- Как по-вашему, сколько продлится процесс? - спросил Алекс.
- Трудно сказать. Когда 26 ноября здесь судили Джона Амери, на все про все ушло 8 минут… Да-да. Сразу после прочтения обвинительного акта он признал себя виновным по всем пунктам и отказался от дальнейшей защиты. После него в том же зале рассматривалось дело о попрошайничестве (в Олд Бейли проходит немало как раз таких процессов), так оно заняло 6 часов. Уильяма Джойса судили, если не ошибаюсь, три дня. Это было в сентябре. Главным препятствием на пути обвинения, как я уже говорил, стал его американский паспорт, однако ему это не помогло.
- А сколько всего человек было осуждено в этих стенах с начала войны за измену?
- Дайте подумать… семнадцать.
- И все… того? - Указательным пальцем Алекс произвел недвусмысленный жест вблизи своей шеи.
- В общем, да.
- Что значит "в общем"?
- Девятерых повесили в Уондсворде, семерых - в Пентонвиле.
- А еще один?
- Одного расстреляли в Тауэре.
Скеррит внимательно посмотрел на своего клиента.
- Алекс, выбросьте сейчас все это из головы. Ведите себя уверенно, без излишней нервозности, но не надо демонстрировать и безразличие. Суду и присяжным это не понравится. Они должны видеть перед собой живого, заинтересованного человека. Не забывайте также о журналистах: впечатление, которое вы произведете на них, завтра же отразится в прессе. И еще, - адвокат сделал многозначительную паузу, - будьте готовы к сюрпризам.
- Неужели могут оправдать! - шутливо воскликнул Шеллен.
Скеррит рассмеялся:
- Вы, Алекс, обладаете каким-то ирландским юмором. И это - хорошо. Ладно, допивайте свой кофе, нам пора.
Старший пристав, сопровождаемый двумя констеблями, повел Алекса в зал заседаний. Миновав две двери, между которыми находился узкий тамбур, они прошли в большой, ярко освещенный зал с высоким сводчатым потолком. Алекс очутился в некоем подобии театральной ложи, отгороженной от остального пространства массивным деревянным барьером высотой около ярда, внутри которого не было ничего, кроме длинной и высокой скамьи. Взяв Алекса за локоть, пристав обвел его вокруг скамьи и, надавив на плечо, принудил сесть. После этого он вышел, прикрыв за собой дверь. Констебли, широко расставив ноги и заложив руки за спину, замерли по обеим сторонам от двери с абсолютно непроницаемыми выражениями на лицах. На их глаза были низко надвинуты козырьки шлемов, и могло показаться, что они дремлют стоя.
"Ложа" подсудимого располагалась на некотором возвышении, так что тем, кто стоял по ту сторону барьера, его верх доходил до середины груди. Повернувшаяся в сторону Алекса публика, которая уже заполнила зал, также взирала на подсудимого несколько снизу. Однако вдоль боковых стен на высоте более трех метров были сооружены два длинных балкона для прессы, и разместившиеся там журналисты и представители общественности смотрели на подсудимого уже сверху.
Ощутив множество устремленных в свою сторону взглядов, Алекс почувствовал себя выставленным на всеобщее обозрение негодяем. Ему казалось, что из первых рядов "партера" (как он назвал места для публики внизу) в его сторону источаются презрение и ненависть, из задних - равнодушие, а с балконов - холодное профессиональное любопытство. Эти флюиды подавляли его волю, он не мог ни ответить на них, ни заслониться от их жесткого излучения. Будь он гордым фанатиком вроде Джона Амери или раскаявшимся убийцей, возможно, ему было бы проще. "Я докажу им свою правоту", - несколько раз упрямо повторил он про себя.
Чтобы как-то отвлечься, он стал рассеянно осматривать зал. Все здесь, от пола до самого потолка, вернее, до того места, где начинались арки высокого полуциркульного свода, было обшито темными дубовыми панелями, а сам потолок - оштукатурен и выбелен. Слева, вдоль центральной стены, под барельефом большого герба Англии, вырезанного все из того же дуба, на высоком подиуме стояло восемь одинаковых кресел для судей.
Они отличались высокими спинками, обтянутыми красной кожей и увенчанными резными коронами. Перед каждым креслом стоял отдельный небольшой столик. Прямо перед ними и несколько ниже располагался еще один ряд кресел, но уже с более низкими спинками и за общим длинным столом, отделенным от зала сплошным барьером. Это было место судейских чиновников. Еще ниже - уже на уровне пола - перед барьером был установлен длинный стол, сориентированный вдоль центральной оси зала. За ним с обеих сторон напротив друг друга на простых стульях сидело два ряда стенографистов, по пятеро с каждой стороны, перед которыми лежали стопки писчей бумаги и стояли вазочки с множеством отточенных карандашей. Таким образом, ближний ряд стенографистов Алекс мог видеть только со спины, а к зрителям и судьям все они были обращены боком. По обе стороны от этого канцелярского стола имелось достаточно обширное свободное пространство, а у дальней от Алекса стены зала, расположенной по левую сторону от судейского подиума, за еще одним дубовым барьером размещались скамьи для жюри присяжных.
