- Кто еще? - спросил Шеллен.
- Кто еще? - усмехнулся полковник. - Значит, с Томасом Махтом вопрос ясен? Вы не оспариваете его слова?
- Во-первых, я не знаю, что он там наплел, а во-вторых, что бы ни сказал Махт - это ложь! Спросите Гловера, спросите капеллана Борроуза, разыщите остальных из нашего отряда.
- Спросим, - спокойно сказал полковник. - Если надо будет.
- Ах вот как! - возмутился Алекс. - Вы, значит, собираетесь подтасовывать факты? Опрашивать одних и игнорировать других? Что вам нужно, полковник? Чего вы добиваетесь? Я ведь признаю факт измены. Вам велели сделать из меня негодяя, убивавшего в плену своих друзей? Для чего? Хотя… я прекрасно понимаю, для чего.
- Успокойтесь, Шеллен, - полковник Кьюсак откинулся на спинку стула. - Это всего лишь досудебное расследование, и ни один документ в этой папке не имеет силу доказательства или улики. Но на суде вам все равно придется отвечать на вопросы, связанные не только с вашей изменой.
- В таком случае мне нужен адвокат прямо сейчас, - потребовал Алекс.
- Разумеется, вам дадут адвоката, но позже. В делах о государственной измене адвокаты привлекаются после завершения расследований, проводимых специальными службами.
- Тогда мне будет необходим хороший адвокат. Я хочу иметь равные возможности при отыскании доказательств против ложных обвинений.
Кьюсак загадочно улыбнулся и выдержал паузу.
- Вам дадут барристера из тех, чьи офисы на Миддл-Темпл. Ну что? Вы успокоились? Мы можем продолжать?
- Нет. Вы вывели меня из равновесия. Я прошу отправить меня в камеру.
- Ну-ну, мистер Шеллен, нам нужно работать.
Последнее время нервы Алекса изрядно сдали, и он заводился по любому поводу. Тем не менее допрос продолжился. Он состоял из множества ничего не значащих вопросов о взаимоотношениях офицера Шеллена с военнопленными, с немцами из охраны. Кьюсак интересовался отношением Алекса к каким-то малозначительным событиям, спрашивал, правда ли он мог свободно выходить за оцепление и разгуливать по городу, что он при этом делал и кто ему в этом помогал.
На следующий день все продолжилось снова, и на следующий - тоже. Десятки вопросов под магнитофон. Однажды следователя заинтересовало, откуда Шеллен узнал о новой цели зеро в Хемнице и направлении подлета к ней маркировщиков. Он долго и нудно расспрашивал об этом, давая наводящие подсказки. Алекс упорно стоял на том, что услышал обрывок случайного разговора еще в Англии, незадолго до своего последнего вылета, но, где и между кем произошел этот разговор, не помнит. Почему он не рассказал правду? Наверное, не хотел подводить того штурмана из пересыльного лагеря. А, впрочем, он и сам не знал почему. Временами Кьюсак выходил из кабинета, чтобы дать своему помощнику в соседней комнате необходимые поручения. Так продолжалось почти до самого Рождества.
24 декабря Кьюсак сообщил, что расследование в общем и целом завершено. Чувствовалось - он разочарован его результатами, что и неудивительно, ведь не удалось обнаружить ничего, о чем Алекс не написал в своих первоначальных показаниях. А так хотелось.
- Вы не смогли разыскать моего брата? - спросил Алекс напоследок.
- Увы. Работать с русскими - одно мучение. Мы пошли на уловку, объявив Эйтеля Шеллена военным преступником, убившим нескольких британских военнопленных. Только после этого они зашевелились, но результат нулевой. У меня большие подозрения, что вашего брата просто нет в живых.
- Вы объявили моего брата Военным преступником? - возмутился Алекс.
- Успокойтесь, Шеллен, потом мы, разумеется, сообщили, что произошла ошибка, так что ни в какие списки его имя не попадет.
