Войдя к замполиту, Графов увидел Васеева, шагнул к нему, обнял крепко, по-мужски.
- Ну, как дела? Здоров?
- Почти, - дрогнувшим голосом ответил Геннадий.
- Что такое? - Графов насторожился, листая медицинскую книжку летчика.
Потом попросил Васеева разуться. Внимательно осмотрел ногу.
- Профессор, возможно, прав насчет резкой смены обстановки, но авария, госпиталь… - Графов взлохматил густые волосы, прищурил умные, внимательные глаза. - Ладно, я - за полеты! Пошли к командиру!
Горегляд выслушал Графова и Северина, нашел в медицинской книжке Васеева страницы с последними записями в госпитале и в институте.
- У тебя когда срок ВЛК истекает? - спросил, не поднимая головы.
- В конце декабря, - ответил Васеев.
- Осталось три месяца?
- Точно так.
- Может, поедешь на ВЛК, а потом летать? - с несвойственной ему вкрадчивостью, словно упрашивай, предложил Горегляд.
Геннадий заметил, как потяжелели, набухли веки полковника, и внутренне сжался.
- Ладно, ты пока иди, - сказал Горегляд, - а мы посоветуемся. С Брызгалиным поговорим.
Услышав фамилию заместителя по летной подготовке, Геннадий расслабленно опустил плечи: этот завалит наверняка.
- Брызгалина ко мне! - распорядился по селектору Горегляд.
Заместитель по летной подготовке вошел без стука и стал у двери.
- Присаживайтесь, - предложил ему Горегляд. - Такая вот диалектика: направо пойдешь - коня потеряешь, налево, сами знаете, - головы не сносить. Послушаем, что скажет заместитель по политической части.
Юрий Михайлович рассказал о ходе лечения Васеева, о рекомендации профессора допустить его к полетам. Графов поддержал замполита:
- Полеты на спарке психологически нужны Васееву. Как воздух нужны! Ему надо поверить в себя, чтобы вступили в действие скрытые силы человека. Они-то и помогут одолеть болезнь.
Горегляд прсмотрел на Брызгалина. Тот закрыл медкнижку Васеева и положил ее перед полковником:
- Тут все написано! - Отчужденно обвел взглядом сидевших. - После аварии госпитализирован, лечился в специальном институте… Какие могут быть полеты без ВЛК! Его могут сейчас списать, если попадет на комиссию, а мы ему - летать! Юрий Михайлович - человек впечатлительный, ему можно простить такую поспешность, но наш милый доктор меня удивил. Ему, стражу законов медицины, не к лицу вставать на защиту, прямо скажу, авантюрной просьбы Васеева. Не ожидал! - Брызгалин картинно сдвинул брови и поднял подбородок. - Далеко же мы зашли, если не пускаем в самолет летчика с насморком, а разрешаем полеты чуть ли не инвалиду. Он же костыль недавно бросил, а вы - летать должен. Я категорически против!
- Понятно, - хмуро бросил Горегляд. - Сытый голодного не разумеет. - Он принялся тихонько насвистывать - старая привычка успокаивать нервы. Не было подобного случая в его жизни, и сейчас он мучительно спрашивал себя, на чью сторону стать. Как быть? Надо помочь Васееву добить болезнь. Надо! Но Брызгалин прав - с насморком в полет не пускаем. Что же делать?
- Начнем со спарки. - Горегляд исподлобья взглянул на Брызгалина, - Полетает, окрепнет, а потом посмотрим. Как?
- Нельзя! Нарушим требования, регламентирующие летную работу! - отрезал Брызгалин.
- Вы только и видите кругом одни нарушения!
- Я и поставлен, чтобы соблюдать законы летной службы! - с нескрываемым раздражением сказал Брызгалин.
- А мы, - Горегляд показал на присутствующих, - по-твоему, только и знаем, что нарушаем? Почему же на прошлых ночных полетах вы, товарищ Брызгалин, спланировали молодому пилоту три вылета в зону подряд!
- Согласно курсу. Общий налет не превышал нормы.
