Пленные отказались его понимать. Щелкнул предохранитель пистолета. Один из пленных стиснул зубы. Послышался скрип, как будто разлетелась челюсть. От стенки ямы отвалился кусок земли и шлепнулся внутрь. Наконец, комиссар стал переходить от одного пленного к другому. Все выполнял с такой уверенностью, словно раньше ничем другим не занимался. Каждый выстрел отдавался эхом в кронах деревьев. Пленные валились вперед. Когда последний упал в бездну, наступила ночь. Лишь неясные проблески сверху указывали на то, что над ними было небо. Нет. Искушение было велико, но отвратительно. И время ушло. Осталось лишь несколько минут. А после этого он просто не сможет вынести бремя ожидания.
Красноармейцы принесли в блиндаж носилки. С тихими стонами с нар на них начали опускаться раненые. Заряжали оружие. Сибиряки обвешивались мешками, полными ручных гранат. С большим трудом можно было почувствовать себя уютно в блиндаже, с его запахом карболки, беспорядком и удушливым запахом сальных свечей. Пришло чувство расставания. Расставания с безопасностью. Расставания с жизнью. С каждыми носилками, которые они выносили, росли подавленность и страх. Один за другим они выходили в траншею. Медленно, с каплей отчаянной надежды, что попадут не в него, а в кого-нибудь другого.
- Буду кратким, - сказал Трупиков. - Порядок вещей… - он не знал, что ему сказать. - С некоторого времени мы отрезаны… Идем на прорыв… Вы должны идти с нами!
Капитан посмотрел на него непонимающим взглядом. Лишь постепенно сказанное дошло до его ума:
- Это невозможно! Вы же говорили… Ваше честное слово!
Он был поражен и слишком внезапно обманут в возникшем уже у него чувстве защищенности. В бараках, окруженных колючей проволокой… Ни снарядов… Ни страха смерти… Покой. Все это было стерто одним махом.
- Оставьте меня здесь, - попросил он. - Это бессмысленно. Поймите меня правильно…
Его бормотание было встречено стальным взором.
- Я мог бы позаботиться о ваших раненых… Определенно, определенно… - он говорил как ребенок, еще не научившийся врать.
Тем временем блиндаж опустел. Как будто чувствуя свою ненужность, сальные свечи начали гаснуть. Один за другим язычки пламени исчезали в лужицах растопленного жира. Горел лишь один, указывающий путь к смерти. На нарах еще один остов человека. Его дыхание было тяжелым, но регулярным, как часы. Но он не шевелился. Его забыли. Так же как и шаткий стол, пустые консервные банки, обкусанную корку хлеба, грязный мармелад, обрывки бумаги и поломанное оружие.
- Идем! - приказал лейтенант.
Капитан встал из-за стола.
- А он? - указал капитан на тяжело дышавшего.
Лейтенант ничего не ответил. Они вышли в проход. Лейтенант шел сразу позади пленного. Они откинули брезент в сторону и вышли в траншею. Яркое солнце ослепило их словно молния.
- Стой! - приказал лейтенант.
Капитан замер. Ему показалось, что ствол пистолета коснулся его спины. Испугавшись, он обернулся. В руках лейтенанта была противотанковая граната. Он дернул кольцо.
- Нет! - пронзительно вскрикнул немец.
Лейтенант удивленно взглянул на него. В руках у него была готовая к бою граната.
- Вы не сделаете этого! - донеслось до его слуха.
Он нерешительно посмотрел на руку и бросил гранату за бруствер, где она и взорвалась. Он должен был бросить ее в блиндаж. Но не получилось. Он не желает быть зверем.
- Оставайтесь здесь, - сказал лейтенант и показал на блиндаж: - Марш внутрь! Давай, давай! - закричал он и пошел, почти с облегчением, вдоль окопа. Они удалялись друг от друга, две точки на бесконечной серой плоскости.
Русские уходили четкими редкими шагами, какими идут на казнь.
Над окопами, занятыми русскими, в небо взвилась красная ракета. Зеленые каски, коричневые силуэты, выскочили из траншей. Унтер-офицер рывком поднес к губам свисток. Отовсюду слышался шум. Выстрелы со всех сторон.
