Так что примите – не обидьте…
Шульц, конечно, и в мыслях не допускал не принять столь щедрого подношения, однако порядок есть порядок, и он приказал разгружать повозку с таким видом, будто бы сделал Харитону Карповичу бог весть какое одолжение.
Лиха беда начало. Постепенно Плаксюк стал не только приближенной, но и весьма доверенной особой. Он первый предложил реализовывать излишки продуктов, "образовавшиеся" на складе комиссариата, на черном рынке. И теперь посылки гебитскомиссара стали ещё меньше, не превышали почтовых стандартов, зато личный счет фрау Шульц в лейпцигском банке понемногу пополнялся.
В редкие часы, когда Харитон Карпович бывал среди своих, он горько жаловался на судьбу и говорил, что ещё месяц-другой такого "блатмейстерства" и он или наложит на себя руки, или, на худой конец, придушит этого выжигу Шульца. Но командир партизанского отряда за такие разговоры хмурился на деда. А Дубровин советовал всеми средствами крепить "дружбу" с гитлеровским ставленником. Сведения, добываемые Харитоном Карповичем через Шульца, высоко оценивались в особом отделе фронта.
Окончательно убедившись в преданности старшего заготовителя и уверовав, что в финансовых операциях он довольствуется "справедливой" долей, Шульц уже без всякой оглядки доверял ему некоторые тайны комиссариата, а иногда даже держал старика в курсе событий, происходящих в армейских кругах. На то у гитлеровца были свои причины.
В середине января 1942 г. неожиданно скончался командующий группой армий "Юг" генерал-фельдмаршал Рейхенау. Неприятное это известие гитлеровское командование решило держать в тайне от местного населения. Естественно, ничего пока не знал об этом и Харитон Карпович, когда с обозом "сэкономленных" продуктов направлялся к усадьбе Шульца. По дороге его остановил офицерский патруль. Повозки отогнали в комендатуру и здесь по приказу коменданта – полковника – все без исключения продукты разгрузили для поминок, которые офицеры полтавского гарнизона собирались сделать в день похорон фельдмаршала в Германии. Гебитскомиссар был вне себя – "торговый дом Шульца" понес убытки. Кстати говоря, это была к тому же напрасная жертва. Гроб с телом Рейхенау со всеми почестями погрузили в транспортный самолет и отправили в фатерлянд. Но при посадке во Львове на дозаправку горючим летчик, видимо, не рассчитал скорости, "юнкерс" врезался в ангар и взорвался. Так что похороны фельдмаршала на родине не состоялись. И от него в вермахте осталось лишь одно воспоминание да горький осадок в корыстолюбивой душе полтавского гебитскомиссара.
Дальновидный Шульц рассудил, что на доходы его могут влиять не только столь печальные для каждого немца события. Беда могла прийти и о самой неожиданной стороны. Поэтому он завел "досье" на всех влиятельных лиц штаба, внимательно следил за их повышениями и перемещениями, старался предвидеть заранее всевозможные банкеты и празднества. Теперь Харитон Карпович проводил свои коммерческие мероприятия строго по календарю, составленному герром Шульцем.
О том, что опальный – после поражения под Москвой – фельдмаршал Бок вновь выплыл на поверхность, в особом отделе фронта узнали за несколько дней до того, как Бок занял место покойного Рейхенау. Своевременно узнали мы также и о том, что командующим 6-й полевой армией назначен генерал-лейтенант Паулюс.
Но особую ценность для нас представляли сведения, полученные из Полтавы, об одном из основных органов абвера при штабе группы армий "Юг" и организованной при нем школе по подготовке шпионов и диверсантов для работы в советском тылу. С выкормышами этого змеиного клубка армейским чекистам приходилось сталкиваться почти повседневно. Однако исчерпывающих сведений о школе, её руководителях, преподавателях, вербовщиках, и главное, о времени заброски к нам подготовленной агентуры, мы в конце 1941 г. ещё не имели. Поэтому одним из основных заданий Плаксюка было как раз раскрытие этих данных.
Для начала Харитон Карпович установил наблюдение за всеми строго засекреченными объектами гитлеровцев как в самой Полтаве, так и в её окрестностях, благо что есть нужно всем, а гебитскомиссариат снабжал продовольствием всех – от штаба главнокомандующего и руководства полевого гестапо до инвалидной музыкальной команды. Вскоре внимание Плаксюка привлекла неприметная с виду воинская часть, расположившаяся в зданиях трикотажной фабрики. Харча "трикотажники" потребляли изрядно, но не было ни одного случая, чтобы его отвозил туда кто-либо из служащих комиссариата. В определенное время на склад приезжала крытая машина и фельдфебель-немец получал по накладным положенное.