- "Нормы, нормы"! - все больше сердился Горегляд. - Нормы для всех определены, а у нас с вами кроме Редникова, Васеева, Горегляда и Брызгалина есть невперившаяся молодежь - лейтенанты. За ними надо побольше смотреть, товарищ Брызгалин! И вам, и мне, и всем остальным! Наверное, если бы сам руководил полетами, этих норм, как слепой стены, не придерживался бы? А тут полетами руководит командир, пусть ребусы решает. - Горегляд выпрямился за столом - он делал это каждый раз, когда принимал важное решение. Все поднялись. - Васееву планировать полеты на спарке, на УТИ МиГ-15 со мной. Один полет по кругу и два в зону!
- Очередными полетами руковожу я, товарищ полковник, - Брызгалин перешел на официальный тон, - и в воздух вас с Васеевым не выпущу!
- Испугался? Ладно. В таком случае полетами руководить буду сам, вылеты Васеева спланировать с Севериным! Вы, Брызгалин, летаете инструктором у Редникова. Это вас устраивает?
- Плановую таблицу я не подпишу! - громко произнес Брызгалин, всем своим видом показывая, что решения на полеты Васеева он не поддержит.
- Не вы один подписываете - подпишут другие! Утверждать таблицу полетов доверено командиру полка. За буквой не видите человека! Не хотите взять на себя самую малую толику ответственности, чтобы кому-то помочь. Когда надо было выпускать в первый самостоятельный полет молодых пилотов, сразу: "Товарищ командир, я поруковожу полетами, а вы полетайте с молодежью, наверное, надоело сидеть на СКП". Подломай кто-нибудь из лейтенантов на посадке машину - Брызгалин в стороне. Так и сейчас: а вдруг что-то случится… Человеку помочь крылья обрести после госпиталя - не положено!
Черствая душа - других слов для Брызгалина не подберу. - Горегляд придвинул чистый бланк таблицы полетов и, взяв цветные карандаши, наскоро вычертил на нем условные знаки вылетов по кругу и в зону.
- Полетишь с Васеевым, - обратился он к Северину. - Один полет по кругу и два в зону. На первый раз достаточно. Летал парень устойчиво, вынужденный перерыв не должен сильно сказаться на его технике пилотирования.
Северин взял бланк таблицы полетов, посмотрел на синие кружочки полетов и благодарно улыбнулся Горегляду.
- Вот обрадуется Васеев! Спасибо, Степан Тарасович!
- Чего уж там! - отмахнулся Горегляд. - Таблицу отдай Редникову - он планирует полеты на спарках.
В день полетов Геннадий поднялся раньше обычного. Лида и дети еще спали. Он сменил повязку на ноге, надел тренировочный костюм и вышел на пустынную улицу. Вскоре он оказался на опушке леса, вдававшегося в широкое, не занятое посевами поле. В глаза ударила яркая белизна ромашек. Полевые цветы густо, огромным ковром простирались до самого горизонта. Ромашки стояли ровно, не шелохнувшись, как в тот день далекого детства, когда он с мамой, выйдя к волжскому плесу, впервые в жизни увидел их. Тогда ему казалось, что поле ромашек и речная гладь слились воедино, а отколовшаяся часть солнца распалась на бесчисленное множество маленьких желтых солнышек, которые рассыпались на белые лепестки ромашек и прозрачные речные струи. Он подхватился, вырвал руку из мягкой маминой ладони и побежал вдоль поля, стараясь на ходу ухватить желтые солнышки и белые лепестки ромашек. Мама тоже бежала, что-то кричала ему вслед, а когда догнала, вскинула над головой, отчего у него зашлось сердце и перехватило дыхание. Оттуда, с огромной, как ему казалось, высоты солнышки стали еще меньше. Мама смеялась вместе с ним, целовала, потом они прятались друг от друга среди ромашек, бегали наперегонки… Ему было так хорошо, что, охваченный небывалым счастьем, он не хотел уходить домой.
Потом, сразу после взлета с Севериным, Геннадий снова увидел это поле ромашек, а вслед за ними - на полированных крыльях самолета - густую россыпь солнышек; желтоватые солнышки дробились и в прозрачном фонаре кабины, и в стеклах многочисленных приборов, и в зеркале задней полусферы. И он ощутил, как к нему возвратилась радость полета. Пилотировал он, как и всегда, легко и точно, его захлестнуло не раз испытанное им чувство неразрывной слитности с самолетом, делавшее его сильным, а машину послушной и невесомой. Хотелось петь, и он запел бы, если бы в самолете был один.