- Подпустить ближе! - крикнул унтер-офицер.
Огонь прекратился. Лишь один русский пулемет продолжал стрелять через нейтральную полосу. Потом замолчал и он. Майор положил карабин на бруствер. Унтер-офицер вставил в пистолет последнюю обойму. Они прислонились к стенке окопа рядом друг от друга.
Впереди русских бежал офицер. С поднятой рукой, как будто указывал своим людям дорогу. За ним шли, спотыкаясь, солдаты с носилками. Они приближались. Но из окопов еще не прогремел ни один выстрел. Чувствуя себя неуверенно в наступившей тишине, они двигались за офицером. Потом неожиданно повернули направо. Офицер продолжал бежать дальше, а его люди отвернули в сторону незанятой равнины.
- Они ему не подчиняются! - крикнул унтер-офицер.
Волна противника превратилась в растянувшуюся на местности колонну, пытающуюся найти путь через незанятые позиции. Впереди, пригнувшись, шли стрелки, повернув лица к окопам. Расчет станкового пулемета тянул за собой станок. В конце шли носильщики. Они спотыкались, падали, поднимались снова. Раненых болтало в разные стороны.
В атаку шел один только офицер, не глядя назад.
- Не стрелять! - приказал майор.
- Не стрелять! - пронеслось по окопам.
Они смотрели на колонну людей, ковылявших по равнине, бегущего офицера. Картина прояснилась, когда остальные постепенно превратились вдали в мелкие коричневые силуэты. Но теперь они различали хорошо стальной шлем, вороненый диск автомата и, наконец, перекошенное лицо. Он бежал к лисьей норе. К тому месту, где он должен был ворваться в траншею, поспешили два сапера. Он выскочил прямо у бруствера. Огромный. Широченная грудь. Чужой, словно из другого мира. С поднятыми руками он прыгнул в траншею. Глухие удары приклада. Хрип. Потом - тишина. Вдали еще некоторое время виднелась призрачная колонна. Потом она исчезла на покрытой кратерами равнине.
Унтер-офицер и майор посмотрели друг на друга.
- Что это было?
- Чудо, - ответил майор.
Они все еще не могли этого понять.
- Мы можем отходить, - наконец выдавил из себя унтер-офицер.
- Мы можем отходить!
Он схватил майора за руку и стал ее трясти. Смеясь, они хлопали друг друга по плечам. Их серые лица, их мертвые глаза начали оживать. Они бормотали, как пьяные. Карабин с ремнем, привязанным к спусковому крючку, соскользнул с бруствера. Позади них, в траншеях, голоса тоже стали громче. Из глаза майора по щеке, словно ручей по иссохшейся почве, пробежала слеза. Люди, облепленные грязью, кинулись друг к другу, окружили майора. Одна сигарета переходила из рук в руки. Еще вокруг лежали убитые, еще форма впитывала трупный запах. Но они, кажется, забыли, что за колючей проволокой стояли танки. Что от настоящей линии фронта их отделяет долгий путь. Лабиринт ходов сообщения, тропа через кустарник, выжженная высота. В низине - заболоченный лес. И где-то в непролазном кустарнике - враг…
Майор думал о пути к отступлению. Он шел по траншее. И только сейчас увидел, где он находится. И осознал это. Только что, в удушающих объятиях страха, траншея была лишь невзрачной, опустошаемой длинной ямой, прорытой в земле. Узким убежищем, наполненным грязью, кровью и телами людей. Когда в тылу оказались пустые траншеи, вернулась ясность. Стали видны подробности. Не только прорезь и мушка. Вот куча стреляных гильз. Шарики со шнурками от запалов ручных гранат, белые, как нафталин. Изуродованный станок пулемета. Стальной шлем с зияющей пробоиной. Человеческая ступня без ноги, обнаженная, восковая, словно с витрины педикюрного салона. Еще шаг, и перед вами свешивается с бруствера голова с заплывшими веками, как на карнавальной маске монгола. Раздутый баллон высокого давления от огнемета. На повороте - окоченевшая рука, которую, чтобы пройти, надо согнуть, а она тут же, словно турникет, возвращается в исходное положение. Пружинящая почва. Бесшумные шаги