Разведчик держался в стороне, как будто он был ни при чем. До тех пор, пока из его серебристого тела не вылетел рой ракет. Ракеты веером опускались на участок позади болота. Лейтенант Трупиков почувствовал стыд от облегчения, которое он испытал. Теперь он знал цели атаки. Ни одна из ракет не отклонилась в сторону его позиций. Точно как ястреб, первая машина начала пикировать на полосу болот, пролетая мимо облачков от разрывов зенитных снарядов. Прямо перед линией его окопов она выйдет из пике. Ужасный вой сирены пронизал воздух. Трупиков был беспомощен перед атакой самолетов. Парализованный страхом, он смотрел, как выступающая кабина с распластанными крыльями несется на него. Он видел, как бомба отделилась от корпуса пикирующего бомбардировщика и продолжала лететь в направлении его полета. Теперь бомба ввергла его в панический ужас. Было необъяснимо, что она пролетела над его окопами и не попала в немцев, а угодила именно туда, куда приземлились ракеты, - в болото. Содрогнулись воздух и земля, полил дождь из болотной жижи, поднялись клубы дыма. Раздалась пулеметная очередь, и вместе с ней до лейтенанта долетела ударная волна - невидимый кулак впечатал его в землю. Снова раздался вой. Снова приближалась оскаленная морда. Визг сирены разрывал нервы. Самолет за самолетом сваливались в пике, бросали бомбы. Казалось, что за болотом кипит земля. Орудийный лафет летел по воздуху, как ковер-самолет. Башня танка парила, словно ее через кустарник нес ветер. Потом ее почти осторожно поставило на землю.
Людей в этом аду лейтенант не видел. Казалось, что они исчезли в земляных фонтанах. Однако танки и все, кто еще остался в живых за болотами, не хотели погибать просто так. Со всех сторон открыли огонь счетверенные пулеметы. Град пуль ударил навстречу завывающим самолетам. Пулеметы с танков отвечали на пулеметные очереди с самолетов. Разыгрывался жуткий спектакль, за которым неотрывно следили и немцы со своих позиций. Лейтенант Трупиков плакал от бешенства, когда на его глазах взлетел на воздух танковый батальон, а вместе с ним и надежда на поддержку. Он уткнул лицо в землю. Из этого состояния его вывел мощный взрыв. С языками пламени в воздух поднималось грибовидное облако дыма. Комья сырой земли шлепнулись в окоп. Счетверенные пулеметы подбили пикировавший самолет, последний в эскадрилье.
Пулеметные очереди смолкли. Зенитки продолжали еще некоторое время стрелять по улетавшим пикировщикам. Потом затихли и они. Наступила давящая тишина. Перед ним на склоне - полузасыпанная траншея, занятая немцами. На нейтральной полосе торчало алюминиевое крыло высотой с дом, похожее издали на памятник За ним и за полосой болот тянулся вулканический ландшафт. От земли поднимался пар. Черный дым от горящей солярки кружился вокруг изуродованных остовов танков. То там, то здесь виднелись орудийные стволы, беспомощно вздымавшиеся к небу или уткнувшиеся в землю. Кустарник горел, как снопы соломы, а между кратерами воронок бесцельно бродили люди. Нет. Оттуда уже ждать было нечего. Лейтенант снова посмотрел на запад. За ним - высота. Печальный холм со стальным скелетом и остовами двух подорванных танков. Вот и нет больше победоносного штурмового батальона. Поставленная цель не достигнута. Планы, сроки, графики, приказы - все напрасно. Единственный властитель высоты - смерть. Немцы и он, лейтенант Трупиков, - два затерявшихся отряда, которые она пока не нашла. Можно, как это делают купцы, совершить меновую сделку.
Лейтенант кинулся обратно в окопы. На убитых, чьи вытянутые руки стучали по голенищам его сапог, он не обращал никакого внимания. Его мучил единственный вопрос: как ему и его людям вернуться назад? По открытой местности? Ведь немецкий пулемет всех их покосит. Оставался единственный путь - сквозь немцев. Из-за их раненых он должен был отдать приказ на ближний бой.