Сделав круг над аэродромом, Геннадий выпустил шасси, доложил на СКП и запросил заход на посадку. Горегляд отозвался сразу же и в свою очередь спросил:
- Не забыл?
За него ответил Северин:
- Нет! Все хорошо!
Оценка замполита подхлестнула Геннадия, и он, выполнив последний разворот, перевел машину на снижение. Он управлял спаркой мелкими незаметными движениями рулей, непрерывно соизмеряя скорость и высоту полета с расстоянием до посадочной полосы. Ему очень хотелось, чтобы посадка получилась самой лучшей из всех, какие он выполнял за свою короткую летную жизнь. Эта посадка открывала ему дорогу в небо, давала право на самолет, и поэтому он вел машину так, словно в воздухе существовал узкий коридор, в котором даже малейшее отклонение неминуемо грозит катастрофой. Ошибиться - значит потерять все. Геннадий не ощутил касания шасси о шероховатые плиты посадочной полосы. Услышал в шлемофоне довольный возглас Северина:
- Молодец!
И вслед за ним густой бас Горегляда:
- Хорошо!
После заправки они снова поднялись в воздух. На этот раз Геннадий вел самолет в дальнюю зону пилотажа. Предчувствуя, как на него навалятся огромные перегрузки, вспомнил недавние размышления профессора: "Встрясочку вам бы порядочную! Чтобы нервы загудели, чтобы мышцы от нагрузки трещали!" Улыбнулся: "Будут трещать, Сергей Сергеевич! Ох как будут!"
Он вышел в центр зоны и ввел спарку в вираж. Увеличивая крен, Геннадий ощутил, как потяжелели плечи, а немыслимая тяжесть ртутью разлилась по всему телу. Он умышленно долго выполнял глубокие виражи, а вслед за ними и вертикальные фигуры с большими перегрузками, чтобы удостовериться в себе и своих возможностях. Начиная петлю, Геннадий потянул ручку управления на себя. Перед глазами появилась темная пелена с огненными вспышками - он перестал видеть приборную доску и все, что было вокруг, будто его одним махом упрятали в плотный черный меток и навалили на плечи пудовые камни. Дышать стало труднее.
- Отпусти немного - крылья согнешь, - услышал Геннадий добродушно-ворчливый голос Северина и тут же уменьшил перегрузку. Впереди начало светлеть, и вскоре он увидел синь неба, переплеты фонаря, корпус компаса, а вслед за тем и ровную полоску горизонта. Он пилотировал с каким-то необычным воодушевлением, стараясь выжать из машины все, на что она была способна, проверяя себя на всех режимах пилотажа. Горки сменялись почти отвесным пикированием, замедленные бочки следовали одна за другой - фигуры пилотажа Геннадий выполнял в таком темпе, который требовал быстрой реакции и большого напряжения.
Северин в управление не вмешивался. Молча наблюдал за действиями Васеева, изредка следил за скоростями ввода и вывода из фигур, предоставив летчику полную свободу. Пусть все делает сам, решил он после того, как Васеев безукоризненно произвел взлет и посадку. Навыки не утрачены, машину чувствует хорошо, пусть до отвала усладится пилотажем. Это то, что ему необходимо, как кислород в высотном полете.
- Как самочувствие? - спросил Северин, снимая шлемофон, когда спарка после посадки остановилась и они вышли из кабин.
- Спасибо, Юрий Михайлович, - едва слышно произнес Геннадий, - за вашу доброту, за ваше сердце спасибо… - Он хотел сказать еще что-то теплое, хорошее, но не смог.
После окончания полетов, когда Горегляд докуривая на СКП последнюю сигарету, раздался звонок телефона.
- Послушай, - сказал он дежурному штурману.
Тот взял трубку и тут же передал ее Горегляду:
- Вас спрашивают, товарищ командир.
Горегляд взял трубку нехотя, придавил в пепельнице окурок.
