Георгий отметил в бортжурнале время: 20.20 - и тут же почувствовал, как ревущий корабль тронулся, закачался, вабирая скорость. Еще тридцать - тридцать пять секунд, и колеса повисли в воздухе.
Как было условлено, с минутным интервалом взлетели и другие корабли их эскадрильи. Не делая круга, взяли направление на Лужскую губу - исходный пункт маршрута. Все на борту в лучшем виде. Георгий взглянул на крылья: на дизелях не видно следов выброса масла, "палки" крутятся исправно, мягко, не слишком шумно. Он поймал себя на мысли, что по привычке металлические винты корабля называет "палками", как в прошлом называли пропеллеры в авиации, когда выклеивались они из прочных пород дерева.
Корабль над морем, на траверзе Таллина. Солнце спряталось в вечерней дымке, затянувшей бескрайние воды Балтики. Курбан приказал всем неотрывно следить за воздухом. Будто почуяв что-то, отдал приказ по СПУ:
- Управление огнем, ведение боя с воздушным противником возлагаю на штурмана корабля Молчанова!
Внизу все гуще сумерки, а над кораблем, где-то там, выше, такая яркая, веселая синь неба! Все на борту примолкли, в ушах только шуршание дизелей да резонирование каких-то дребезжащих предметов в штурманской кабине.
Светлая безлунная ночь. Видны очертания берегов Балтики, острова. Земля как бы уснула. Лишь где-то в стороне иногда вспыхивают зарницы артиллерийского огня. Чуть выдают себя поблескивающие лучи прикрытых сверху автомобильных фар - двигаются мотоколонны. Высота заданная - 6500. Впереди море и море. Полное впечатление неподвижности: так спокоен воздух. Летчикам Александру Курбану и Арсену Чурилину и управлять самолетом будто бы не нужно. Сказали умному кораблю: "На Берлин топай!", он и делает свое дело.
Курс 223°, скорость 380. Стрелки на приборах почти неподвижны, лишь чуть заметно их трепетанье; значит, живы. Но одна бежит по кругу - не знает устали… И бежит-то как!.. Нервными шажками, как-то быстрей обычного, - а может, только так кажется?.. Ее не слышишь, а словно бы со звоном бежит, и звон этот отдается в висках собственным пульсом. Георгий посматривает на эту стрелку часто и наконец, дождавшись, помечает время:
"22.30. Слева - Лиепая. Справа - Готланд. Курс 223°, Все в порядке".
То же молчание в шлемофонах: ни кашля, ни дыхания. Лишь шумно дышат дизели. Штурман периодически дотрагивается то до одного, то до другого щитка, прибора… Нет, не он. "Вот, подлый, надоел своим зудом нещадно!"
Как ни торопится секундная стрелка, а путь ее долог. За час надобно сделать 3600 шажков!
Георгий снова берется за карандаш, пишет в бортжурнале:
23.30. Впереди вижу остров Рюген: первая контрольная точка на побережье Германии. Сейчас повернем строго на юг. Все в порядке".
Еще несколько минут безмолвия на борту, и Молчанов произносит:
- Командир, разворот влево, курс 180°. Под нами Рюген.
- Ясненько, курс 180°. Сейчас сделаем, - спокойно твечает Курбан. И оба они, и Курбан и Молчанов, с некоторым удивлением воспринимают свои голоса. Георгий знает, что и другие девять душ сразу же встрепенулись: нервы напряжены до крайности.
Все так же шлепает перед глазами секундная стрелка, фосфоресцируя, как и другие: неугомонная, выглядит бойким светлячком.
- Впереди, левее по курсу - Штеттин: запасная цель, - басит Георгий. - Пушкари, стрелки, не заснули?!
- Никак нет! - перебивают друг друга голоса, грохочут в шлемофоне.
- Смотреть в оба!
Все населенные пункты и города Германии затемнены. Но с высоты шести с половиной тысяч метров в эту звездную безоблачную ночь все они видны, воспринимаются мирно спящими, спящими так спокойно, будто на свете и нет войны. Еще лучше просматриваются озера, реки. Корабль идет точно на юг. Ему нужно выйти к слиянию рек Варты и Одера. Отсюда - поворот вправо на девяносто градусов на запад: выход на боевой курс.