по телам, присыпанным лишь тонким слоем земли. Запутанный моток телефонного кабеля. Мертвец, прислонившийся к земле, словно распятый. Лишь мошкары больше не видел майор. Ее голубоватый рой висел в воздухе и тянулся за майором по траншее, как будто за куском падали, которым он питался. И вот раненые. Они на четвереньках выползают из лисьей норы. Заикающаяся речь. Пропитавшиеся кровью повязки. Глаза без блеска. Умоляющие жесты. Он должен их заверить, что их не бросят. Он им пообещал, что прикажет изготовить носилки. Он посмотрел на тяжело раненного русского капитана и понял, что не должен им говорить правду. О том, что и здоровые вряд ли дойдут до линии фронта. О том, что носильщики в случае опасности бросят носилки в болото. Он пробуждал надежды, которые не мог выполнить. Он лгал. Может быть, из сострадания, может быть, из трусости…
Приказ на отход он отдавал спокойно и осмотрительно. Походный порядок. Распределение оставшихся боеприпасов. Поручать эти приказы унтер-офицеру сейчас не было никакого смысла. Когда они отправились в путь, солнце стояло красным диском за скелетом высоковольтной мачты. Майор шел во главе. Он оттаскивал в стороны тела убитых, мешавшие идти по траншее, и видел с обеих сторон только стены хода сообщения. У разбитого пулеметного гнезда они повернули в сторону тыла. Рядом с убитым русским там должно было находиться место, откуда с ними разговаривал капитан. Майор уже не думал увидеть его живым. Но когда увидел его, прислонившегося к остову танка, бледного и неподвижного, посчитал его за убитого. Поэтому молча прошел мимо. Он видел слишком много убитых знакомых. Капитан лежал в тени. Майора слепило солнце. Не очень-то хорошо рассматривать убитых. Майор не думал ни о наказании, ни о вине, а также о том, что бы он сделал, если бы капитан остался в живых. У него осталось только сочувствие. Он думал о высоте, лежавшей перед ним, о дороге через болото, о давящем чувстве ответственности. Его босые ноги подгибались от усталости. Мучила жажда. В легком кололо.
Унтер-офицер, шедший сразу за майором, смотрел на капитана как на чудо. Он внимательно следил за майором. Лишь едва уловимое движение капитана отвлекло его. Он узнал капитана. Испугался, смутился, от волнения не смог сказать ни слова, а потом механически сделал то же, что и майор. Молча прошел мимо.
Капитан смотрел, как мимо проходят остатки его роты. Серый ряд, гораздо более длинный, чем он думал. Знакомые лица со следами лишений. Он улыбался им. Ему хотелось бы обнять каждого из этих покрытых грязью людей. Его радость от встречи с ними была подлинной. Он был счастлив. Поднялся. Сдвинул стальной шлем на затылок. Его глаза блестели, пока не прошел последний солдат. Никто из них на него даже не посмотрел. Ни слова признания. Ни одного молчаливого взмаха. И от носильщиков, прошедших мимо с ранеными, тоже ничего. Он почувствовал себя похороненным заживо. Ему пришлось присесть на разорванную гусеницу танка. Руки дрожали. Ног он не чувствовал. Пустыми глазами он взглянул на высоту. Вечернее солнце окрасило все в синий и красный цвета. Листы брони, на которые он опирался, стенки окопов, кустарник у высоты, людей, которые медленно уменьшались, покрытую кратерами низину. С трудом он поднялся. Осторожно поставил ноги на землю. Стал шаг за шагом продвигаться вперед. Руками держался за края траншеи. Он, не обращая ни на что внимания, прошел мимо своего блиндажа. То, что внутри лежал человек, он забыл. Он был отверженный. Даже на мертвых, через которых он переступал, он не обращал внимания. Он не сознавал, что в последний раз обходит свой опорный пункт. Он шел среди полной тишины, пока не услышал хрип человека с искаженным лицом. Хрипел русский капитан в форме, перепачканной кровью. Лишь боль складывала эти подробности в единую картину.
- Воды, - умолял Зощенко.
