Пароход, однако, успел развернуться под три четверти к атакующему самолету, чуть спутав ему расчет. Конечно, помогли и бухающие с танков пушки: трассы снарядов, хоть и рассеялись огромным конусом, но все же нервировали фашиста. "Юнкерс" сбросил на этот раз единственную, но крупную бомбу. С трех десятков метров высоты она шлепнулась о воду и тут же взмыла в рикошете и где-то перед носом корабля скрылась из глаз. В тот же миг впереди взметнулся ужасающий столб воды. Море будто разверзлось гигантской пастью, и нос корабля на глазах Георгия повалился в нее. Зеленые потоки пучины рванулись на палубу, вздыбились вокруг. В чреве корабля болезненно застучали машины, вращая повисшие в воздухе винты. Корабль потерял управление, стал крениться, будто ввинчиваясь носом в бездну бушующей вокруг воды…
- Все! - прошептал Георгий. И в следующие секунды не поверил своим глазам.
Нос корабля стал выравниваться. Тут же воды помчались с палубы, приниженные, жалкие, словно чего-то испугавшись. Корабль выровнялся из крена и стал приподнимать нос. Еще секунды, и только что мелькнувшее виденье ада показалось сном. Заледеневшее было сердце забилось учащенно, залило грудь радостным теплом. Корабль шел, обретя управление, внизу мягко пульсировали машины, все стало так, как было до взрыва. Лишь торчащие кое-где зубья стекол в окнах рубки убеждали, что это был не сон.
Георгий огляделся: пулеметчиков не смыло. Танки на местах, и артиллеристы тоже. Вроде бы и повреждений в носу корабля нет. "Юнкерс" исчез неслышно. Конвойные эсминцы, дымя, торопятся навстречу. Молчанов обернулся:
- Я подержу штурвал, а ты смотайся вниз, узнай, что с капитаном.
Матрос бросился к трапу, застучал подковками башмаков по железным ступеням.
- Постой! - крикнул ему Георгий. Тот обернулся, - Слушай… А где же английские сигнальщики, что были там, на верхотуре, в "бочке"?
- Там! - показал вниз штурвальный.
- Ладно, сыпь!
Несколько минут Молчанов оставался в рубке один. Эсминцы из конвоя теперь уже были в полумиле. День, пятидесятиминутный день декабрьского Заполярья, склонился к сумеркам. Откуда ни возьмись, вдруг прогрохотали в небе четыре советских истребителя. Веселей стало. Появился бледный капитан, медленно поднимавшийся по ступеням.
- Что с вами, Аркадий Федорович?
- Сознание потерял, Георгий Павлович. - Капитан сумрачно огляделся, сдвинул ногой осколки стекол: - Ну что? Ушел?
- Докладываю: две бомбы в трюмах. Не исключено, замедленного действия. Надо поскорей извлекать их.
Капитан взялся за рупор, руки его будто налиты были свинцом. Да и весь он осунулся. И голос его прозвучал тихо:
- Старпом! Свистать всех наверх. Аврал. Обшарить корабль, отыскать бомбы. Обезвреживанием их будет руководить майор Молчанов. - И уже к Георгию: - Так ты того, Георгий Павлович, поосторожней с ними…
- С бомбами?
- Ага…
Одна из бомб - двухсоткилограммовая фугаска - покоилась в четвертом трюме среди бочек с высокооктановым бензином. Старпом уже распорядился, и люди энергично раздраивали трюмные люки. Дело спорилось; из трюма потянуло бензином, бомба изуродовала несколько бочек.
Вторую бомбу, поменьше, обнаружили в соседнем отсеке трюма.
Когда верхние ряды бочек с бензином вытащили на палубу, стало легче подобраться к фугаске. Георгий, склонившись к корпусу бомбы, нащупал резьбовой штифт, стопорящий взрыватель. Штифт, не успев вывернуться, очевидно, погнулся при рикошетировании бомбы о воду. Георгий крикнул боцману:
- Эта не взорвется! Давайте сюда брезент, накатим ее, и айда наверх!