Теперь томительно идут минуты, секундный светлячок словно бы поутомился, бежит не так проворно. В голове настырный мотив: "Даешь Варшаву, дай Берлин…"
"0.08. Сл. Варты - Одера. Выход на БК. Курс - 270°. Все в порядке", - помечает Георгий и произносит по СПУ, не узнав своего голоса:
- Командир, выход на БК вправо, курс 270°.
- Понял! - подхватывает Курбан. - Выход на боевой курс вправо, 270°! Разворачиваюсь…
Теперь до цели семь минут. Молчанов снова уточняет истинную скорость, снос. Германия словно вымерла… Или притаилась?
Никто не беспокоит. Ни огонька, ни зарева внизу. Мрак ночи, неподвижность. А над головой мирнады ярчайших звезд. Георгий нажимает кнопку СПУ:
- Саша, видишь, впереди логово?..
- Вижу, Жора! Все в твоих руках теперь. Действуй, - отвечает штурману летчик. И уже ко всему экипажу: - Товарищи, внимание! Мы у цели: впереди фашистская столица! Открыть бомболюки!
Створки люков заскрежетали, стала чувствоваться пульсация завихренного воздушного потока позади внизу. Георгий напряженно склонился, прильнул глазом к трубе прицела, ощутил биение пульса в висках. Пульс отбивает время, больше ничего не слышно. Медленно наплывает серая громада притаившегося города. "Где же ты, рейхсканцелярия, где Гитлер? Вот бы…"
- Так держать, замереть! Сейчас бросаю… - произносит вслух штурман. Все на борту, стиснув зубы, ждут мгновения, когда отделится первая пятисотка. И как бы отвечая людям, корабль вдруг вздрагивает всем своим могучим телом. "Первая пошла… Вторая, третья, четвертая, пятая…"
"Неужели просчитался? - Быстрый взгляд на индикатор: - Пять сброшено, одна, шестая, зависла. - Георгий рвет рычаг бомбосбрасывателя… Снова и снова… - Зависла, сволочь!"
- Одна бомба зависла, - докладывает бортинженер.
- Знаю! - досадливо кричит Георгий. - Надо бы что-то сделать!
Корабль в развороте, уже видны разрывы бомб внизу: пять ярких всполохов… Пять.
Молчанов снова производит отработку бомбосбрасывателя.
- Ни черта не получается, - докладывает Курбану, - зависла, окаянная!
- Полтонны взрывчатки надо бы здесь оставить, - бормочет Курбан. - Жора, борттехник полез туда к ней; может, зубилом ей пособит?
С минуту на борту все молчат. Слышится лишь шуршание дизелей. Потом голос техника в наушниках:
- Командир, замок перекошен, открыть не могу.
- А, ч-черт!..
- У, проклятье! - вторит Курбану Молчанов. - Закрываю бомболюки.
Самолет закончил разворот, вышел на обратный курс. Георгий взглянул вниз через плечо. Как раз в этот момент увидел каскад из шести рвущихся бомб с последующего корабля…
И тут Берлин проснулся!.. Несметным множеством вспыхнули прожектора, заерзали лучи по черни неба. И, вторя им, будто горстями брошенные вверх, пучки разрывов заградительного огня. Но много ниже, тысячи на две метров. Там, на земле, видно, не предполагали, что краснозвездные корабли могут лететь так высоко.
- Пушкарям, стрелкам! За воздухом следить в оба!
- Следим!.. Следим!
В напряженных голосах заметны и восторженные нотки. Берлин мало-помалу остается за хвостом. В юго-западной части, там, где склады, видны пожары. Вокруг - будто раскаленная добела сетка беснующихся прожекторов. В ней гроздьями, вздыбливаясь и клубясь, вскипают снарядные разрывы. И всю эту катавасию словно кто поливает снизу из лейки прохладой сине-зеленых трасс…
"Варево самой преисподней!" - думает Георгий, и спину его перетряхивает нервический холодок.
Но как ни медлительны эти напряженнейшие минуты, буйство фашистской противовоздушной обороны все дальше и дальше отодвигается назад. А воздух чист, ни облачка вокруг, и пока не подошли к Рюгену, все еще видели за собой зарницы растревоженного не на шутку Берлина. Курбан сказал радисту:
- Передай Москве: "Отбомбились по основной цели. Видим взрывы бомб, пожары военных складов в Берлине. Идем обратно".