Адвокат Джон Скеррит с двумя помощниками занял место за столом слева от ложи подсудимого. Он был в коротком парике и простой черной мантии с белым кружевным жабо на груди. Стол обвинителя, которому также помогали два ассистента, стоял по другую сторону от стола стенографистов ближе к барьеру жюри присяжных. Черная мантия генерального атторнея была расшита золотыми позументами, а его парик сиял ослепительной белизной. В центре зала на некотором удалении от "канцеллярского" стола из панелей метровой высоты на небольшом возвышении было сооружено место для допроса свидетелей, позади которого располагались скамьи для публики. Окон в зале не было. Белый сводчатый потолок, отражая свет многочисленных настенных светильников, а также большой центральной люстры, создавал мягкое рассеянное освещение.
В зале имелось несколько дверей. Та, через которую входили судьи и присяжные, располагалась в углу справа от судейского подиума. В углах задней стены (позади зрительских мест) находились отдельные входы для свидетелей мужского и женского пола, соединенные изолированными коридорами с двумя комнатами ожидания. Через большие двустворчатые двери в центре этой стены входила публика, кроме этого имелись две двери на балконах.
Вошедший через судейскую дверь старший судебный пристав на этот раз, как и все, был в черной мантии и парике. Он прошел в зал и попросил всех встать, объявив, что "высокий суд идет". Из той же боковой двери первыми стали выходить люди в светло-серых париках и длинных, черных, украшенных золотыми кантами мантиях. Это были чиновники суда: лорд-распорядитель, секретарь и его помощники. Все они несли в руках черные кожаные папки с документами. Следом вошли несколько олдерменов столичных округов, которые вместе с лордом-мэром Лондона имели право присутствовать на почетных местах, но лишь в качестве зрителей. Затем стали выходить и рассаживаться на своих местах присяжные заседатели, одежда которых ничем не отличалась от обычной. И, наконец, появились судьи. На них были ярко-красные пышные плащи, надетые поверх строгих черных костюмов и подпоясанные черными поясами, концы которых, украшенные шелковыми кистями, свисали до самого пола. Шею, плечи и спины судей закрывали широкие накидки из короткошерстного белого меха, на которые ниспадали длинные локоны светло-серых париков, свитых из конского волоса и походивших издали на шерстяные шарфы крупной вязки. Нижнюю часть просторных рукавов закрывали широкие манжеты из того же белого меха. Кроме этого из-под накидок свисали черные ленточки вязок, красные ленты с золотой бахромой и вензелями и что-то еще, делающее весь наряд достаточно сложным для детального восприятия. Назначения и смысла всех этих лент и пелерин Алекс не знал. Он знал только, что означает красный цвет судейских плащей, - сегодня предстоит разбирательство тяжкого уголовного преступления, и занимается этим суд палаты лордов. В противном случае судьи в Олд Бейли носили черные мантии, богато украшенные золотым шитьем и позументами.
Когда лорды-судьи заняли свои места в креслах (при этом несколько крайних кресел остались свободными), оказалось, что над их париками эффектно возвышаются вырезанные из темного дерева короны, которыми были увенчаны спинки кресел. Старший пристав предложил всем сесть. Лорд-председатель ударил деревянным молотком, и заседание началось.
После краткого объявления о существе дела, представления сторон и разъяснения их прав и обязанностей к Алексу обратился лорд-председатель:
- Согласны ли вы давать показания под присягой, говорить при этом только правду, одну лишь правду и ничего, кроме правды, даже если ответы на некоторые вопросы будут прямо свидетельствовать против вас?
- Да, ваша честь.
- Какого вы вероисповедания?
Алекс замешкался.
- Вообще-то я неверующий, - неуверенно произнес он.
- Что? Говорите громче, я вас не слышу.
- Никакого, ваша честь! Особенно после этой войны.
- Никакого? Вы атеист?
- Нет.
- Как нет?
- Я никогда не выступал против веры.
- А как вы записаны в метриках?
- Как римский католик, но…
- Все, хватит! Дайте ему католическую Библию и приведите к присяге.
Пристав принес священную книгу и водрузил ее на широкий верх ограждения, доходившего ему до нижнего края жабо. Рядом он положил небольшой листок из плотной бумаги, на котором был крупно напечатан короткий текст присяги.