Он заметил, что кто-то есть поблизости. Капитан рассеянно посмотрел на него. Русское слово "вода" он понял. Но фляги с водой при нем не было.
- Воды, - просила рука русского слабым движением. Капитан схватил эту руку. Для этого ему надо было преодолеть себя. Двое отверженных. Двое умирающих, нуждающихся в утешении. Без какой-либо мысли он погладил ободранную руку.
- Соня, - прошептал Зощенко.
Капитану показалось, что и это он понял. Но что после этого срывалось с запекшихся губ, он уже не понимал.
- Если встретишь икону, дай ей яду. Носи яд всегда с собой. Ты же не знаешь, когда придет кошка.
Капитан почти упрекнул себя за то, что не понял ни слова. "Просит сигарету?" - подумал он. Но и сигарет у него не осталось. Нет, этому парню уже ничем не поможешь. Хрип смолк. Он еще не умер, но уже пах тлением. На губы ему сели кровожадные мошки. Капитан положил ему на лицо свой платок.
Ковыляя дальше, он вскоре забыл про него. И про окопы, дававшие ему защиту, и про тропу, которая должна была привести его к цели. Ветки били его по лицу, москиты сосали кровь у него со лба. Он безразлично брел через кустарник. Сердце стучало у него в ушах. Он его не слышал. Перед ним лежал поднимающийся лунный ландшафт высоты. Голубоватая поверхность с темными круглыми дырами. Далеко вверху шли люди. Быть может, его люди. Некоторые из них уже превратились в живые точки. Кого-то из них сдувало, словно порывом ветра. Ему было все равно. Стук в ушах становился все сильней. Небо окрасилось в кровавый цвет. Земля стала темно-синей. Капитан покинул укрывавший его кустарник. Перед ним взлетел фонтан земли, полетели камни. Качаясь, он поставил одну ногу рядом с другой. "Что я наделал?" - спрашивал он себя. Никаких ясных мыслей, лишь обрывки вопросов разрывали его затуманенное сознание. Постоянно возвращалось одно и то же понятие: "справедливость". Он не мог сказать, что понимает под ним.
На пути ему попался кусок проволоки. Он споткнулся и упал. Лежа на земле, он взглянул на высоту в другой перспективе. От волнистых долин отражался свет. Воронки от снарядов образовывали живописные вулканы. Насколько хватал его взгляд, он не видел ничего печального. Лужи с протоками казались ему озерами. Вопрос о справедливости был решен. Есть разные перспективы, отметил он про себя. Когда он снова поднялся, то нашептывал себе эту мысль. Слова звучали как научное положение. Неясно он вспомнил, что эта мудрость стара. По своей косности он так и не нашел ей применения. Надо пытаться все примечать. Мысли приходят к нему сами. Он так много упустил.
Он выпрямился и пошел дальше. Те из живых точек, что еще не пропали, добрались до гребня высоты. Единственными движущимися объектами на равнине был он и пролетавшие куски металла.
На пути ему попались брошенные носилки. Возник соблазн присесть на них, посмотреть, что будет дальше. Попадет ли в него, наконец, какой-нибудь осколок. Но на носилках он заметил запекшуюся кровь. Крови ему было достаточно. Было бы лучше, если ему в спину попадет пуля. Его спина - хорошая цель.
Он шел все медленнее. Хорошо отказаться от страха. Теперь, когда он знает достаточно, ему не надо бегать, чтобы спасти свою жизнь. Будут ему дарованы несколько лет или один день - что с того?
Наконец прилетела пуля. Ему не было больно. Он почувствовал лишь легкий удар в спину. Высота, покореженная мачта, краснота неба погрузились во мрак. Он упал в воронку. Лицом в землю. Вода затекла ему в рот. Последняя мысль его была: "Это справедливость?"
XIV
Когда посыльный очнулся от сна, была уже ночь. Перевязочный пункт казался покинутым. Только из одной палатки доносились чужие голоса и пьяный смех. Посыльному было холодно. Его босые ноги закоченели. Шинель, пахнувшая дезинфекцией, покрывала лишь половину тела. Где-то вдали в небе играли ракеты. Он понял, что его никто не охраняет, и захотел подняться. Послышались шаги. Он натянул шинель на голову. Шаги приблизились. Кто-то остановился перед ним. Он затаил дыхание. Сразу же вернулась боль в затылке. В груди горело. Его охватил страх. Чья-то рука нащупала его шинель и потянула.