Над воронкой, где он укрылся, пролетели первые" пули. Вдалеке тоже возобновилась стрельба. В нерешительности он остановился у входа в блиндаж. Мимо него пронесли красноармейца. Одного из тех детей, которые из школы попали сразу в батальон. Одна из его ног чертила по стене окопа. На лице - застыло удивление, какое бывает у тех, кто умер мгновенно, без боли. Лейтенант видел, что один носильщик держал убитого только за одну руку, а другой - за одну ногу. Они дергали тело в разные стороны. Потом бросили его на бруствер. Вот он лежит теперь над стеной окопа, лицо повернуто в сторону немцев. Рядом с убитым в землю ударила пуля. Вторая попала в каску, она со звоном упала в окоп. Когда следующая пуля ударила парнишке в голову, лейтенант задался вопросом, зачем немцы это делают. Ему стало жутко. Лица у убитого больше не было. Пули били в тело, как в мишень на стрельбище.
- Пять, шесть, семь… - считал он неосознанно.
Он схватил винтовку, лежавшую на бруствере. Их тут было достаточно. Осторожно высунул винтовку в амбразуру. Облачка дыма от выстрелов взлетали один за другим. Блеск металла в закатном солнце - это должна была быть винтовка стреляющего. Светлое пятно за ним - это его лицо, подумал лейтенант. Он тщательно прицелился. Но пуля попала рядом со стрелком во что-то зеленое. "Бессмысленно, - подумал он, - нет никакого смысла вести с ними переговоры. Это - звери. Их надо убивать, иначе они убьют тебя. Другого выбора нет".
В том виде, каком он выбрался из болота, майор прислонился к стене окопа. Босой, с оторванными погонами, руки и лицо перепачканы землей и кровью, в кителе зияет прореха. Он сжимал цевье карабина в готовности к стрельбе, как только его воспаленные глаза находили цель, чтобы бороться, драться, убивать. Ему досаждало только одно - комары. Мириады комаров клубились в окопах. Серые облачка мелких тел, тончайших хоботков, ненасытных к крови. Против этой пытки он был беззащитен. Они ползали по его шее, летели в лицо, забирались в рукава, сидели на голых ногах. Никакого спасения от них не было. Они садились на его кожу. Хоботки окрашивались в темный цвет. Они сосали кровь до тех пор, пока его ладонь не колотила по ним и не давила раздувшиеся от высосанной крови тела. Они платили своей жизнью за несколько мгновений наслаждения. А ему оставался зуд и боль. Прыщи укусов сливались в отеки. Опухоль на шее нависала над воротником как баранка. Руки и ноги распухли. Это было гораздо хуже, чем лежать под артиллерийским налетом, который, по крайней мере, ненадолго разгонял ненавистных москитов. Укусы на руках майор зализывал языком. С шеей и ногами сделать он ничего не мог.
Он хотел спрятаться в блиндаж А он был как раз здесь рядом. В том виде, который только себе может представить больной мозг. Но хуже, чем запах разложения, безнадежность, грязь, зуд, комары, были его люди. Они приняли его как сумасшедшие, которым в состоянии полной обреченности вдруг показывают пути выхода к человеческой жизни. Однако вскоре его присутствие начало отравлять им воздух. То, чего не удалось танковым пушкам и пулеметным очередям, получилось у него. Управление ослабло. Люди прекословили его приказам. Они смотрели на него с недоверием, как будто он собирался их хоронить. Не помогло и то, что он опять передал командование унтер-офицерам. Ненависть росла. Теперь он уже их боялся. По крайней мере, у него возникло неопределенное чувство. Жизнь уже была для него ничем, жизнь, с которой он уже хотел расстаться ради них, вдруг снова начала ему нравиться.
Здесь, между бешенством противника и ненавистью подчиненных, она вдруг опять приобрела ценность. Боль от его погибшего ребенка, от воспоминаний о жене стала призрачной. Посреди этого лунного ландшафта для него вдруг не осталось ничего важнее его самого. Перед ним - лунный пейзаж, крыло пикирующего бомбардировщика, торчавшего в земле, как осколок. Позади - лабиринт окопов с отрезанной группой русских. Еще дальше - высота. Безжизненная, холодная, чужая, словно какая-нибудь далекая звезда. Но он еще продолжал жить: изгаженное существо с босыми ногами, в разорванной форме, распухшими руками, впалыми щеками и пепельной кожей.
