Таким образом, в ноябре 1941 г. только абверовских органов действовало против наших двух фронтов около двадцати.
Кроме того, в штабе каждого гитлеровского соединения, начиная от дивизии и выше, был ещё свой, войсковой разведывательный орган – "Отдел-1-Ц", который наряду со сбором и обработкой разведывательных сведений о Красной Армии выполнял контрразведывательные функции.
В начале 1942 г. "Валли" ещё более расширяет сферу своей контрразведывательной деятельности. В связи с огромным размахом партизанской борьбы в фашистском тылу при штабе создается специальный контрразведывательный орган "Зондерштаб-Р" ("Россия"). Здесь готовились провокаторы для антифашистского подполья и агентура для внедрения в отряды партизан с целью разложения их изнутри или подвода под удар карателей.
Все абверовские отделы, команды и группы возглавлялись опытными разведчиками; в частности, "Абвер-командой-101" руководил подполковник Гемприх, а "Абверкомандой-101-А" – полковник Визер.
Особому отделу Юго-Западного фронта большей частью приходилось иметь дело с "воспитанниками" Вальтера Визера, который избрал своей резиденцией контору Полтавской трикотажной фабрики. Радиостанция этой абверкоманды выходила в эфир для своей агентуры с позывными "Орион". Визеру непосредственно подчинялись Полтавская разведывательная школа и группы офицеров-вербовщиков, действовавшие в Днепропетровском, Знаменском и Дарницком лагерях для советских военнопленных и среди местного населения Киева, Полтавы, Харькова, Белгорода и Сум.
Все названные органы абвера, находившиеся в непосредственной близости от нашего переднего края, представляли, разумеется, большую для нас опасность. Особенно много черных деяний было на счету зондеркоманды, созданной при одной из абвергрупп в начале ноября 1941 г. Руководил этой командой известный абверовский резидент Фаулидис, по кличке Локкерт. Команда Локкерта вела разведывательную и диверсионную работу, распространяла провокационные слухи среди населения в нашей прифронтовой полосе и формировала "добровольческие" соединения из числа националистов и уголовников. Учитывая специфику этой команды, штаб "Валли" разрешил Локкерту самостоятельно готовить агентуру для работы в советском тылу. Учебный пункт его зондеркоманды в конце 1941 г. обосновался в городе Волноваха. Здесь по сокращенной программе готовились кадры разведчиков, диверсантов, террористов и провокаторов.
Как видим, даже одного беглого перечня служб и подразделений абвера, действовавших на нашем участке фронта, достаточно, чтобы представить, с каким опасным и коварным врагом приходилось бороться советской военной контрразведке. Но здесь нужно заметить, что уже к концу 1941 г. расстановка сил на фронте тайной войны значительно изменилась. Советские контрразведывательные органы были уже не те, что в первые недели войны. Появился боевой и оперативный опыт; абвер теперь не мог играть с нами втемную – его структура, формы и методы работы, руководящие кадры, расположение и функции основных центров подготовки агентуры, её многие вербовщики уже не являлись для нас загадкой. Кроме того, стабильность фронта положительно сказалась на совершенствовании оперативной работы в наших соединениях. И самое главное – я уже говорил об этом, но хочу подчеркнуть ещё раз, – за нами стоял весь советский народ. Это был решающий фактор, преимущества которого фашисты не имели и не могли иметь на нашей земле.
* * *
Ночь на 7 ноября 1941 г. была одной из самых тревожных в неспокойной жизни нашего разведчика Ивана Чайки. Полтора месяца провел он во вражеском тылу, и вот сейчас, когда до линии фронта оставалось рукой подать, угораздило же его остановиться на дневку в этой заброшенной колхозной клуне. Когда уже начало темнеть и Чайка собирался двинуться в путь, к клуне нежданно-негаданно подкатил тягач с дальнобойкой на прицепе и обслуга – человек десять – двенадцать – взялась готовить ужин. Более дурацкую ситуацию трудно себе представить: во-первых, уходит драгоценное время, а потом ведь могут фашисты сцапать за здорово живешь.
Ещё в конце сентября Чайку послали в Сенчанский район Полтавской области, где он должен был выяснить судьбу некоторых фронтовых командиров, находившихся с командующим Юго-Западным фронтом генералом Кирпоносом. Здесь, в урочище Шумейково, они дали врагу свой последний бой. И теперь он, старшина-пограничник Иван Чайка, возможно, единственный, кто может сообщить командованию о мужестве и героизме командиров и политработников, которые с одними пистолетами десятки раз ходили в атаку, и о том, что перед урочищем за два дня боев были уничтожены десятки гитлеровцев. Не имел он права рисковать собой и по другой причине. Сроки его возвращения к своим давно истекли. Значит, его начальники могли послать с тем же заданием другого разведчика или целую группу, а это при том режиме, который установили гитлеровцы на оккупированной территории, неизбежно повлекло бы за собой новые жертвы.