Именно рацион обитателей фабрики и заставил задуматься Харитона Карповича. Наряду с высококачественными "начальственными" пайками фельдфебель получал и много подпорченного, лежалого – разве что чуть получше арестантского пайка. Гитлеровцы такой дряни есть не станут, а на концлагерь вроде не похоже. Улучив удобный момент, во время передачи очередной "выручки" шефу Плаксюк в осторожной форме поделился с ним своими сомнениями. Рассказав о таинственном фельдфебеле, он даже взял на себя смелость покритиковать немецкое командование.
– Неправильно, по-моему, получается, герр Шульц. Солдату для наступления сила нужна, а на мерзлой картошке далеко не уедешь.
– Ты бы лучше своими делами занимался. А мы сами знаем, кого и как надо кормить.
– Ага, штрафники, значит…
– Вернее, смертники. Абвер…
– Я ж и говорю – штрафники. За что же их так, бедолажных? Немцы как-никак…
– Да не немцы, а ваши – русские и украинцы. Глупые люди. У тебя вот есть голова на плечах, ты сытно ешь, и пули от тебя далеко летают. А они пойдут на ту сторону, и там им капут, крышка. Теперь понял?
– Шпионы, значит? Вот-те страсти господние!…
– Ну вот. Только ты держи язык за зубами. С абвером шутки плохи. Этот выскочка Мильке без году неделя в подполковниках ходит, а паек получает получше генеральского. Грабят нас среди бела дня…
После этого разговора Харитон Карпович планировал своё время так, чтобы к приезду абверовского фельдфебеля всегда быть на месте. Разделить общее количество отпущенных продуктов на примерную норму дневного пайка было нетрудно, а в результате Плаксюк мог контролировать количественные колебания будущих шпионов и диверсантов, обучавшихся в школе. По этой простой арифметике определялись дни вероятной заброски агентов к нам, и органы контрразведки фронта теперь заранее могли подготовиться к встрече "гостей".
Во время своих частых поездок по селам Харитон Карпович давно приметил хорошо замаскированный полевой аэродром, километрах в пятнадцати от Хорольского тракта. Заночевав как-то в тех краях на глухом хуторе, он разговорился за ужином со стариком пасечником. Словоохотливый дедок после первой же стопки первача разгорячился и на чем свет начал клясть гитлеровцев:
– Вот ты вроде на службе новой состоишь, а я тебя всё одно не боюсь и скажу, как оно есть. Поганая у тебя служба, Харитон, и хозяева у тебя паскудные,
– Дак не сам же… Приставили…
– Не сам, не сам… Они тебя приставили, а ты, стервец, своими-то руками народ обираешь. Гляди, Харитон, как бы тебя пуля шальная не нагнала. За такие дела – сам понимаешь…
– Ну, ты полегче. Больше бы таких обирал… Ты забыл, кто тебе осенью помогал улья хоронить?
– На спасибо надеешься? А ты не надейся. Я теперь злой до крайности.
– Что ж так?
– Покоя антихристы твои лишили. Теперь что ни ночь: у-у-у-у… Прямо напасть какая-то.
– Волки, что ли?
– Сам ты – "волки". Моторами гудуть. Аэродром тут у них неподалеку. Так они почти каждую ночь обучение устраивают. Когда погудут – и убираются подальше, а когда – всю ночь прямо над головой. Учат своих с неба прыгать. Один бандюга мне прямо на камору свалился. Я обмер со страху, а он, подлец, по-нашему зубы скалит: мол, пожрать, дед, не найдется? Смолы ему горячей на том свете…
– И часто, говоришь, прыгают?
– Да, почитай, каждое воскресенье, а то и в субботу, заразы на них нет, проклятущих.
Подозрения Харитона Карповича ещё больше усилились после того, как на узком проселке его обогнала знакомая легковушка – на этом "опеле" ездил только хозяин "трикотажной" команды подполковник Мильке. Поэтому, выехав на тракт, Харитон Карпович повернул свою лошаденку в противоположную от Полтавы сторону и на следующий день был уже в Гадячском лесу. Знакомый связник привел Плаксюка в полуразвалившуюся сторожку лесного обходчика, и вскоре сюда же приехал командир местных партизан Григорий Беспалько.