* * *
Рождество и Новый год Алекс встретил в своей камере в полном одиночестве. Изредка его навещал тюремщик Гримм, тот, что вытирал замызганным платочком свои вечно слезящиеся глаза. Он рассказывал последние новости, касавшиеся исключительно тюрьмы Уондсворд. Все, что происходило за ее пределами, он не удостаивал своим вниманием.
- Вот вы наверняка считаете работу палача-вешателя простой и однообразной, а ведь это не так, сэр. Ей-богу, не так! Вот у нас здесь был случай… сейчас, дай бог памяти… в декабре сорок первого… точно. Мне рассказывал об этом ассистент мистера Пьерпойнта Гарри Аллен. В тот день им предстояло повесить шпиона, некоего Карла Рихтера. Вот. Вошли они в камеру, а тот бросился от них к дальней стене. Они за ним, а он вокруг стола. Свалили со стула старичка пастора и едва не затоптали насмерть. Вдвоем кое-как скрутили ему руки позади спины ремешком, а он, здоровенный оказался немчура - вы уж простите, сэр, - порвал кожаный ремешок и давай снова уворачиваться, и, если бы палачом был не мистер Пьерпойнт, неизвестно чем бы все кончилось.
- Ну так и чем же кончилось? - с усмешкой поинтересовался Алекс.
- Да все хорошо обошлось.
- Хорошо - это как? Повесили бедолагу?
- А то! Ухнул в лючок, как миленький. Мешок на голову, правда, надевать не стали. Не до того. Да! Он ведь еще под самый конец едва не выскользнул из петли. Как мне потом рассказывал Гарри, веревка соскользнула у него из-под подбородка, но зацепилась за зубы верхней челюсти, поскольку он в это время что-то орал и широко открыл рот. Но и этого оказалось достаточно, чтобы сломать шею.
- Ну-у вот, а говорите, все хорошо обошлось.
Алекса забавляли подобные разговоры, одновременно и веселя и вгоняя в трепет. Жаль было, что из-за ограниченности во времени ему не удастся выслушать всех историй Уондсворда хотя бы за последние лет тридцать. Рассказанные устами тюремщика да попавшие в умелые руки, они могли бы стать материалом для интересной книжицы.
- Скажите, мистер Гримм, а вы сами присутствовали на экзекуциях? - спросил он.
- Мне не положено. Да я и неохоч ни до чего этакого. Мне только разрешают попрощаться с покойником, когда того вывозят во двор, чтобы сдать гробовщику. Все-таки знакомцы, как-никак.
- А кто у нас гробовщик? - поинтересовался Алекс.
- Да есть тут один прохвост. Терпеть его не могу, - Гримм смешно сморщился и зашмыгал носом. - Представляете, сэр, пользуясь тем, что бедолаг хоронят тут же неподалеку в немаркированных могилах, он делает не гробы, а коробки из тонкой бросовой фанеры, сбывая деловую древесину на сторону. А ведь среди вашего брата, то есть я хочу сказать, среди клиентов мистера Пьерпойнта и других палачей попадаются и приличные люди. Ну-у, что вы! Взять того же Амери, которого казнили 19 декабря, аккурат в прошлую среду. Вы знаете, что он - сын Лео Амери, члена палаты общин от консерваторов, бывшего министра по делам Индии в кабинете Уинстона Черчилля!
Алекс, конечно, знал, но сделал удивленное лицо.
- Да-да, а как вы думали! А ну как папаша добьется разрешения на перезахоронение? Такое бывает. Не сразу, конечно, а годика этак через два, через три. Придут выкапывать, а там, прости господи, не гроб с покойником, а нечто непотребное. Каково родителю? Он хоть отставной чиновник, а все же пожизненный пэр Англии.
- С этим нельзя мириться, Реджинальд, - Алекс доверительно положил свою руку на колено сидящего, как обычно, на его кровати тюремщика. - Надо поставить в известность руководство, общественность, в конце концов.