Отовсюду здесь в окопах на него смотрело его лицо, его лихорадочные глаза. Одинокие люди. Они уже завидовали тому, у кого еще остались в карманах табачные крошки, кусок зачерствевшего хлеба, горсть патронов, выковырянных из грязи. Когда пикирующие бомбардировщики бомбили полосу болот, они еще раз собрались вместе. Они пронзительно кричали. Срывали с себя и размахивали тряпками, которые носили на себе. А потом снова были разочарованы, когда эскадрилья пропала за горизонтом. Как будто они ждали большего, хотя бы знака: МЫ ВАС ВИДЕЛИ! ДЕРЖИТЕСЬ! МЫ ПРИДЕМ! Ничего. Они остались, брошенные в бесконечном пространстве поля боя. Продолжая ожидать, что спереди или сзади навалится волна человеческих тел в коричневой форме с криками "ура" в качестве музыкального сопровождения к свисту пуль и разрывам гранат. Но это пока не началось. Установилась давящая тишина. А вместе с ней - усталость, голод и комары. Перевязочных материалов нет. Воды нет. Но хуже всего - нет патронов. Из-за возбуждения они не заметили, что их запасы иссякли. Подносчики боеприпасов, бегавшие туда-сюда между пулеметами, заметили это первыми.
"Патроны!" - этот крик донесся за поворот траншеи до лисьей норы. От лисьей норы кто-то прокричал:
- Пора сдаваться, черт возьми! Доставай белые тряпки!
И солдат начал стрелять, выпуская пулю за пулей, как сумасшедший, прицеливаясь с неистовой злобой, радуясь каждому попаданию с жутким криком. Унтер-офицер с руганью заставил его замолчать. Его стальной шлем скользнул по ходу сообщения, оказался рядом с майором.
- Надо посоветоваться! - сказал, задыхаясь от бега, унтер-офицер.
Майор и в нем узнал свое собственное лицо.
- Мы должны предложить вам проголосовать, господин майор. Приказа больше никто не послушает. Плен или прорыв? Осталась последняя возможность.
Майор кусал себе пальцы рук. Кожа была рыхлой. Комариный яд жег огнем.
Майор ответил уклончиво:
- Командуете вы.
- Хорошо, - сказал унтер-офицер. - Прорыв или плен?
В руке он держал пистолет. Ствол был направлен на майора. Как будто каждому он хотел вложить пистолетом ответ в рот.
Майор грыз пальцы. Он спросил:
- Вы считаете, что можно прорваться?
Из пузырей на подушечках пальцев сочилась кровь. А майор все сильнее продолжал их грызть.
- Да, - ответил унтер-офицер. - Бог будет проклят, если он нам не удастся.
Майор стряхнул кровь с руки:
- Решает большинство?
- Так точно, господин майор!
- Это не приказ.
- Нет, приказ.
Унтер-офицер ткнул пистолет в стенку окопа. В ствол набилась земля. Теперь первым выстрелом пистолет разорвет у него в руке.
- Ваш ответ?! - вдруг закричал он на майора. - Плен или прорыв?
- Я не считаю. - Майор посмотрел на выемку в бруствере рядом с блиндажом. Там лежал раненый русский офицер. Они его просто выбросили. Лица разобрать он не мог. Но он видел, как рука раненого царапала землю.
- Вы должны решиться, - настаивал унтер-офицер. - Вы первый. Я не должен терять времени. У нас кончились патроны.
Майор молчал.
- Мне нужен ваш голос, - напирал унтер-офицер.
Нет времени, нет боеприпасов. Прорыв или самоубийство. Плен или самоубийство. И то и другое стоят друг друга. Майор снова начал грызть руки. Над ними просвистел фугасный снаряд.
- Я не придерживаюсь ни той, ни другой точки зрения, - сказал майор.
Раненый русский перекатился со своего места. Теперь руку не было видно. Для него плена не было.