И сразу на борту чуть ли не все заговорили, голоса в СПУ перепутались. Каждому хотелось что-то сказать, поделиться только что пережитым… Даже раскричались, перебивая друг друга. В конце концов Курбан резко одернул:
- Прекратить болтовню! До дома еще далеко!..
И будто сглазил. Корабль разворачивался над островом Рюген, выходя на основной свой курс домой, и тут трах-бах! Резко встряхнуло весь корабль. Не сразу даже поняли, в чем дело. Ага! Что-то с четвертым двигателем. Винт остановился. Несколько секунд тишины, и голос инженера:
- Командир, четвертый дизель заклинило напрочь, не проворачивается.
Арсен Чурилин громко выругался. Курбан, еле сдерживаясь, попытался подбодрить экипаж:
- Ничего, братва, не паниковать… Дойдем на трех: теперь кораблю куда как легче!
- Кривая девка - славная! - съязвил Чурилин. Георгий вспомнил: "А шестая-то бомба на борту! Черт те что!"
Под ними распластанное Балтийское море. Корабль двигается с чуть заметным креном в сторону исправно работающих дизелей. Георгий взглянул на приборы: скорость уменьшилась на пятьдесят пять километров. Имея несимметричную тягу двигателей левого и правого крыла, корабль упрямо стремился к развороту вправо. Удерживать его на курсе можно было лишь "перекосом рулей", создавая скольжение влево. В единоборстве двух асимметрий и продолжался полет. Но получалось так: ослабит чуть летчик усилия на штурвал, на педали, и самолет уже ушел с курса градусов на пять, на восемь. Георгий предупредил Курбана, чтоб выдерживал курс поточней. Однако проходило время, внимание и руки летчиков уставали, и самолет опять уползал с курса. Курбан с Чурилиным то и дело сменяли друг друга, управляя поочередно, - управлять "косым" самолетом было нелегко.
Вот когда Саша Курбан узнал Жоркин жесткий характер. Штурман не давал летчикам ни малейшей поблажки, зная, что они смогут выйти на Лужскую губу, идя над водами Балтики, лишь точно выдерживая компасный курс, как бы это трудно ни было.
В борьбе летчиков с перекошенным самолетом, штурмана - со взмыленными летчиками прошел не один час полета. Впереди забрезжил рассвет, в нем все отчетливей проявлялась черная гряда облаков. Снижаясь постепенно, на высоте 1200 метров подошли к верхнему покрову облаков. Штурман делал все, чтоб выйти прямехонько к себе на базу. Пеленгированием по двум радиостанциям Георгий уточнил местонахождение корабля: оставалось двадцать минут полета. За это время надо было пробить облака, под ними пройти южнее Ленинграда и сесть в Пушкине.
Радиополукомпас показывал, что они идут прямо на контрольный пункт маршрута - Лужскую губу. Все ярче просматривается горизонт. Облака под крыльями - бескрайнее снежное поле. Где-то там, впереди, пока под облаками, угадывается восходящее солнце. Курс прямо на восток, на веер солнечных лучей. Вот-вот покажется краюшка солнца.
Вдруг стрелка радиополукомпаса качнулась резко, показав пролет радиостанции. Лужская губа под ними. Георгий сказал летчикам, чтоб шли под облака. И корабль разом весь окунулся в облачный сумрак. Стало болтать, облака оказались плотными, сырыми. Чем ниже опускались - тем темнее. "Гуляет" курс, но штурман теперь примолк: пилотировать корабль, летящий на трех двигателях при неподвижном четвертом пропеллере в "слепом полете" еще труднее. На борту все с нетерпением ждут выхода корабля из облаков. Штурман ни на мгновение не упускает из глаз быстро склоняющуюся влево стрелку высотометра. Говорит четко, чтоб слышал Курбан:
- Пятьсот… Четыреста… Триста… Двести… Высота сто пятьдесят метров. Показались гребешки волн внизу. Море. Серая, неприветливая вода. Георгий выдохнул воздух. Самолет в правом развороте, впереди виден берег. Вдруг отблеск сбоку. Ого! Трасса огня! С берега, с моря?.. Палят явно по самолету.
