Глава вторая
7 ноября 1941 года Георгий Молчанов проснулся от шума винтов на корме. "Легкое покачивание - значит, плывем".
Посветил спичкой на часы: 5.10. Кое-как оделся, вышел на палубу покурить. Нью-Йорка уже не было видно, море вокруг.
На востоке стала чуть заниматься заря. Океан все так же спокоен. Все спят, только не дремлет вахта.
День двадцать четвертой годовщины Великой Октябрьской революции решено было отметить подготовкой "Декабриста" к обороне.
Занявшись чисткой пушек и пулеметов, люди не заметили, как пролетело время. К вечеру море заштормило. Пароход стало основательно качать, но за работой на танке Георгий этой качки не замечал. Однако несколько человек из авиационников оказались подвержены морской болезни и, почувствовав себя плохо, вынуждены были лечь.
Ночью шли при полном затемнении, никаких огней. Сразу почувствовалась боевая обстановка.
А утром - кутерьма! До какой же степени нарушился за ночь порядок судов в караване!
Эсминцы из эскорта снуют озабоченно, стараясь расставить корабли по своим местам. Ветер ревет, океан вспенился, обрушивает на палубу огромные волны. Низкие облака нависли пеленой над мачтами кораблей. Похоже, близится циклон.
"Декабрист", пожалуй, самый крупный корабль в караване. Длина его 165 метров, 18 тысяч тонн водоизмещение, глубокая осадка. Шторм воспринимает сравнительно спокойно. Другое дело мелкие суда: глянешь - страшно становится, так швыряет их безжалостный океан! Погружаются в пучину почти до мачт.
И тут хлынул ливень… Кругом вода! Нахлобучивая капюшон, Георгий усмехнулся: "Вот уж поистине сверхмокрядь!"
В кают-компании за обедом нужно было превратиться в жонглера, чтобы справиться с миской супа.
Анна Ивановна, офицнантка и буфетчица, женщина тучная, носилась по кают-компании из угла в угол. На вопрос: "Как жизнь?" - отвечала: "Слава богу, что я толстая, а то совсем бы не устояла на ногах!"
К вечеру океан остервенел совершенно: девятибалльный шторм с проливным дождем. Ночь в Атлантике. Вот так ночка!.. Не то что предметов на пароходе, вытянутой вперед руки не видно.
Капитан выдерживает направление по компасу, скорость хода - по команде флагмана. Вахтенные - впередсмотрящие промокли, что называется, до мозга костей.
Было уже около полуночи, когда шторм разыгрался так сильно, что стало невозможно лежать на койке. Вещи в каюте как бы ожили: чемоданы, свертки, ботинки так лихо шаркали из стороны в сторону, что казалось, будто они обрели полную независимость, самостоятельность в жизни.
Кругом словно все взбунтовалось: возникли доселе небывалые скрипы, удары, непонятные стоны… О сне не могло быть и речи. Кренения парохода доходили до сорока градусов. Наверху, над каютой, что-то тяжело грохотало, будто падало прямо на голову. От шума, треска, писка и беспрерывных глубоких кренений голова шла кругом.
Вдруг сильнейший удар - и Георгий оказался висящим между потолком и полом на руках, вцепившихся мертвой хваткой в балку… "Вот и все!" - мелькнула мысль. И тут же: "Нет, не все…" Корабль выравнивался, на удивление. Георгий выждал чуть и снова попытался улечься, сообразив, что только инстинкт спас его от падения на пол. Не успел он занять горизонтальное положение, как новый сокрушительный удар вышиб его из койки… Взметнув руки к балке, как вратарь к мячу, Георгий опять повис в воздухе.
В эту кошмарную ночь на корабле никто не сомкнул глаз. В нескольких местах на пароходе снесло поручни, смыло с палубы какой-то ящик, недостаточно прочно принайтовленный.
Утром океан стал чуть стихать. Георгию удалось проскочить в кают-компанию. Он застал там несколько человек, пьющих чай. Все так же, как в каютах, разбросано. Битая посуда, сливочное масло на полу. Анна Ивановна, бедняга, хлопочет. Кое-как, балансируя, удалось выпить три чашки чая с лимоном. Вот что такое девятибалльный шторм!