- Клянусь Всемогущим Богом говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, - произнес Алекс, прикоснувшись ладонью правой руки к черной коже переплета.
Стукнула "судейская колотушка", и лорд Баксфилд, ткнув сверху деревянным молотком в направлении генерального атторнея, передал ему бразды правления. Встав из-за своего стола, Максвелл Файф поправил парик, одернул мантию и, раскрыв черную папку, зачитал обвинительный акт. На вопрос председательствующего о признании своей вины по первому пункту Алекс ответил отрицательно, а в отношении второго и третьего - признание своей вины подтвердил.
- Вы не отказываетесь от своих письменных показаний, данных ранее? - спросил лорд Баксфилд.
- Нет, ваша честь.
- И, тем не менее, не признаете себя виновным?
- Да, ваша честь.
- Мистер Скеррит, - обратился судья к адвокату, - как вы намерены строить защиту? Вам не кажется, что это тот случай, когда вор сознается в краже, но не признает себя виновным, поскольку не считает кражу преступлением?
- Ваша честь, - Скеррит встал и повернулся к судьям, - я намерен строить защиту моего клиента на том, что его действия были обусловлены рядом внешних факторов, поставивших моего клиента перед выбором: ничего не делать и тем самым не нарушать закон, либо поступить по справедливости, произведя определенные действия, противоречащие нормам нашего права. Выбрав второе, он нарушил закон, однако человек, поступивший вопреки закону по зову внутренних убеждений и справедливости, имеет право не признавать себя виновным и требовать судебного расследования с целью доказательства своей правоты.
Лорд Баксфилд пожевал губами, пытаясь осмыслить услышанное.
- Кто же тогда виновен, по-вашему? - спросил он.
- Я вижу здесь три варианта: либо не виновен никто; либо виновны те, кто своими действиями поставили моего клиента перед роковым выбором; либо неверно применен закон.
Лорд Баксфилд был явно недоволен услышанным.
- Вы можете все это как-то более понятно проиллюстрировать?
- Извольте: солдат убивает своего командира, увидав, что тот собирается застрелить ребенка с целью устрашения противника.
- Тем самым вы хотите сказать…
- Я хочу сказать, ваша честь, что обвинять моего подзащитного в том, в чем его обвинило Большое жюри, так же неправильно, как и судить солдата за убийство своего командира-изувера. Всякий закон, будь то статуты о государственной измене, краже или убийстве, имеет границы использования, за рамками которых его применение противоречит справедливости.
- То есть вы не ведете речь об аномалии сознания обвиняемого?
- Нет, ваша честь.
- Что ж, - лорд Баксфилд поскреб ручкой судейского молотка под париком в районе правого уха и переглянулся со своими помощниками, - тогда приступим. Мистер Файф, начинайте.
Генеральный атторней начал допрос подсудимого, который, согласившись давать правдивые показания, являлся теперь еще и главным свидетелем.
- Сейчас я попрошу вас коротко, без излишних комментариев и предельно четко ответить на несколько вопросов, - Файф подошел к загородке, за которой сидел (вернее, уже стоял) Алекс. - Вы готовы?
- Да.
- Где и когда вы родились?
- В Германии, в Дрездене, 14 марта 1920 года.
- Когда приехали в Соединенное Королевство?
- В конце июня 1934 года.
- Вы приехали в Англию со своим отцом? По какой причине?
- У отца возникли проблемы с национал-социалистами, сначала его посадили в тюрьму, потом предложили покинуть страну.
- Когда вы стали подданным его величества короля Георга VI?
- 14 марта 1941 года, в день своего совершеннолетия, я написал прошение на имя короля.
- Почему вы это сделали? Вы не собирались возвращаться на родину?
- В ту весну такая перспектива была очень туманной, и я не хотел ощущать себя здесь эмигрантом. Кроме того, я был летчиком в составе РАФ и в случае пленения у меня, как у немца, могли быть сложности.
- Что ж, понимаю. А ваш отец? Как он к этому отнесся?
- Не одобрил.
- Как вы стали летчиком? - Файф принялся прохаживаться, выслушивая некоторые ответы "спиной".
- Когда мне исполнилось семнадцать, я записался в добровольческий резерв Королевской авиации. По вечерам слушал лекции, а по выходным обучался летным навыкам. Через год меня перевели в 500-ю эскадрилью вспомогательной авиации в графстве Кент. Там я изъявил желание стать летчиком-истребителем, прошел тестирование и был направлен в школу пилотов в звании сержанта…
Далее Алекс ответил на ряд вопросов о своей службе и о том, как после ранения, став стрелком бомбардировщика, попал в плен.