Через пять минут бомба уже была на палубе. К этому времени подобрались и ко второй, что поменьше. Но беды она могла наделать много, не откажи в ней тем же удивительным образом взрыватель. Даже корпус у этой бомбы не выдержал удара, раскололся, и из него частично высыпалась взрывчатка, а взрыватель "устоял".
Собрав все на брезент, матросы вытянули и эту "штуковину" на палубу.
Возню людей на "Декабристе" заметили английские моряки на эсминцах: конвой уже совсем сблизился с пароходом. На одном из миноносцев замелькали флажки сигнальщиков.
- Запрашивают: чем это мы так усердно занимаемся? - расшифровал старпом.
Георгий усмехнулся:
- Просигнальте им: "Занимаемся физкультурой!" Между тем на "Декабристе" сняли поручни и подтащили бомбы на брезентах к самому краю, и обе бомбы плюхнулись в воду и пошли на дно.
Вот когда на корабле облегченно вздохнули, шумно стали поздравлять друг друга. Теперь можно было и посмеяться над случившимся, над тем, кто как вел себя в трудную минуту. Но галдеж тут же прервался, едва громовой голос боцмана, наводившего порядок, возвестил:
- Сюда, скорее! Здесь еще одна!
Что и говорить, с лиц мигом слетели улыбки.
Среди канатных бухт валялся оторванный стабилизатор от бомбы, сильно помятый, со свастикой на боку. Самой бомбы нигде не было: оставив вмятину на палубе, она свалилась за борт… тоже не взорвавшись.
- Кто же из нас здесь родился в рубашке? А таковой, хлопцы, есть, ручаюсь! - оглядел всех Георгий.
С мостика донесся голос капитана:
- С конвоя передали, чтобы невзорвавшиеся бомбы на корабле не трогали до прихода в порт Мурманск.
- Усе, с ними усе! - рассмеялся боцман. Прибывший затем на катере лоцман провел корабль в бухту порта. В 16 часов 20 декабря 1941 года пароход "Декабрист" бросил якорь на рейде родного Мурманска. Все затемнено: и город, и порт, и корабли. И только в зарницах отдаленной артиллерийской стрельбы нет-нет да и появляются черные контуры портальных кранов, труб и мачт. В наступившей после грохота якорных цепей тишине кто-то звонко пропел:
Мамонька моя, Родина,
Фронтовая моя полоса,
Я вгрызаюсь в твои складки мерзлые,
И бушлатик не греет плеча…
Глава третья
В воскресенье 22 июня, в первый день войны, штурман Константин Иконников, разминаясь перед обедом, крутил на турнике "солнце", и ему улыбалось жаркое таежное солнце. И вдруг в час дня по забайкальскому времени тишину дремотного аэродрома прорезал сигнал тревоги и люди бросились к самолетам. Торопливо принялись расчехлять моторы, прокручивать винты, подвешивать бомбы, ничего пока не понимая. Думали - нападение с востока. Но комиссар объявил, что война пришла вовсе не с той стороны, с какой ее здесь привыкли ждать.
Через четыре дня дальнебомбардировочный полк в тесном строю из семидесяти двух самолетов ДБ-За вылетел на запад. Настроение у летчиков было боевое. Почему-то каждому казалось, что все это ненадолго; направят их сразу на Берлин, а там и войне конец. Парни шутили, намереваясь при случае профланировать по Унтер ден Линден.
Когда пролетали над любимым Байкалом, вспомнили поверье: если пролетаешь над Байкалом, брось в него серебряную монету, - тогда ты вернешься сюда, в эти края, тебя не постигнет беда. И вот командир полка покачал крыльями, у всех машин приоткрылся верхний люк, высунулась рука, и за борт посыпались мелкие деньги. Засверкали, запестрели, оседая к водам Байкала, исчезая из виду.
Великая война для штурмана Кости Иконникова началась от Борисоглебска.
Кстати, несколько слов об этих двухмоторных самолетах конструкции Ильюшина.
В печати у нас до войны их называли ЦКБ-30. На таком самолете Владимир Коккинаки установил тогда несколько высотных рекордов, а в конце апреля 1939 года предпринял беспосадочный перелет через Атлантику из Москвы в Канаду. Канадцы тогда говорили, что своей "Москвой" - так назывался его самолет - Коккинаки прорубил окно в Канаду.