Взвесив всё "за" и "против", Иван спрятал гранату за пазуху и принялся терпеливо ждать, пока гитлеровцы завалятся спать…
При переходе линии фронта Чайке слегка зацепило осколком руку – попал под шальную мину, но идти в госпиталь он категорически отказался и потребовал, чтобы его немедленно отправили в особый отдел фронта.
Докладывая о выполненном задании, старшина сообщил, что километрах в двух от урочища Шумейково, в селе Исковцы-Сенчанские, он встретился с раненым красноармейцем, шофером штаба фронта Петром Грищенко, который в своё время возил начальника инженерного управления. Грищенко подобрала на поле боя пожилая колхозница Дарья Федоровна Квитка, она сумела укрыть его у себя и, несмотря на то что Петр имел очень тяжелые ранения – в голову и в ногу, с помощью сельского фельдшера спасла от верной смерти.
Грищенко и рассказал Чайке подробности неравного боя. Он с восхищением отзывался о героизме наших командиров и политработников, но вместе с тем назвал несколько имен слабодушных, без сопротивления сдавшихся врагу, и среди них – работника штаба фронта интенданта 3 ранга Гольдина. Грищенко сам видел, как немцы вытащили его из кустов и повели к хутору Дрюковщина. При этом Грищенко высказал предположение, что вряд ли выгадал Гольдин, сдавшись в плен: ведь евреев немцы расстреливают без суда и следствия.
Делая такое предположение, Петр Грищенко не знал, да и не мог знать, одного крайне любопытного обстоятельства. Дело в том, что с 30 сентября интендант 3 ранга Гольдин работал в штабе фронта на той же должности, какую занимал до окружении. Тогда, после выхода из окружения, в своём объяснении на имя начальника отдела кадров фронта Гольдин писал, что в плену он не был, с гитлеровцами не, встречался и на нашу сторону вышел 28 сентября вместе с начальником одного из отделов штаба фронта и двумя старшими командирами из 5-й армии.
Из создавшейся ситуации могло быть только два вывода: либо Грищенко, находясь после ранения в полуобморочном состоянии – ведь приняли же его немцы за мертвого, обознался и спутал Гольдина с кем-нибудь другим, либо Гольдин действительно был в плену и заслан к нам как агент вражеской разведки.
Старший лейтенант госбезопасности Базанов, которому было поручено вести разбирательство, навестил Чайку в госпитале. Он попросил старшину проложить на карте маршрут своего движения от села Исковцы. Старшина сразу сообразил, в чём дело, но лишних вопросов не задавал. Через двадцать минут Базанов имел маршрут и подробное описание самых удобных подходов к хате Дарьи Федоровны. Он поблагодарил разведчика и, возвратившись в отдел, занялся разработкой предстоящей операции. Каково же было удивление старшего лейтенанта, когда, явившись по вызову к начальнику отдела, он застал там Ивана Чайку.
Проанализировав все подробности визита Базанова, Чайка сделал единственно правильный вывод: находясь в урочище Шумейково, он чего-то не учел и вот сейчас за фронт должна идти новая группа, чтобы сделать положенную ему, Чайке, работу. Примириться с этим пограничник не мог. Воспользовавшись явным расположением старшей сестры-хозяйки, он "на часок, не больше" получил свою одежду и ушел из госпиталя. В особом отделе Чайка доказывал начальнику, что без его личного участия ни о какой новой операции не может быть и речи. Даже на самой крупномасштабной карте не укажешь тех тропок и "схованок", которыми пользовался он сам, пробираясь к урочищу Шумейково и назад, к фронту. А самое главное, на прощание он преподал Дарье Федоровне несколько уроков конспирации. Поэтому наших посланцев она, в лучшем случае, может угостить ухватом – женщина она серьезная и обстоятельная. Не исключено, что Петро уже выздоровел и подался к партизанам. В этом случае без Чайки тоже не обойтись – среди местных патриотов у него уже имеются кое-какие связи. А если начальники сомневаются насчет его руки, то это не рана, а сплошное недоразумение.