- Зощенко? - прошептал женский голос, звучавший как рыдание.
Посыльный снова затаил дыхание. Всхлипывания удалились. "Сумасшедшая", - подумал он. В небе висели осветительные ракеты. Рядом с ним никого не было. Он очень медленно и с трудом поднялся. Чужие голоса в палатке дали ему понять, что он теперь должен делать. Он хотел вернуться назад. Ему надо было туда, где говорили на его языке. Он скорее шатался, чем шел. Каждый шаг отдавался резкой болью в коленях. Дыхание перехватывало. Ему нужно было время, чтобы передохнуть. В темноте он заметил железнодорожную насыпь. Вдоль нее он и пошел. Его голая нога наткнулась на металл рельса. Он испугался, вспомнив, что где-то здесь должны стоять орудия. Из-за опасности, что его заметят, он забыл о боли. Он подумал, не выбросить ли ему шинель. Если он в этой шинели снова попадет к ним, то ему конец. Но китель его пропал, а было холодно. Может быть, в русской шинели в нем не сразу распознают врага? Надо было учитывать все.
Небо стало бледнеть. Теперь надо быть вдвойне осторожным. Когда заметил орудия, он с облегчением вздохнул: он был на верном пути. Он слышал шаги. Видел вспышку света. Он пополз, и у него было чувство, что никогда не доберется до конца этой позиции. Ряд орудий был бесконечным. Его опасения сделали его легкомысленным. Он встал и пошел. Хотя на губах у него был соленый вкус пота, по спине от нервного напряжения у него бегали мурашки. Такое же чувство у него было, когда посыльным он должен был пробираться через полосу болот.
- Стой!
Окрик часового словно ударил его. Ноги пристыли к земле. Он бросился в сторону и рванулся дальше. Он преодолеет любое препятствие: кустарники, колючую проволоку, штабели снарядов. Он проклинал светлое небо и ожидал пулю, которая должна была прилететь. Когда он заметил, что силы его покидают, решил покориться судьбе. Шел очень медленно. Но позади все было спокойно, никто за ним не гнался. Наконец, он осмелился дать себе немного отдохнуть. Задыхаясь, он сел на землю. Руки дрожали. И снова причина для страха - игра ракет прекратилась. Значит, он заблудился и спасения нет. Он вдруг расплакался, как ребенок. Он забыл про насыпь. А под ее склоном он, конечно же, не мог видеть ракет. Он забрался по склону. И когда снова увидел огни - успокоился. С облегчением он соскользнул вниз. Раны на ногах открылись, и кровь капала на ступни. Он не обращал на это внимания. Ему казалось, что он слышит журчание ручья. С опаской посмотрев по сторонам, он пошел дальше. Но шум воды становился сильнее. Наверное, река пересекает его путь. Он хотел все выяснить. Оказалось, что это - не шум воды, а приглушенные разговоры большого количества людей. Он прислушался. И чуть не вскрикнул: немецкая речь! Но снова проснулось недоверие. Ошибки быть не может! И снова слова, которые он понимал. Повернув, он двинулся дальше. Выглянул из-за куста. Мимо проходила группа людей - усталых и изможденных, говоривших на его языке. Пленные. Заживо погребенные. Вскоре они пропали в темноте.
Он решил больше не играть в затравленного зверя, а внести систему в свой побег. Прежде всего надо было раздобыть оружие. Он забрался вверх по крутому склону. Где-то тут было то место, где его столкнули вниз. Здесь же поблизости был и блиндаж, где его допрашивали. Если ему посчастливится снять часового…
- Стой, кто вдет?
Посыльный мгновенно припомнил русский ответ, который когда-то слышал.
- Свои! - крикнул он в ответ. Шинель и темнота придали ему уверенности.
- Свои, - эхом отозвался голос часового.
Часовой стоял прямо над ним над склоном.