- С какой целью вы бежали из плена? - спросил Файф.
- С такой же, с какой и все. Чтобы вернуться к своим.
- Под "своими" вы подразумеваете британцев?
- Да.
- И что вам помешало?
- На этот вопрос, сэр, я не могу ответить кратко.
- И все же?
- Целый комплекс переживаний и обстоятельств.
- Хорошо, оставим эти ваши переживания для защиты.
Файф резко повернулся к подсудимому и спросил громче обычного:
- 20 марта 1945 года вы участвовали в отражении воздушного налета Королевских ВВС на немецкий город Хемниц, помогая в этом силам противовоздушной обороны Германии?
- Да.
Ответ Алекса вызвал первое ощутимое волнение в зале.
- В чем это выражалось?
- Я был инициатором некоторых изменений в системе обороны Хемница, а потом - во время атаки - находился на одном из наблюдательных пунктов ПВО.
- И что вы там делали?
- Руководил зенитным огнем, вмешивался в радиопереговоры главного штурмана. Все это описано в моих показаниях.
По залу прошелестел первый шум негодования.
- Мистер Шеллен, - подняв руку, Файф попросил тишины, - поскольку вы не признали себя виновным по пункту об измене королю, все, что описано в ваших показаниях, сейчас лишь принято к сведению и не имеет никакого доказательного значения. В британском судебном уголовном процессе все материалы дела исследуются с нуля при равноправии состязующихся сторон. Жаль, если мистер Скеррит не разъяснил вам эти истины.
- Я только хотел сэкономить время.
Генеральный атторней выдержал паузу, после чего, повернувшись к присяжным, взмахнул руками:
- Здесь не то место, куда приходят экономить время, мистер Шеллен. Здесь устанавливают истину и воздают по заслугам во имя справедливости.
Зал отреагировал одобрительным гулом.
- Вы действовали по заранее разработанному плану? - резко повернувшись, спросил Файф.
- Да.
- Кто разработал этот план?
- Я и мой брат Эйтель Шеллен, капитан люфтваффе.
- А кто его предложил?
- Я.
Отвечая на вопросы, Алекс старался не смотреть в сторону публики, повернувшись к ней правым боком.
- Имели ли место какие-либо обстоятельства в плане угроз, уговоров, обещаний вознаграждения и тому подобное, которые толкнули вас к вашему решению? - спросил обвинитель.
- Нет. Это был мой осознанный выбор. А если и имели место уговоры, то как раз я уговаривал брата, а затем мы вместе с ним убеждали руководство города в необходимости усиления обороны Хемница.
Каждый из последних ответов Алекса порождал в зале небольшой шум, который, впрочем, быстро стихал, словно исходил от накатившейся на пологий берег невысокой волны.
- Вы лично вели огонь по британским самолетам из какого-либо вида оружия?
- Нет.
- Вы видели, как падают сбитые "Москито"?
- Да.
- Чувствовали ли вы радость в этот момент?
- Я чувствовал удовлетворение. Впрочем, когда стало ясно, что город спасен, я испытал и радость.
Шум в зале усилился. Не удержавшись и взглянув на публику, Алекс вдруг вспомнил одну из иллюстраций из книги о Шарлотте де Корде. Она стояла, окруженная враждебной толпой в зале суда дворца Консьержери, и не только не рассчитывала на пощаду, но не ждала и даже не желала ни единого возгласа в свою защиту. Так и он стоял сейчас в зале Главного уголовного суда Англии и Уэльса, давая такие ответы на поставленные вопросы, которые ни у кого из присутствующих, включая судей и присяжных, не могли не вызвать к нему все более возрастающей антипатии. И все же что-то подсказывало ему, что честность и прямота, с которой он отвечал на вопросы обвинителя, в конечном счете принесут свои плоды. Должны же они понять, пусть не все, пускай единицы из них, что он действовал не из личной заинтересованности, и поэтому ему нечего стыдиться. Сравнение же своего положения с тем, в котором оказалась Шарлотта де Корде в зале парижского революционного трибунала (его ровесница, ведь ей было двадцать пять, как ему теперь), придали ему мужества.
- Кто из немцев в тот момент знал, что вы бывший британский летчик?
- Только мой брат. Но должен подчеркнуть, сэр, что я не был бывшим британским летчиком, я по-прежнему оставался бежавшим из лагеря военнопленным.
Шум возрос до такой степени, что пришлось вмешаться лорду-распорядителю.
- Вы по-прежнему считали себя британским офицером, подданным его величества? - с интонацией удивления в голосе произнес генеральный атторней.
- Разумеется.
- И вам не приходила в голову мысль, что в этот момент вы фактически перешли на сторону врага?