Утром после завтрака снова приступили к отладке оружия. Наконец все подготовлено, все проверено, патроны набиты в ленты. Пушки и пулеметы стреляют отлично. Теперь Молчанов спокоен: отразить атаку врага есть чем.
Вечерело, и он, свободный от дел, долго стоял на палубе, вглядываясь в океан. Серый и необозримый, он казался взволнованно-грустным. Как-то нелепо, неизвестно зачем метались у парохода чайки.
Вечером прибыли в канадский порт Галифакс. Лежа на койке, Георгий слышал, как гремели якорные цепи. Итак, от Нью-Йорка прошли 600 миль. Все ближе к Родине.
15 ноября все еще стояли в Галифаксе. В кубрик вошел старпом:
- Вас просит к себе на мостик капитан.
Окинув взглядом бухту с трапа, Молчанов увидел, что другие пароходы зашевелились. Капитан сказал, чтобы "артиллерийский начальник" был готов пробовать установленную на корме канадскую пушку: в 10 часов на борт прибудет инструктор.
"Декабрист" стал мало-помалу двигаться, и с кормы прекрасно было видно, как за ним выстраиваются суда. Норвежские, английские, американские флаги развевались на мачтах. Океан на редкость спокоен, день исключительно благоприятный. Вскоре на катере прибыл инструктор. Короткий разговор, и приступили к делу. Устройство пушки образца 1904 года было, разумеется, проще простого. Но Молчанов со своей артиллерийской командой с готовностью восприняли инструктаж.
Раздалась команда:
- Огонь!
На миг оглушил выстрел. Далеко-далеко ответило эхо, и снова воцарилась тишина.
Пушку опробовали четырьмя выстрелами. "Артиллеристы" довольны: "Порядок!", "О'кей!".
Инструктор отбыл на другие суда, и еще долго там слышалась контрольная стрельба.
Головная часть каравана теперь заметно двигалась вперед. К вечеру караван шел со скоростью восьми мил т, в час. Георгий считал суда и насчитал их около пятидесяти. Суда шли колоннами, по пять-шесть кораблей в кильватере. Между каждой колонной около мили. За обедом капитан сообщил, что в караване шестьдесят пять судов, не считая военного конвоя.
Ночью опять шли без огней. Даже удивительно: в строю такая уйма судов, и никто никого всю ночь не видел! И без происшествий…
В ночь на 18 ноября опять разыгрался шторм. К утру караван принял малый ход, так как некоторые суда стали совсем неуправляемыми. На "Декабристе", однако, все хорошо. Машины работают безотказно. Но шторм есть шторм: люди лежат, мучимые морской болезнью.
Чтобы попасть в кают-компанию без риска быть смытым волной, нужно, глядя в иллюминатор, выждать момент, когда вода начнет стекать за борт, и тут очень шустро перебежать на мостик.
После обеда Георгий прилег. Но только задремал, услышал явно подводные взрывы. Помчался на капитанский мостик. Мысль работала поспешно: "Подлодка? Торпеда?
Мина?"
- В чем дело? - переводя дух, спросил у капитана. Тот не слыхал никаких взрывов. Позвонил в машинное отделение: там подтвердили - взрывы были. Позже выяснилось: один из конвойных эсминцев для острастки подлодок бросал глубинные бомбы.
26 ноября. Море, как никогда, спокойное, ход хороший. Днем кому-то из вахтенных почудился гул самолета. Подняли воздушную тревогу. Артиллеристы Георгия Молчанова быстро изготовились. У всех желание вступить в драку, но грозного врага так никто и не увидел. Позже выяснилось, что это капитан учинил ложную тревогу для проверки.
А вообще-то, старик капитан в разговоре с Молчановым заметил, что самолеты кораблям - как слону дробина. Георгий возразил с улыбкой:
- Не хотелось бы мне, капитан, в вашем обществе отведать этой "дроби"!..