- Вы правы, сэр, да только связываться неохота. Хотя… вы знаете, если капнуть мистеру Пьерпойнту, он снимет с Морнея стружку, будьте уверены. В этом отношении еще его отец - Генри Пьерпойнт и его дядя Том (оба старшие палачи Короны) были очень щепетильными. У-у, что вы! Для них клиент - роднее некуда. Они и побеседуют с ним перед экзекуцией, и приободрят, а если тот еще заплатит, то, когда отвисится, его и обмоют, и оденут, и в гроб покладут. Такие были люди! Старой закалки. Альберт - он в них. Только вот общаться с клиентом палачам теперь не дозволяют во избежание эксцессов.
- А что значит отвисится? - спросил Алекс, решив, что это последний его вопрос - на сегодня с него достаточно.
- А то и значит: казненный должен ровно час провисеть в петле. Таковы правила, утвержденные комиссией по исполнению наказаний.
Алекс представил, как тот, которому петля попала в разинутый рот, целый час тихо покачивался с вывернутой шеей, выпученными глазами и перекошенной челюстью, и ему стало нехорошо.
4 января Алекса отвели в комнату, где его ожидал адвокат. В кабинете за небольшим столом сидел человек лет сорока пяти, широкоплечий, скуластый, с редеющими, тронутыми проседью волосами и небольшими усами. Одет он был в добротный темно-синий костюм, прямо держал спину и походил на отставного военного или бывшего спортсмена. Его мощные кулаки лежали на раскрытой папке с бумагами.
- Присаживайтесь, - предложил он, - и будем знакомы: кто вы - я знаю, меня же зовут Джон Скеррит, я адвокат с лицензией барристера, и мне поручено работать с вами в зале судебного заседания. Если моя личность вас почему-либо не устроит, вы сможете дать отвод. Если вас что-то интересует, то прежде, чем мы приступим к существу вопроса, спрашивайте, не стесняйтесь.
- Простите за нескромный вопрос, сэр, а кто вас назначил?
- Взяться за это дело мне предложил архиепископ Кентерберийский Джефри Френсис Бишоп, а также доктор Белл, епископ Чичестерский. Сразу скажу, что все расходы, связанные с вашей защитой, берет на себя доктор Белл.
- А вам приходилось вести подобные дела?
- Дела об измене королю? Нет.
Алекс вздохнул:
- Что ж, может быть, это и к лучшему, ведь это значит, что вы еще не проиграли ни одного такого дела.
Скеррит учтиво улыбнулся.
- Тогда, сэр, мне прежде всего хотелось бы знать, по каким законам меня станут судить? - спросил Алекс. - В Англии такая запутанная система права.
Адвокат с готовностью кивнул:
- Называйте меня просто - мистер Скеррит, а я, если позволите, ввиду вашей молодости, хотел бы обращаться к вам по имени. Договорились? Итак, Алекс, по поводу вашего вопроса. Да, у нас много древних законов, и суд воспользуется, пожалуй, самым старым из них - это "Статут о государственной измене" от 1351 года. - Говоря "у нас", Скеррит мысленно относил своего клиента скорее к иностранцам, нежели к соотечественникам. - В частности, он рассматривает "высшую измену" как случай, когда, цитирую: "кто-либо, примкнув к врагам короля, окажет им помощь или содействие в пределах державы или где-либо в ином месте". Конец цитаты. При этом под врагами короля подразумеваются лица, принадлежащие к государству, с которым на момент совершения рассматриваемой измены велась война. Буквально месяц назад лорды вытряхнули этот королевский статут из пыльного сундука британского правосудия и опробовали его на Джоне Амери, а также на небезызвестном вам Уильяме Джойсе.
Адвокат говорил уверенно, со знанием дела, что свидетельствовало о его немалой практике в такого рода общениях.
- И как? Успешно? - с легкой иронией спросил Алекс.
- Да, вы знаете, сработало. Их обоих повесили. Джона Амери 19 декабря, а Уильяма Джойса как раз вчера.
- Знаю, - спокойно сказал Алекс. - Мне не преминули сообщить. По-моему, я узнал об этом первым после палача. Кстати, кто был этим мужественным человеком?