Но в первые недели войны нашим дальнебомбардировщикам ДБ-За пришлось действовать, по сути, как обыкновенным фронтовым самолетам. Задержать танки! - это была главнейшая задача. Если ударом с воздуха удавалось задержать их на часы - и то было неплохо. На сутки - совсем хорошо. Нужно было выиграть время, дабы накопить на оборонительных рубежах силы, способные преградить путь врагу к важнейшим центрам, к Москве.
Сперва Иконников летал с Шкутко. Отличнейший был летчик Алексей Васильевич, задорный, веселый.
Летали они в первые дни отчаянно: без истребительного прикрытия, средь бела дня, летали низко, бомбили иногда с высоты 300–400 метров. Ходили в строю, плотно сомкнувшись, и видели нередко, как рядом идущая машина загоралась, как летчик стремился сорвать пламя. Запомнилась Косте на всю жизнь такая картина.
Вышли они на боевой курс, только отбомбились, и откуда ни возьмись, несколько "мессеров". Прижались бомбардировщики плотно один к другому, и стрелки их не зевают, стучат перекрестным огнем по нападающим из пулеметов. Но исхитрился один "мессер" и полоснул по ведомому.
Загорелась идущая сбоку машина. Летчик, как видно, скомандовал своим прыгать. Штурман прыгнул, а стрелка-радиста не видать: наверное, ранен. Машина горит, секунды на исходе. И вот летчик вылез из объятой пламенем машины на крыло, стоит, держась руками за борт и за штурвал, все ждет, пока прыгнет стрелок. А тут заходит еще "мессер", и как дал несколько трасс… И не стало стоящего на крыле летчика. Соскользнул он с плоскости и исчез внизу.
Были случаи, когда от прямого попадания крупнокалиберного снаряда самолет разметало в клочья. Что ж… Может быть, так умирать было и легче.
Но худо было тем, кого враг, лишив сперва возможности обороняться, готовил к смерти постепенно, по сути добивая раненых. Разумеется, этакой "практикой" могли тешить себя вражеские истребители в первые месяцы войны, используя создавшееся для них преимущество в воздухе.
И вот какой однажды произошел случай с командиром самолета старшим лейтенантом Гетманом.
5 октября 1941 года на своем бомбардировщике советский летчик после бомбежки вражеских позиций возвращался к себе на базу и тут был атакован немецкими истребителями. Стрелок-радист, защищая своим пулеметным огнем самолет с хвоста, сперва отчаянно отстреливался, но вдруг затих и на вызовы летчика не откликнулся.
Оглянувшись, Гетман обомлел. Сбоку, вплотную к его крылу пристроился немецкий истребитель. Он увидел нагло улыбающееся лицо молодого вражеского летчика. Из кабины своего Ме-109Е тот показывал на пальцах: сейчас тебе сделаю "капут", а потом выпью за помин души.
Отчаянная ярость охватила нашего парня. Но ярость, увы, бессильная: он понимал, что целиком "на мушке" у немца.
А тот, бравируя своим летным уменьем, чуть ли не положил свое крыло на крыло обреченного бомбардировщика. Он явно тянул время, производя "психическую атаку". Вероятно, хотел увидеть, как станет нарастать отчаяние у "руспилота", как он, может быть, запросит пощады…
И тогда наш летчик в неистребимой злобе, резко, как только мог, качнул свой самолет в сторону немца. Удар, треск, скрежет. Быстрый взгляд на крыло: у "мессера" свернулась в сторону консоль крыла и оторвалась. Над головой наглеца вспорхнула прозрачная часть фонаря, когда его истребитель стал, падая, вращаться. А дальше все скрылось под крылом нашего ДБ.
Тут летчик увидел, что и его крыло повреждено на конце, и самолет теперь стремится в крен. Штурвал почти заклинило, нужно было огромное усилие, чтобы препятствовать кренению. Но немца сбоку нет! Больше нет его нагло ухмыляющейся рожи!