Выяснилось, что шестьдесят судов отделились от каравана и взяли курс на Англию. А наши летчики поначалу надеялись, что весь караван предназначен для СССР! Увы, лишь пять судов - и все советские (четыре корабля присоединились в Галифаксе). Теперь эта пятерка под конвоем четырех военных кораблей шла курсом на Рейкьявик.
29 ноября в первом часу ночи все девять кораблей - транспорты и конвой - пошли с огнями: впереди уже был виден порт. Через час отдали якоря в Рейкьявике.
Прибывший под утро на "Декабрист" лоцман рассказал, что следующий караван, вошедший в бухту часом позже, был торпедирован у берегов Исландии немецкими подводными лодками. В два судна попали торпеды, но оба корабля благополучно прибуксированы в порт. Тот же лоцман сказал, будто бы всплывшую подлодку удалось потопить с поврежденного корабля удачным выстрелом из пушки.
Вечером слушали по английскому радио о положении на наших фронтах. На Южном фронте большой успех у Ростова: немцы с огромными для них потерями оттеснены к Таганрогу. На Центральном наши тоже имеют успех, атакуя врага с крупными для него потерями на Калининском направлении. На подступах к Мурманску английскими подлодками потоплено восемь немецких военных транспортов, шедших на мурманский фронт.
Рейкьявик, 30 ноября. Ночью радист в своей рубке старался поймать Москву. Рядом с каютой - Ленинская комната, где установлен громкоговоритель, поэтому все его поиски были слышны Георгию через открытую дверь каюты.
Ровно в два ночи (в 6 часов по московскому времени) он услышал на родном русском языке знакомый голос диктора! "Говорит Москва!" Георгий соскочил с койки как ужаленный, влетел в комнату. Передавали марши и боевые песни.
Собралось много народу. Прибежали даже несколько человек из душевой, боясь пропустить голос родной Москвы. Наконец услышали: "Говорит Москва! Передаем последние известия…"
Абсолютная тишина.
Передали о крупном успехе на юге. Немцы изгнаны из Ростова и в беспорядке, с большими потерями отступают к Таганрогу. Говорили и об успехах нашей авиации, уничтожившей за последние дни шестьдесят самолетов и несколько сотен танков. Успешные бои велись также в районе Клина…
И тут начались помехи. На той же волне стала работать, очевидно, немецкая станция, издавая звуки воющей пилы. Иногда можно было лишь различить отдельные слова, строить догадки по ним. Проскользнуло слово нота. Упоминалась Япония, к чему - непонятно. Дальше слушать из-за помех стало и вовсе невозможно, но люди, довольные, еще долго не расходились, шумно делясь мнениями.
Днем Георгий вызвался помочь коку - Карпу Ивановичу - лепить пельмени. Тот подумал, что Молчанов шутит. Когда же Георгий привел в камбуз еще и товарища - нужно было готовить на девяносто человек - Карп Иванович, пораженный, растрогался и бормотал что-то, прося их не беспокоиться, уверяя, что они сами как-нибудь одолеют.
Георгий, однако, уверил кока, что любит стряпать. Надев халаты, принялись за дело. Так они ловко, за разговорами и шутками, вчетвером управились к обеду, изготовив тысячу штук пельменей и порадовав в тот день по случаю успехов на фронтах любимым сибирским угощением всех до единого человека на корабле.
11 декабря уже под вечер шли ходко, море спокойное. Капитан рассматривал в бинокль океан. Вскоре стали различимы силуэты трех военных кораблей. Они шли на сближение. Капитан приказал объявить боевую тревогу. Все кинулись к своим штатным местам. С орудий и пулеметов сбросили чехлы. Но тут приближающиеся корабли просигналили огнями, что они свои и что пришли сменить два небольших конвойных судна. Тревоге дали отбой. Вскоре крейсер и два эсминца развернулись и заняли места с боков каравана. Идти стало веселей. Ободренные люди разошлись по своим кубрикам.
В 14.30 стало совсем темно.
Второй помощник капитана, войдя в кают-компанию, сообщил, что Германия и Италия объявили войну США. Все притихли за столом, не в состоянии сразу переварить эту новость.
- Ну а как на фронтах? - спросил все же кто-то.