- Палачом?… В обоих случаях Альберт Пьерпойнт, главный экзекутор Короны. Процессы громкие, поэтому пригласили его.
- Наслышан, - сказал Алекс, - наслышан. В Уондсворде, да и в Пентонвилле его ценят как превосходного профессионала. Говорят, он никогда не экономит на веревке, использует только манильскую пеньку высшего сорта, в меру проваренную и обязательно с классическим узлом без всяких железок.
Адвокат с интересом посмотрел на клиента, пытаясь понять, шутит он или уже того…
- Мы не о том говорим, мистер Шеллен. Вам не кажется?
- Да, отвлеклись, простите. Итак, о законах. При каком монархе был принят этот, как его, ну… самый древний?
- От 1351 года? - Скеррит, наморщил лоб. - Кажется, при Эдуарде III… из Плантагенетов. Вы знаете, Алекс, я обязательно уточню, но вы не подумайте, что с середины четырнадцатого века этим вопросом совершенно не занимались. Были внесены существенные поправки в 1870-м, когда традиционное четвертование заменили повешением, а совсем недавно - в 1940-м, то есть уже во время войны, изменили формулировку квалификации, сделав ее более современной и конкретной. Вам интересно?
- Конечно, конечно! - закивал Алекс. - Ничто в жизни не интересовало меня больше.
- Тогда… - Скеррит пошелестел бумагами, - по закону "О государственной измене" от сорокового года звучит это так… секунду… вот - статья первая, цитирую: "Всякий, кто с намерением оказать помощь врагу вступит в сговор с другими лицами с целью совершения действий, содействующих морским, сухопутным или воздушным операциям противника, а также с целью совершения действий, препятствующих аналогичным операциям вооруженных сил Его Величества или ставящих под угрозу человеческие жизни его подданных, виновен в совершении фелонии и подлежит смертной казни". - Скеррит поднял голову от папки с бумагами. - Вы разбираетесь в системе градаций преступлений в англосаксонском уголовном праве?… Тогда поясню, что все преступления до недавнего времени у нас делились на три категории: тризы - к которым относились все виды измены, включая измену королю; фелонии - особо тяжкие, такие как убийство, изнасилование, двоеженство; и мисдиминоры - менее опасные преступления: лжесвидетельство, кража, подлоги и т. п. Как раз в этом году понятие "тризы" упразднено, и самый свежий на сегодняшний день закон "О государственной измене" от 1945 года содержит в связи с этим предписания процессуального порядка. Говоря коротко, по всем делам, квалифицированным как государственная измена, любые действия и процедуры на стадии как следствия, так и судебного процесса должны производиться так же, как по делам о тяжком убийстве, то есть как по фелонии. При этом санкция та же - смертная казнь.
- Благодарю за разъяснения, мистер Скеррит, - снова кивнул Алекс.
Поглядывая на адвоката, он пытался понять, чем озабочен этот человек более всего: судьбой своего клиента или степенью той выгоды, которую он извлечет лично для себя? Он предполагал, какая борьба шла за право защищать его - Шеллена - в зале суда. По нервозности следствия и по тем материалам прессы, к которым ему удавалось получить доступ, процесс обещал быть громким и неоднозначным - это ли не мечта каждого адвоката, особенно если он относительно молод и амбициозен. Сколько внимания к его персоне, сколько возможностей блеснуть красноречием, рассыпавшись цитатами, интервью и замечаниями о своем видении закона на первых полосах всяких "Таймсов" и "Гардианов", куда непременно следом попадут и его портреты. А какие возможности открываются в этом процессе для составления последней защитительной речи! Сколько словесных парадоксов можно сконструировать (измена по велению сердца!), сколько обвинений можно выдвинуть в адрес надменных маршалов и премьер-министров (когда еще такое представится?), как легко можно заставить толпу, затаив дыхание, следить, как, балансируя на грани между священной памятью к павшим и презрением к тем, кто посылал их на смерть, призываешь в свидетели самого Господа Бога, ощущая при этом поддержку могучей англиканской церкви. Да после такого процесса, когда пережившая века речь Цицерона в защиту Каталины покажется скучным бормотанием, а речь в защиту государственного изменника Шеллена станет образчиком отваги и следования принципам демократии, можно смело баллотироваться в палату общин и, возглавив там один из правовых комитетов, войти в сотню первых людей Англии. И, в сущности, в этом нет ничего плохого, ведь как раз из таких и получается настоящий политик.