- Черт возьми! - прошипел Курбан. и, не мешкая, стал входить снова в облака.
До отчаяния было мерзко. Вывалиться на неисправном самолете из облаков у самой воды, чтобы тут же угодить под артиллерийский обстрел!
"Неужели немцы с подводной лодки? Или свои не узнали?" - Георгий стиснул зубы.
Опять на борту все затаились. Сразу прорвался в уши напряженный и низкий гул дизелей. Георгий выждал, когда набрали с грехом пополам пятьсот метров, и сказал Курбану:
- Командир, пройди так минут пять - семь и снова выходи под облака. К этому времени они будут от нас далеко.
Утро входило в свои права. Все такие же непроглядные облака стали светлее. По остеклению фонаря муаром расползалась расплющенная сырость. Минутная стрелка подошла к намеченной цифре, и Георгий нажал кнопку СПУ:
- Можно снижаться, командир. Пошли под облака.
- Понял. Начинаю снижение… Жора, смотри в оба! Докладывай высоту!
- Есть!
- Четыреста… Триста… Двести… Сто пятьдесят… Вижу землю. Под нами…
Он не успел произнести слово "лес". Мгновенно оценил: "Остаться в носу - быть раздавленным!" - и метнулся со своего места в центр фюзеляжа. Корабль стремительно снижался к макушкам деревьев, и опытный штурман сразу понял, что не успеет выровнять самолет. В силу чего корабль так "сыпанулся" вниз в последний момент, Молчанов знать не мог. Только Курбан и старший борттехник успели понять, что отказали один за другим еще два дизеля, не выдержав длительной напряженной работы.
Юркнув в центроплан, Георгий успел лишь вспомнить о бомбе, что зависла у них там, в чреве фюзеляжа: "Конец всем!"
Рубка корабельных сосен крыльями продолжалась, должно быть, секунд пятнадцать. Потом настала тишина. Ти-шипа - как сумасшествие. Что-то из небытия.
"Здесь я или в газообразном состоянии?" - подумал Георгий.
Но вот взглянул наверх, увидел Курбана: склонился на штурвал, недвижим. Глаза закрыты. Георгий потянулся к нему, тронул за ногу. Курбан открыл глаза:
- Мы живы?
- Никого не слышно.
- Скомандуй, Жора, кто цел, пусть выходят.
- Э-гей!.. Отзовись, кто жив! Все из самолета! Первыми будто вылупились из-под крыла мотогондольные стрелки. Черные как трубочисты. Жуть, белки глаз да зубы. До чего ж прикоптили их за восемь с половиной часов дизели!
Через минуту выяснилось: все целы. Лишь одному придавило ногу. А так чепуха: ссадины, синяки.
Столпились поодаль, руки у всех дрожат, никак не прикуришь. Кое-кто уже успел затянуться. Смотрят с явным интересом друг на друга. Как с того света.
- А-а? Бомба-то, бомба!.. Пятисотка! Ну повезло!.. Не взорвалась!..
Под крыльями поваленные сосны. Нос фюзеляжа смят. На крыльях сверху, как маскировка: хаос веток, макушки сосен. За хвостом просека, бурелом…
- Ну чудеса! Живые все!.. Курбан сказал своему штурману:
- Надо точно определить местонахождение и сообщить командующему в Пушкин о выполнении задания и наши координаты. Бери с собой стрелка и отправляйся в ближайший населенный пункт, где попадется телефон. Действуй.
Молчанов со стрелком вышли на лесную тропу, она вывела их на проселок. И тут им повстречался крестьянин. Однако, завидев их, бросился наутек. Они за ним: кричат, что свои, что советские летчики, а тот бежит не оглядываясь.
- Откуда я знаю, что вы свои?.. Теперь и немцы маскируются под советских военнопленных. Ишь какие рожи чумазые, небритые!..
- Выходит, не поверил нам?
- И сейчас не верю… Бог знает, кто вы?
- "Кто, кто"… Говорят тебе - свои, русские. - Молчанов усмехнулся: - Ладно, считай, что ты нас арестовал и веди к ближайшему населенному пункту, где есть телефон.