Начальник отдела старший майор госбезопасности Николаев, выслушав все доводы разведчика, долго не отвечал. Ему в тот момент больше всего хотелось обнять и по-отцовски расцеловать этого замечательного парня. А Иван в ожидании решения не сводил с него умоляющих глаз. Исхудавший за время полуторамесячных скитаний по вражеским тылам, бледный от потери крови, он, как никто другой, нуждался в отдыхе и лечении. Николаев мысленно проследил маршрут, вычерченный на карте Базанова. Лишь в один конец более двухсот километров. И всюду в крупных и мелких населенных пунктах, захваченных фашистами, устанавливается "новый порядок". Его поддерживали немецкие комендатуры, полевое гестапо, эсэсовские войска, старосты и полиция. Все воины Красной Армии, оказавшиеся на оккупированной территории, должны были по приказу немецкого командования сами являться в комендатуры и сдаваться в плен. Лица, не выполнившие приказа и укрывающие военнослужащих, подлежали немедленному расстрелу на месте.
Всё это хорошо знал старший майор госбезопасности. Но по той же логике он не мог не признать и обстоятельных доводов стоявшего перед ним старшины-пограничника. Его присутствие в группе – надежная гарантия успеха. А задачу предстояло выполнить очень сложную. В кратчайший срок нужно было добраться до села Исковцы-Сенчанские, разыскать там раненого Грищенко и вывести его на нашу сторону. А если рана на ноге ещё не зажила, предъявить ему фотографию Гольдина, составить протокол опознания и доставить эти документы в особый отдел фронта.
Тяжело было Николаеву принимать решение, но выбора у него не было. И в ночь на 15 ноября старшина Чайка и младший лейтенант госбезопасности Красножегов ушли за линию фронта.
…Интендант 3 ранга Гольдин по своему складу был человеком сугубо штатским. Но, призванный в 1935 г. в армию, он стал неплохим службистом и так старательно подражал выправке своих кадровых товарищей, что даже закоренелые строевики с доброжелательной снисходительностью относились к его безуспешным попыткам придать своей мешковатой фигуре бравый командирский вид. Коренной киевлянин, он окончил в начале тридцатых годов политехнический институт и на работе в штабе зарекомендовал себя знающим инженером. После выхода из окружения работал с утроенной энергией и за короткий срок был отмечен начальством. Вёл замкнутый образ жизни, из расположения штаба почти не отлучался и только дважды – 14 и 24 ноября – отпрашивался в город. Причем оба раза проделывал один и тот же маршрут: вымывшись в городской бане, ехал на железнодорожный вокзал и, примостившись на скамейке недалеко от билетных касс, в течение часа читал первый том "Войны и мира". Затем садился на трамвай и возвращался в штаб.
Ничего нового не дали и беседы с командирами, выходившими вместе с Гольдиным из окружения. Начальник одного из отделов штаба фронта майор Михалев рассказал, что встретил Гольдина утром 25 сентября в селе Степановка Сумской области. Интендант объяснил ему тогда, что до Степановки от урочища Шумейково он добирался пять суток пешком, чему Михалев не мог не поверить, так как сам пришел в село тремя часами раньше. В Степановне к ним вскоре присоединились ещё два командира, оба штабные работники 5-й армии. Один из них был ранен осколком в голову, и последние километры его буквально приходилось вести под руки. Гольдин, как говорится, был весь на виду. Ответ на то, где он был и чем занимался с 21 по 25 сентября, мог дать только Петр Грищенко, и контрразведчикам оставалось ждать возвращения разведгруппы.
…Дарья Федоровна только что возвратилась с хутора Дрюковщина от своей давней подруги Степаниды. Последнее время та занималась знахарством, и Дарья Федоровна уже не раз тайком от фельдшера брала у неё разные травы для Петеньки. Что бы там доктора ни говорили, а после того, как она начала отпаивать раненого Степанидиными отварами, у того дело круто пошло на поправку. Последнее время она держала Петра в чулане за ларем с кукурузой – подвальная сырость плохо действовала на раны. Да и в селе стало поспокойнее. Фашисты ушли недели две назад и больше пока не приходили, а местные власти – староста и два полицая – беспробудно пьянствовали и дальше кружки с мутным первачом ничего не видели.
Разведя огонь в загнетке, старая колхозница принялась крошить иван-чай. В это время ей почудился легкий стук в шибку. Прислушалась – так и есть. Кому б это в такую пору? А уже через минуту попала в объятия Ивана Чайки. Узнав, что ребятки пришли оттуда, от наших, старуха так разволновалась, что в течение добрых десяти минут, кроме "ах боже ж ты мой, касатики мои миленькие, соколики ненаглядные", от неё ничего нельзя было добиться. Услышав шум в кухне и радостные причитания Дарьи Федоровны, выглянул из чулана Петро. Узнав Чайку, он так бурно выражал свою радость, что Иван даже ойкнул от боли – рана на руке ещё давала себя знать.