Самолет кренился, удерживать его было очень трудно, и летчик попытался помочь себе поперечным триммером, но не смог сдвинуть штурвальчик. Тут-то герой наш вполне осознал, что все это явь, что это не галлюцинация. Кто бы видел, как он стал хохотать, как чуть не задохся от спазматического смеха, торжествуя свою необыкновенную победу над врагом!..
Потом, когда у него на поврежденном крыле отказал мотор и летчик, сразу же придя в себя, понял, что теперь самолета ему не удержать, он заметил, что давно не слышит своего штурмана. Заглянул в переднюю кабину и содрогнулся: штурман лежал ничком, кожаный шлем на нем был окровавлен.
Закрыв лицо руками, летчик бросил штурвал.
И все же, почувствовав, что тело его виснет на ремнях - самолет падал, перевернувшись навзничь, - он сдвинул над собой фонарь и выдернул шпильку из пряжки привязных ремней, скрещенных на животе. Ремни распались, и он отделился от кабины.
Немало мытарств пришлось испытать летчику-бомбардировщику, таранившему вражеский истребитель, пока он смог вернуться к себе в часть, чтобы продолжать великую войну с фашизмом. О подвиге этого человека в "Кратком очерке истории дальней авиации" сказано следующее:
"Продолжительное время считалось, что воздушный таран был присущ только истребителям… Командир корабля 752-го полка старший лейтенант С. И. Гетман 5 октября 1941 г. был атакован группой истребителей, смело вступил в неравный бой, в котором таранным ударом сбил истребитель". Так и приходилось им на первых порах летать на бомбежку, стиснув зубы, сквозь шквал огня, отбиваясь самоотверженно от нападавших стай поджарых, как голодные волки, истребителей. И дерзость велика была: хоть прямо на огонь!
Но вскоре, уже пообожженные, обстрелянные и пулями и снарядными осколками, оставлявшими рваные дыры в дюрале, нередко прилетавшие, как тогда пелось в песне, "на честном слове и на одном крыле", стали понимать они, что умирать, упрямо стиснув зубы, - это все-таки как ни героично, но не совсем то. А что же то?
Да то, что немца надобно одолевать не только отчаянным, жертвенным напором, а более уменьем, хитростью, разумной тактикой.
И тогда стали летать иначе. На знаменитую переправу через Березину шли не прямо с востока, а заходя с боков или с запада, со стороны солнца, обойдя оборону, и там, с тыла уже, без разворота, набирая скорость, проносились над целью неожиданно, сбрасывали бомбы, а уходя, еще давали возможность своим стрелкам расстреливать пехоту врага из пулеметов.
Когда же подступила первая военная осень и небо нахмурилось многослойными облаками, наши дальние бомбардировщики еще внезапней стали появляться над целью, выскакивая из облаков. Потери самолетов уменьшились намного. Но такие полеты потребовали от летного состава безупречного владения "слепым полетом" и радионавигацией. Именно таким мастером всепогодных полетов проявил себя в боевой работе командир Ил-4 Борис Китновский. Вместе с ним летал штурман дальней авиации Константин Иконников. Борис Александрович Китновский до войны был линейным летчиком Гражданского воздушного флота. Часами он мог, не зная усталости, водить самолет в облаках. Умел, как скрипач свою скрипку, тонко настроить капризничающий радиополукомпас; мог, в минуту пеленгируясь, определить местоположение самолета, летящего вне видимости земли. Так что боевому штурману Константину Иконникову нашлось чему и поучиться у своего командира.
Вот когда Костя Иконников понял, что до войны у них в полку недооценивали радиосредства в самолетовождении. Да и летать предпочитали в ясную погоду. И только в ГВФ, на линиях воздушных сообщений, летный состав обязан был владеть радионавигацией в совершенстве; иначе полеты по расписанию на наших широтах были бы немыслимы.
Базировался их полк на аэродроме в пойме Оки. Отсюда и летали в глубокий тыл врага Китновский с Иконниковым, а помогала им - и как помогала! - радионавигация…
Но с каждым днем в ту осень обстановка на фронте осложнялась все более.