Второй помощник довольно улыбнулся:
- Новости приятные. По всему Центральному фронту - успешное наступление. Наши войска теснят немцев от Москвы. Гитлеровцы несут большие потери. Отогнали их от Тулы. Освобождено около ста населенных пунктов,
И на другой день погода отличная. Безоблачно. Мелкая зыбь. Светлого времени всего 4 часа 30 минут.
Из Лондона по радио получены сообщения: наши войска взяли города Калинин, Клин, Сталиногорск, Тихвин и четыреста деревень. На всем фронте - успешное наступление наших войск. Настроение на корабле приподнятое. А Георгия мучает бессонница. Голова кругом от мыслей: "Когда же доплывем?!"
14 декабря. Все перепуталось: непонятно, когда же настоящая ночь?
В 6 утра слушали Москву - "Известия". Немцы с большими потерями отступают от Москвы. Взяты Шестаков, Ново-Петровское, Волово (юго-восточнее Тулы).
На корабле спят. Море на удивление тихое. Георгий бодрствует с книгой. Прочел Горбатова "Мое поколение".
19 декабря. Вошли в Баренцево море. Здесь основной караван судов откололся, направляясь к Архангельску. "Декабрист" в сопровождении части военного конвоя судов взял курс на Мурманск.
Холодно. Море начинает штормить. На корабле идут приготовления к завершению пути.
20 декабря. Этот день останется в памяти Георгия Молчанова на всю жизнь.
На рассвете, в двенадцатом часу, увидел родные берега Кольского полуострова. От волнения даже зазнобило, и он сперва заглянул в кубрик, но тут же понял, что сам не знает, зачем сюда явился. С этим чувством и повернул в кают-компанию обедать. Вот здесь-то он и услышал сигнал тревоги и пулеметную стрельбу.
Бросившись вверх по трапу, Георгий тут же оказался на палубе. Грохот моторов только что низко пронесшегося самолета, пулеметная трескотня в тот же миг потонули в серии взрывов бомб за бортом: три гигантских водяных снопа взметнулись один за другим к небу. "Перелет!" - отметил чисто профессионально штурман, кидаясь стремглав к корме, но, заметив издали, что у пушки уже действуют его люди, резко повернул к носу судна, туда, где стояли танки. Впереди и была сосредоточена основная оборона корабля: две легкие танковые пушки и два пулемета по бортам.
По палубе еще метались явно растерявшиеся от первой воздушной атаки люди из судовой команды. Сверху им кричал кто-то: "Полундра!.." - и от этого сумятица становилась еще больше.
- Что вы, дьяволы, одурели?! - закричал на бегу Молчанов. - По своим штатным местам, живо!
Вахтенный помощник сверху крикнул: - Слева по борту атакует второй самолет! Георгий вовремя подскочил к своим огневым точкам. "Юнкерс-88" - а это был именно он, Георгий его сразу узнал по силуэту, - снизившись и дымя двигателями на форсажном режиме, прямехонько устремился на корабль.
- Огонь, братва! Огонь по стервяку! - скомандовал Георгий, оглядываясь на капитанский мостик и не понимая, почему корабль, подставив борт врагу, не пытается изменить курс, хоть как-то маневрировать…
- У, проклятье!.. - вырвалось у Георгия. - Но и эти, и последующие его слова затерялись в грохоте начавшейся стрельбы. С тяжелым сердцем Молчанов видел, что стрельба их танковых установок по низко летящему самолету с качающегося корабля лишь чисто случайно могла дать нужный эффект. Помимо энтузназма и смелости, нужно было исключительное мастерство морских артиллеристов.
Летчик на "юнкерсе", как видно, не новичок, тоже понял, с кем имеет дело. Он мчался на корабль остервенело, нагло. С каждой секундой рос юнкерсовский напряженный лобовой силуэт. Вот открылся люк, из брюха высыпалось несколько бомб. С этого мгновения Георгию все стало видеться как в замедленном изображении на экране.
Бомбы падали сперва маленькой стайкой плашмя и одна за другой коснулись поверхности воды… Но, будто обжегшись, тут же взмыли и, рикошетируя, устремились снова вверх. Три из них взвились одна выше другой и выше борта корабля. Две же последние ухнули прямо в борт.