Харитон Карпович рассказал обо всем увиденном и услышанном и подытожил, что неплохо было бы одним махом накрыть летающих птичек – самолеты попалить, охрану уничтожить, а тех, залетных, в спокойной лесной обстановочке аккуратно допросить: куда собирались лететь и что делать?
– Тут выгода двойная, – убеждал он командира. – Во-первых, фашистам дулю с маком покажем, а во-вторых – все сведения из этих подлецов вытрусим сами, не нужно будет нашим чекистам за этой сволочью по лесам да по оврагам на той стороне гоняться – у них и без того работы по горло.
Но Беспалько все же решил запросить по радио "Дон" и к утру получил "добро".
Операцию решено было провести в ближайшее воскресенье. Беспалько разделил отряд на три группы, и каждая получила свою боевую задачу. Несмотря на горячие мольбы Харитона Карповича оставить и его в отряде и дать хоть разок пальнуть по этим гадам, Беспалько выделил двух дюжих хлопцев в провожатые и те кратчайшим путем вывели Плаксюка на дорогу. Обидевшись на партизан, он даже не попрощался с ними и, без нужды нахлестывая лошадь, покатил к своему гебитскомиссару.
Когда Беспалько с отрядом вышел в район абверовского аэродрома, ему стало ясно, что весь план операции придется менять. Кругом, сколько глаз хватает, безлесная степь. В единственной, тянущейся на много километров ещё невысокой посадке обосновались гитлеровцы – в редком кустарнике здесь партизанские разведчики насчитали четыре разборных ангара. Охраняли аэродром эсэсовцы – не меньше взвода, да ещё и с собаками. О том, чтобы брать их в лоб, и речи не могло быть.
Прошел день, другой, а нужного решения всё не было. И словно дразня партизан, ревели по ночам моторы, далеко вокруг разносился над заснеженными полями отрывистый лай овчарок.
Найти выход из положения помог трагический случай, свидетелем которого стал партизанский дозор.
За ночь выпало много снега, и по занесенному проселку с трудом передвигались розвальни с громадной копной соломы. Правил лошадью парнишка лет четырнадцати. Когда сзади раздались настойчивые сигналы гитлеровского вездехода – охрана, видимо, направилась в село за провизией, – парнишка растерялся и его тяжелые сани занесло поперек дороги. Он изо всех силенок дергал веревочные вожжи. Лошадь забилась в оглоблях, и сани завалились набок. Испуганный мальчик побежал в степь, падая и вспарывая на ходу снежную целину. Закаменевшие партизаны видели, как дрогнул ствол укрепленного на кабине вездехода пулемета… Ударила короткая очередь – мальчонка упал и больше не поднялся.
Нечеловеческим усилием воли удержали партизаны задубевшие свои пальцы на спусковых крючках.
Но открыть огонь – значит сорвать всю операцию, подвергнуть риску сотни человеческих жизней.
Слушая немногословный доклад своих разведчиков, Беспалько видел слезы в глазах этих давно разучившихся плакать людей. Он видел самодельные носилки и прикрытое кожушком щуплое тельце мальчика. Командир понимал, что товарищи ждут его слова, и, проглотив подкативший к горлу ком, он хриплым голосом приказал раздобыть к вечеру трое саней и загрузить их сеном. А четырем своим разведчикам поставил особую задачу. С двумя ручными пулеметами они в маскхалатах ползком по снегу должны подобраться, держась против ветра, к самым ангарам и ждать сигнала.
…Две крытые машины из абверкоманды прибыли в субботу на аэродром ещё засветло. Мороз пробирал до костей, и одетые не по сезону будущие диверсанты приплясывали на скрипучем снегу. Тут же на краю посадки им прилаживали парашюты, и горбатые фигуры сновали в сумерках между стволами деревьев, как привидения.
Потянулись томительные часы ожидания. Зарывшиеся с головой в снег разведчики уже не ощущали его иголочных уколов. Одной мыслью, одной заботой их было – уберечь руки, не дать застыть смазке в затворах.
Вот уже возвратились назад самолеты, шоферы с грузовиков прогревают моторы. А минуты тянутся неумолимо долго. Кажется, и время застыло в ночном морозном мареве. Наконец все парашютисты в сборе. Вот они расселись по машинам. Команда – и грузовики тронулись в город. Где же сигнал?