В одну из ночей Константин Иконников проснулся от артиллерийской стрельбы. Он опустил ноги, сел на койке, прислушался. "Да, несомненно, это не зенитки, не авиабомбы. Бьет артиллерия и бьет осколочными. Ишь какие резкие хлопки! И калибр не меньше семидесяти пяти… Что бы это могло значить?"
- Слушай, Борис! - Костя попробовал разбудить Китновского. Тот повернулся на другой бок, промычал:
- А черт с ней, с артиллерией, утром разберемся, спи!.. Костя еще посидел так несколько минут, но огонь становился ближе.
- Борис, вставай, сдается мне, немцы!
Это подействовало на Китновского, как ушат воды. Он вскочил, вслушиваясь, стал натягивать шаровары. Проговорил вполголоса, будто боясь, чтоб не услышал кто:
- Похоже, танки.
- Черт тебя возьми, не добужусь никак, - вспылил Костя, выбежал босиком в коридор общежития. В темноте мелькали торопливые фигуры - бежали те немногие, кто не слышал сигнала тревоги.
Костя влетел обратно. Стал натягивать сапоги. Портянки заминались, сапоги, казалось, подменили ночью - до того их голенища стали узкими. Проклиная и сапоги и портянки, Костя крикнул:
- Пулей на аэродром! И то, если не поздно!
- С бугра бьет, - сказал Китновский. - По-видимому, хочет блокировать аэродром.
Оба быстро оделись и бросились бежать.
Танки били где-то за аэродромом, и можно было ждать, что они вот-вот появятся на поле.
Но летчики бежали и бежали в темноте, а танки продолжали постреливать из пушек все там же, на возвышенности, почему-то не спускаясь в низину. Кто-то их сдерживал там.
Чуть забрезжил рассвет, было около шести часов, когда летчики прибежали на поле и в серой мгле увидели, что ближайших самолетов на стоянке нет.
- Улетели! - обожгла страшная догадка, - Проспали, черти! - сплюнул Костя в отчаянии.
- Погоди, наш там, в низине, - пробормотал, переводя дух, Китновский. - Ну да, конечно, вон, гляди, чуть виден.
И впрямь, кончик носа их ильюшинского бомбардировщика торчал из-за кустов. Еще несколько минут они бежали на втором дыхании, ощущая на себе прилипшие рубахи, и оба оказались у самолета. Возле - г никого.
- Проклятье, где же механик? - забеспокоился Борис, - неужто проспал вроде нас?
Но тут механик, волочивший за собой баллон со сжатым воздухом, показался из-за кустов.
- А-а, товарищи командиры! Самолет готов… Думал, уж крышка мне от них, коли вы не подоспеете.
- Ладно, ладно, давай воздух поживей! - торопил Китновский, взбираясь на крыло. Потом, обернувшись к штурману: - Будем держать на Ростошное, а дальше - на Задонск, согласно предписанию.
- Так точно, - подтвердил Иконников.
Стоя на крыле, оба надели парашюты, полезли в самолет.
Костя расположился у себя на штурманском кресле в носу, а Борис запустил моторы Ил-4, когда они увидели бегущего к ним человека. Судя по замасленной одежде, это был механик.
Подбежавший яростно замахал руками, не давая тронуться самолету с места. Он ловко вспрыгнул на крыло и, придерживаясь правой рукой за фюзеляж, прилип к кабине Китновского. Тот открыл форточку.
Из-за шума моторов Костя не мог разобрать, что кричал в форточку Борису подбежавший, но, оглядываясь назад, по жестам догадался: в балке, чуть поодаль, было что-то важное, и это очень нужно было захватить.
Борис сдвинул назад подвижную часть фонаря, встал на сиденье, стукнул по люку. Костя приоткрыл верхний люк и, высунувшись, наклонился к Борису.
- Слушай, Костя, - крикнул Китновский, - не смог бы ты угнать отсюда совершенно новый У-2? Механик взмолился, не хочет оставлять немцам самолет, просит помочь.
Иконников поежился: с одной стороны - завидная честь, с другой - какой он летчик?
…Мальчуганом поступил в планерный кружок в тридцать третьем. Стал учиться летать на "стандарте" Антонова. Начал чуть понимать, а тут - бац! - представилась возможность поступить в летную школу Осоавиахима.