- Что ж, теперь нам нужно решить несколько принципиальных вопросов, Алекс, - продолжил беседу Скеррит, - и первый из них - ваш персональный статус во время судебного заседания. Дело в том, что сорок семь лет тому назад в английском уголовном суде обвиняемому впервые было предоставлено право давать показания. До этого традиционной доктриной общего права он априори рассматривался как лжец. Теперь же у вас два варианта. Первый: вы соглашаетесь давать любые показания, вас приводят к присяге на Библии, после чего вы обязаны правдиво отвечать на любые вопросы, включая свидетельствование против самого себя. Если вас уличат во лжи или вы откажетесь отвечать, против вас возбудят еще одно уголовное дело, обвинив в преступлении категории мисдиминоры. Второе: вы отказываетесь давать показания против себя. Это дает вам право молчать и безнаказанно говорить неправду. Как в первом, так и во втором случае вы сможете выступать и свидетельствовать в свою защиту, но, если в первом случае ваши слова будут заноситься в протокол и рассматриваться всеми сторонами процесса наравне с показаниями любого другого полноправного свидетеля, то во втором - они будут лишены силы свидетельского показания и их будут принимать лишь к сведению, не более того.
- То есть я правильно вас понял, что в этом случае, если я назову свежевыпавший снег белым, а кто-либо из присягнувших на Библии скажет, что он черный, то поверят ему? - спросил Алекс.
- В общем, да, - улыбнулся Скеррит. - Но, разумеется, принцип очевидности никто не отменял, и в приведенном вами примере того человека просто-напросто обвинят в лжесвидетельстве, а поверят все-таки вам.
Они ехце некоторое время обсуждали вопросы процедуры, после чего перешли к существу дела.
- Я ознакомился с показаниями пайлэт-офицера Махта, - сказал адвокат. - Они не стоят и выеденного яйца, Алекс. Это так называемые "показания по слуху", то есть производные доказательства, которые не будут допущены в суд. Можете мне поверить.
- Чего же они добиваются? Хотят сделать из меня отъявленного негодяя и подонка, прежде чем отправить на виселицу? - спросил Шеллен.
- Ну-у… это вполне обыденное желание любого обвинителя. Однако сверхзадача вашего обвинения не в этом, Алекс. Оно хочет, чтобы вы признали себя виновным без всяких оговорок. Оно даже согласно сократить обвинительный акт до одного-единственного пункта: измена королю посредством помощи его врагам во время войны. Мне поручено сообщить вам, что, если вы сделаете это, вам гарантированно сохранят жизнь. В этом случае приговор будет вынесен без судебного разбирательства на основании вердикта присяжных, которые выработают его, ознакомившись с материалами следствия.
- Даже так? - удивился Алекс. - Как же это возможно, если согласно всем перечисленным вами только что законам, начиная от царя Гороха - то бишь от Эдуарда Плантагенета - и до поправок прошлого года, мне светит только смертный приговор?
- Будут учтены смягчающие обстоятельства, - развел руками Скеррит.
Алекс пришел в недоумение:
- Но как? Как они смогут их учесть, если ни судебного расследования, ни прений, ни моего последнего слова не будет? Откуда они возьмутся, эти смягчающие обстоятельства? Кто их озвучит перед присяжными? В материалах следствия, которое провел Кьюсак, их нет. Там, как раз наоборот, собраны всякие небылицы очернительного свойства.
Скеррит поднял обе ладони вверх, как бы говоря: "сейчас вам все станет понятно":