- Господин майор! - взмолился унтер-офицер. - Прорыв или плен?
- Да поймите вы, наконец, что я не могу участвовать в этом выборе!
Унтер-офицер глянул на забитый землей ствол своего пистолета. Он вытряхнул ее, слегка постучав пистолетом о локоть. Земля высыпалась на босые ноги майора. Это было словно прикосновение.
- Я требую ответа!
- Ну, хорошо. Плен.
Зубы майора снова впились в кончики пальцев. Боль от укусов пронзала все тело. Он больше не мог выносить зуда комариных укусов. Голые ступни были ледяными. Унтер-офицер посмотрел на него: на майора смотрело его собственное лицо. Только искаженное ненавистью. Он почувствовал, как унтер-офицер посмотрел на него - без погон, босого, с Прорехой на кителе, с грязными руками, с распухшей шеей и суставами рук
- Трус! - Унтер-офицер отвернулся.
Майор не обратил внимания на ругательство. Если бы он уже не распрощался с жизнью, то был бы этим горд. Он стал думать, как ему это сделать. Пистолета у него не было. А если взять проволоку? А если взять в рот ствол карабина? Русские в ходах сообщения прекратили стрельбу. Стало почти тихо. Унтер-офицер стоял рядом со следующим стрелком.
- Прорыв или плен?
- Что выбрал майор? - спросил стрелок.
- Прорыв.
- Хорошо, тогда - прорыв, - ответил тот.
"Это неправда!" - хотел крикнуть майор. Но не смог. Стальной шлем унтер-офицера продолжил движение по траншее. Майор искал проволоку или кусок веревки. Нашелся ремень от винтовки. Когда он заряжал карабин, ему в голову вдруг пришла мысль, как тихо сидят русские у прежнего ротного командного пункта. Наверное, у них тоже кончились патроны. Наверное, все же надо было ему выступить за прорыв. Мысль, что он может покончить жизнь самоубийством перед самым решительным переломом, остановила его. Когда он надевал ременную петлю на спусковой крючок, руки его дрожали. Он заставил себя не думать ни о чем другом. Самым важным было для него то, что он сейчас умрет. Пуля должна влететь в мозг через верхнюю челюсть. Боли он не почувствует. Он поставил карабин между ног. Проверил, сможет ли он нажать на спуск большим пальцем ноги. Взглянув на свои ноги, он подумал, как отвратительно будет выглядеть его труп. Разбитый череп, грязное тело. Хорошо, что его никто не увидит. Впрочем, как офицер, он имеет право на гроб. Если ему повезет, то его бросят в какую-нибудь яму. И все же утешает то, что он здесь никого не оставляет - ни жены, ни ребенка. Он хотел свалиться так, чтобы лицо упало в землю. Для этого надо было только наклониться вперед. Ствол под подбородком зиял мертвым глазом. От лисьей норы вдруг донеслись голоса. Упомянули его фамилию.
- Если бы он не пришел, они бы еще жили.
Ему захотелось узнать причину их ненависти к нему.
- Когда капитан предлагал нам сдаться, нас было больше. Пять человек на его совести.
Потом опять послышался голос унтер-офицера. Очевидно, это был спор. Голоса становились громче.
- Равное право для всех! Меня ты не обойдешь!
Унтер-офицер ответил что-то неразборчиво.
- Да стреляй уже, на, стреляй! - раздался крик.
Голос унтер-офицера:
- Думаешь, мне жалко на тебя патрона?
Другой голос:
- Сдача в плен! Хочет того майор или нет!
Раздался выстрел. "Пять и один - в сумме дает шесть", - подумал майор. Отверстие в стволе, зажатом между ног, смотрело ему в лицо. Надо было ему оставаться в Подрове. Он вспомнил телефонный разговор со штабом дивизии. И свой приказ о контратаке через гать. Ведь это было только вчера? Тридцать человек пополнения, которых он приказал отправить на эту позицию. И мертвый водитель на кладбище в Подрове. Результат одного-единственного дня, который пошел на его счет. А сколько таких дней у него за плечами? Он наклонился над стволом, широко открыв рот. Холодный обрез ствола коснулся нёба. Неверными движениями он начал нащупывать ногой ремень. Почувствует ли он что-нибудь в конце?