Но для восторгов времени не было. Поэтому, наскоро перекусив, по-сыновьи расцеловав рыдающую женщину, разведчики и Петр Грищенко, который ещё слегка прихрамывал, двинулись в обратный путь. Трудно описать все тяготы и лишения, выпавшие на долю трех советских патриотов. Полуголодные, с обмороженными руками – морозы в тот год ударили рано, – оврагами и звериными тропами пробирались они к линии фронта. Опасность подстерегала их на каждом шагу. Дважды они чудом избежали столкновения с нарядами полевой жандармерии. У Ивана и Петра вскрылись и нестерпимо болели раны. В те немногие часы полузабытья, которое заменяло ребятам сон, они стонали, а то и бредили, звали кого-то. Но зажигались в небе звезды, и, закинув за плечи автоматы, они упрямо шли вперед. Из рассказов Грищенко они уже знали, что Гольдин – предатель. Доставить эти сведения командованию, изобличить и обезвредить шпиона во что бы то ни стало – в этом Чайка и Красножегов усматривали свой высший человеческий и чекистский долг. Мужественно и стойко держался Петр Грищенко. Несчастье произошло в прифронтовом лесочке возле безымянного хутора. Глухой морозной ночью разведчики напоролись на боевое охранение гитлеровцев. В кромешной темноте вспыхнула ожесточенная схватка. Силы были сначала равные, но к немцам вскоре подоспело подкрепление. Тогда младший лейтенант госбезопасности Алексей Красножегов приказал Чайке и Грищенко пробираться к своим, а сам остался прикрывать отход товарищей. Почти час не смолкал его автомат. Уже будучи дважды раненным, Алексей Красножегов собрал последние силы и, вырвав зубами чеку, подорвал себя вместе с навалившимися на него гитлеровцами. Это было в ночь на 30 ноября 1941 г.
Утром 1 декабря интендант 3 ранга Гольдин был арестован. На первом допросе, который вел старший лейтенант госбезопасности Базанов, он категорически отрицал свое пребывание в плену и связь с немецкой разведкой. Базанову трудно было беседовать с этим отщепенцем. Боль утраты тисками сжимала сердце. Алеша Красножегов был его воспитанником и, несмотря на разницу в годах, большим другом. Базанов слушал истерические бредни предателя, и его не покидала мысль, что, собственно, Красножегов и Чайка пошли за фронт не для того, чтобы изобличить Гольдина – рано или поздно шпион попался бы. Чекисты рисковали жизнью, чтобы сохранить доброе имя человека, в виновности которого они сомневались. И вот этот предатель изворачивается сейчас, врет, пытается уйти от заслуженной кары, а Алёши больше нет, и никогда больше не услышат друзья его раскатистый, заразительный смех и любимую им украинскую пословицу: "Шо було – бачили, шо буде – побачимо".
Когда Базанов ознакомил Гольдина с, показаниями Петра Грищенко, тот отбросил листок, заявив, что это очередная "чекистская фальшивка". Причем Гольдин в это искренне верил. Там, в урочище Шумейково, сидя в кустах, он собственными глазами видел, как рядом с Грищенко разорвалась мина и он упал на землю, исполосованный осколками. Когда же в кабинет Базанова внесли на носилках Петра, Гольдину показалось, что всё происходящее с ним – сон.
После очной ставки с Петром Грищенко предатель наконец заговорил. Он заявил, что скрывал свое пребывание в плену, потому что был завербован фашистской разведкой и ему как её агенту под страхом смерти запрещено давать правдивые показания советскому командованию.
Гольдин рассказал, что 20 сентября в бою у урочища Шумейково он участия не принимал из-за того, что "плохо видит". Когда он сдался в плен, его вскоре доставили в Конотоп, в немецкую разведку. Допрашивал его там хорошо владевший русским языком обер-лейтенант. На все поставленные вопросы – о месте нахождения в последние дни командования фронта, армий, входящих в него, состоянии остатков войск фронта, наличии в них боевой техники, о старших офицерах, с которыми он оказался в плену, – дал правдивые ответы.
После первого допроса ему был предоставлен четырехчасовой отдых, а затем его привели к гитлеровскому майору Фурману, руководителю "Абвергруппы-107" при армии Гудериана. Майор одобрил поведение Гольдина в плену и сказал, что его показания соответствуют действительности и это дает основание немецкому командованию считать, что он, Гольдин, сделал первый шаг к своей будущей карьере при "новом строе" в России и что теперь ему надо продолжать эти шаги – оказывать помощь немцам. Если он с этим согласен, то его немедленно отпустят из плена и он будет добровольно работать на "великую Германию" по ту сторону фронта.