Было еще раннее утро, когда они пришли к бывшей школе. На первом этаже - винтовки в пирамидках, солдатские койки. Дежурный сказал, что пост связи наверху. По узкой лестнице Георгий поднялся на второй этаж, увидел столик с телефоном, молоденького солдата в обнимку с винтовкой.
- Я штурман, майор Молчанов, из экипажа потерпевшего здесь аварию бомбардировщика. Нужно срочно доложить командующему ВВС, прошу связать меня со штабом.
- А что передать? Дайте текст.
- Пиши: "Экипаж Курбана задание выполнил. В результате отказа двигателей при возвращении потерпел южнее КПС аварию. Жду указаний. Экипаж невредим, Передал Молчанов".
Телефонист стал связываться со штабом. Как и предполагал Георгий, это оказалось делом непростым. Телефонист без конца вызывал какую-то "Ладогу", а ему все мешала "Заря". Георгий сказал своему стрелку, чтоб тот отправлялся назад, к Курбану, и доложил обо всем. Сам решил дождаться здесь ответа.
- Слушай, товарищ, будь другом, - обратился он к телефонисту, - скажи, где можно немного отдохнуть?
Телефонист показал ему на комнату, в которой был диван. Георгий рухнул на него и тут же провалился в небытие.
Проснулся он от легкого прикосновения. Открыл глаза: не чудится ли? Девушка в белом халате - в этот момент ему представилось, краше он и не видел - держала его за руку. Серые глаза расширены.
- Вы живы? - спросила.
- А как же! Очень даже жив.
Георгий ощутил необыкновенную радость от прикосновения этих теплых, милых рук. Вспомнив почему-то о плитке шоколада "Золотой ярлык", что осталась от бортпайка, вскочил с дивана, протянул плитку девушке, сам смутился.
- Да берите же! Я в благодарность, что разбудили. Ей-богу, проспал бы сутки! - И, сообразив что-то, спросил вдруг: - А почему вы решили, что я мертвый?
- Вы - Молчанов? - спросила она, зардевшись. - Я.
- Меня послали уточнить вашу телефонограмму: там в конце сказано: "Экипаж жив, погиб Молчанов".
Молчанов получил срочное предписание явиться в Москву. В депеше из штаба ВВС было сказано: "Немедленно отправить штурмана Молчанова любыми средствами".
Георгий помчался на аэродром, но заводской Ли-2 ушел чуть раньше. Пришлось звонить Лебедеву. У того в голосе появился металл:
- Ищи любой попутный самолет и исчезай немедленно! Звонили опять из штаба ВВС: запрашивают - в который раз! - вылетел ли Молчанов?
Георгий вышел из барака летной станции на воздух. Беспокойство все больше овладевало им. Он счел, что в таком состоянии лучше походить, и направился вдоль линейки новых, ночью выведенных из сборочного цеха пикирующих бомбардировщиков Пе-2.
"Хороши "пешки"!" - разглядывал их с восхищением Георгий.
Пе-2 выделялся удивительной гармоничностью форм: круглый, заостренный с носа и особенно к хвосту фюзеляж заканчивался разнесенным хвостовым оперением, с овальными "шайбами" килей по концам стабилизатора; по бокам отлично остекленной кабины летчиков, на задористом крыле моторы в снарядоподобных гондолах. Молчанов шагал неторопливо вдоль длинного ряда блестящих свежим лаком и источающих сильные запахи красок и масел "пешек". Во втором ряду за ними возвышались хребты ТБ-седьмых. Гудят моторы, деловито снуют люди у машин. Вздымая пыль, очередная "пешка" круто разворачивается, чтоб вырулить на старт. Трудовое утро летно-ис-пытательной станции авиазавода набирает силу.
Облака!.. Среди них он прожил часть жизни… Каких только не видел, какие не кромсал крыльями за годы летной работы… Самые красивые, конечно, кумулюсы-нимбусы- высоченные, в несколько километров башни. Снизу синие, будто густые, а чем ближе к солнцу, тем ослепительней в своей оранжевой белизне. В любых облаках непроглядно, мрачно, сыро, но во многих случаях сравнительно спокойно… А в нимбусах беспрестанно кипит работа, как в мельничных жерновах. Здесь потоки могут терзать самолет, как вихрь терзает клок газеты.
Молчанов прислушался… Вскочил: глядишь, оказия!