- Господин майор!
Он вздрогнул, прислонил карабин к стенке окопа.
Перед ним стоял унтер-офицер:
- Единогласно решили идти на прорыв!
Майор глянул на свои босые ноги. Унтер-офицер смотрел на карабин, на ремень, привязанный к спусковому крючку…
Лейтенант Трупиков вошел в блиндаж. Немецкий капитан сидел за столом из ящиков, подперев голову руками.
- Они все еще не сдаются, господин лейтенант?
Он постарался придать лицу озабоченное выражение. Ни слова о налете авиации.
- Нет. Они не сдаются!
"Еще один такой же зверь, - подумал лейтенант, - в неволе он ведет себя как человек, но когда у него есть винтовка, он стреляет по трупам. Что ему надо? Этому хищнику с лицом овцы? На его родине полно таких высот, как эта. Я сам видел: зеленые деревья, реки, чистенькие деревушки. На их дорогах нет ни грязи, ни навоза. На их полях колосья стоят, как солдаты на параде. Но они завидуют нам за наши заболоченные леса, иссушенные солнцем степи, за пару деревянных изб…" Лейтенанта охватила злоба, которая еще больше усиливалась из-за потока непонятных вопросов. Он убьет немца. Это решение стало навязчивым. Пуля в затылок. При этом не понадобится смотреть ему в лицо. При слегка наклоненной голове по позвоночнику не промахнешься. Есть возможность не услышать крика боли, издаваемого жертвой. Еще до наступления смерти будут оборваны нервные волокна, ведущие к голосовым связкам. Идеальный способ казни. Он осмотрел свою жертву "Очень короткая шея", - деловито отметил про себя. Странно с такой точки зрения рассматривать шею. Его раздражал только высокий воротник немца. Наверное, придется приказать ему снять китель. Но нет. Его надо застрелить в траншее. В любом случае, однако, придется принять в расчет китель. А если откажет пистолет? Он может приказать сержанту. Он пристально посмотрел на сержанта. Если бы люди умели читать мысли!
Вдруг он приказал:
- Через полчаса мы атакуем немецкую позицию. Сигнал к атаке - красная ракета! Каждое отделение забирает с собой своих раненых. Объяви всем!
- Сигнал к атаке - красная ракета! Раненых забрать с собой, - повторил сержант.
Лейтенант указал рукой на немца. Жест был ясным. Но сержант уже выбежал. Возможность была упущена.
- Мы хотим попробовать еще раз, - сказал лейтенант по-немецки, стараясь соблюдать произношение.
- Что? - спросил немец.
- Через полчаса все будет позади!
- Что? - снова спросил немец.
"Потом мы вцепимся друг другу в глотки", - подумал лейтенант и сказал:
- Наши танки выкурят их огнеметами. Пойдемте, это же, в конце концов, ваши люди.
- Я думал над этим, - ответил немец. - Я не могу.
Он говорил осторожно. Так обычно говорят с собакой, когда не знают, кусачая она или безобидная.
- Почему не можете? До этого вы же смогли?
Немец покачал головой:
- Знаете, кто вместе с ними?
- Нет!
- Командир батальона.
- Ну и что?
- Тот солдат, который прорвался через ваши боевые порядки, - мой майор!
У лейтенанта проснулся интерес к противнику, которого ему предстояло увидеть через полчаса. "Значит, у них тоже есть такие, - подумал он, - командиры, которые во время боя идут к своим людям".
- Что это меняет? - нетерпеливо спросил он.
Его время истекало. Надо было решаться.
- Он меня предупредил, - сказал капитан. - Позднее он отдаст меня под суд.
"Значит, страх, - облегченно констатировал лейтенант, - он боится своего командира". Он внимательно посмотрел на пламя свечи.
Яма в лесу. Редкий кустарник, порубленные сосны. Между вершинами деревьев - темное вечернее небо. Перед ямой - пленные. В одну шеренгу. Взгляды направлены на подготовленную яму. Ни слова не срывается с их губ, ни слова в группе красноармейцев.
- На колени! - по-немецки приказал комиссар.