Б-ббям! - гулко отзвучил им старый борт парохода, тяжелым колоколом врываясь в пулеметный перезвон. "Юнкерс" почти в тот же миг прошел над дымящими трубами, успев дать очередь по капитанской рубке. Посыпались стекла… Но и их звон, и грохот пальбы с корабля, и крики людей - все потонуло во взрывах бомб за бортом.
Метнув туда взгляд, Георгий увидел позади корабля выше труб водяные столбы. Все это было так ошеломляюще, что не сразу он воспринял величайшее чудо из чудес.
"Не взорвались?.." - сперва спросил он себя чуть слышно. Но тут же, ища глазами своих артиллеристов, прокричал исступленно:
- Не взорвались, братва! - И кинулся к борту корабля. Глянув вниз, махнул товарищам рукой и со всех ног понесся к трапу, на капитанский мостик.
Люди, стоически выдержавшие у огневых точек две бомбовые атаки, изумленно проводили штурмана глазами, но, обретя способность двигаться, устремились к поручням пострадавшего борта. Там и увидели две бреши в боку судна, много выше ватерлинии. Стало ясно, что бомбы не взорвались, но они здесь, в трюмах.
Можно было порадоваться своей удивительной судьбе, но каждый из авиационников прекрасно понимал, что это не все, что "Юнкерс" на этом не успокоится и предпримет еще, может быть последнюю, атаку…
В ту же секунду Георгий влетел в капитанскую рубку. - Ты куда? - остановил он штурвального, столкнувшись с ним носом к носу в дверях. Угадал, что тот, бросив штурвал, хотел бежать. - Где капитан? - схватил он парня за плечи и толкнул к штурвалу. Сам с трудом переводил дух. Матрос, бледный, не на шутку перепуганный, подчинился.
Левая сторона окон в рубке оказалась без стекол.
- Он ранен, капитан? - беспокойно взглянул Георгин на онемевшего матроса.
- Я не знаю, где он… - выдохнул наконец тот. Пули разбили стекла…
- А ты все равно стой! Умри, а штурвала не бросай!.. Вот что, слушай-ка сюда: при следующей атаке, как крикну, быстро меняй курс, что есть мочи крути! Маневрировать надо, не подставлять врагу бока!
- Есть, маневрировать!
- То-то же. Словом, не дрейфь!
Напряженно всматриваясь в сторону моря, Георгий вскоре заметил крадущийся низко над водою "Юнкерс": издали он разворачивался на корабль. Много левее дымили корабли ушедшего вперед конвоя.
- Какая у нас высота фок-мачты? - спросил он у штурвального.
- Сто футов.
Так… Значит, около тридцати метров. Точнехонько жмет, мрак, на этой высоте, - не отрывая глаз от "мрака", проговорил Георгий. Матрос вопросительно взглянул на него, но увидел только, как у штурмана вздулись на щеках желваки. "Бомбит способом "по фок-мачте", - продолжал мысленно Георгий. - Когда-то и меня этому учили. Не думалось тогда, что придется этот способ испробовать на своей шкуре…" И уже вслух: - Ах, паразит, жмет как!.. Дым из всех щелей прет. Остервенел, гад!
Еще три - пять секунд, и самолет вышел прямо на них, лег на боевой курс. Молчанов сглотнул слюну и крикнул штурвальному:
- Эй, парень! Крути свое колесо живо, поворачивай носом к фашисту!
Штурвал завертелся, не стало видно ручек. Но мог ли восемнадцатитысячетонный корабль развернуться быстро? Нет, не мог. Молчанов это видел, чувствовал всем телом, ему захотелось помочь старому доброму пароходу своим плечом: "Ну же, служилый, пошевеливайся, выручай, браток! "
"Юнкерс" был уже метрах в четырехстах, когда Георгий, прислонив капитанский рупор к губам, крикнул через разбитое стекло:
- Огонь по Гитлеру! Крошите его, не зевайте!
В голосе Молчанова проскользнуло даже отчаянное озорство, словно бы бросающее вызов смерти. Сам же он уловил в сердце глубокую боль: "Вот она, смерть летит".