- Слушаю. - Он сразу догадался, о чем предстоит разговор, и потому слушал невнимательно, давая знать остальным, что они свободны и могут покинуть СКП. - Никакого нарушения нет. Васеева после того случая от полетов не отстраняли. Сегодня летает он пока на спарке. Поймите же вы, ему эти полеты нужны как воздух, - начал сердиться Горегляд. - Человеку надо почувствовать себя летчиком, понюхать неба! А вы опять за свое - нарушение да нарушение! Нарушили - наказывайте! - крикнул Горегляд в трубку и в сердцах бросил ее на телефон. - Психологию и педагогику в академии, наверно, изучал! Типы характеров. Индивидуальный подход. Конспекты вел. А в жизни ни черта не смыслит! Нарушение узрел, чертов законник, разрази тебя гром!
Северин вошел на СКП, когда Горегляд бросил трубку и шарил в полупустой пачке сигарет. К кому относилась последняя фраза, замполит не понял.
- Успел Брызгалин нажаловаться! - сверкнул глазами Горегляд. - Завтра жди телеграмму из штаба. Ну и пусть! Васеева планировать на следующую смену! Кстати, как он с тобой слетал?
- У меня такое впечатление, Степан Тарасович, особенно после полета в зону, что он только вчера летал сам. Сначала движения были размашистые, как обычно после перерыва, а потом все пошло как по маслу.
- Добро. Пусть летает! Я Кремневу позвоню…
На следующий день Геннадий снова летал с Севериным. Соскучившись по небу, он безжалостно растрачивал энергию на перегрузках, выкладываясь в каждом вылете до седьмого пота.
В конце недели в полк пришла телеграмма: "Капитана Васеева допустить к контрольным и тренировочным полетам после углубленного медицинского осмотра врачами соединения. Результаты анализов и объективные данные представить в медотдел округа".
- Держи, защитник больных и страждущих. - Горегляд протянул Северину бланк телеграммы.
- Степан Тарасович, разговор с комдивом?
- Было дело. Кремнев до командующего дошел.
- Ну, командир, спасибо за хорошую весточку! - Северин крепко пожал тяжелую, мускулистую руку Горегляда и поспешил обрадовать Васеева.
2
После внезапной размолвки Шурочка долго не видела Анатолия, хотя не раз, надеясь встретить его, вечерами подолгу прогуливалась с племянницей по тополиной аллее городка. В случившемся своей вины не видела, но сердцем чувствовала, что в их отношения вмешался кто-то и этот "кто-то" действует хитро и подло. Ощущение радости, которое охватывало ее каждый раз, когда она шла на встречу с Анатолием, постепенно тускнело, она вновь чувствовала себя одинокой, как до того удивительного вечера, когда впервые осталась с ним.
Когда становилось невмоготу, Шурочка уводила в свою комнату трехлетнюю дочь сестры, ласкала ее, кормила, укладывала спать в свою кровать. Засыпая, прижимала худенькое теплое тельце девочки к себе, целовала ее льняные волосы, шептала ласковые, нежные слова и думала: "Волосы, как у Толика, такие же мягкие и пушистые".
От Лиды Васеевой узнала о возвращении Геннадия. Спустя несколько дней увидела его и не выдержала, поспешила навстречу.
- С возвращением вас! - смущенно произнесла она и протянула руку.
- Спасибо, Шурочка! - Геннадий пожал ее теплую нежную руку и, заговорщически подмигивая, сказал: - У меня, Шурочка, сегодня удачный день! Праздник! Мне сегодня обнимать всех хочется! Приглашаю вас на танцы. Первый вальс с вами! Приходите! Хорошо?
Шурочка, не сдержав подступившей радости, воскликнула:
- Ой, спасибо! Приду! Обязательно приду!
У Геннадия и в самом деле на душе было праздничное настроение - впервые после долгого перерыва в этот день он дважды поднялся самостоятельно на новой машине и успешно выполнил задание. После посадки он долго тискал в объятиях техника Муромяна, благодарно жал руку Борткевичу, поцеловал Графова, не помня себя от радости, до хруста сдавил широкую ладонь Северина.
- Вечером идем в клуб - танцевать хочется, - сказал он прилетевшему с перехвата Анатолию.
Васеевы, Сторожев и Кочкин вошли в зал, когда оркестр играл первый вальс. Лида украдкой взглянула на мужа и пригласила Анатолия; Геннадий ответил едва заметным кивком и направился к стоявшей в углу Шурочке. Они кружились, почти не останавливаясь: радость первых после длительного перерыва самостоятельных полетов на новом истребителе, возвращение в строй кружили голову. Все несущественное, мелкое отступило, а на смену пришло все важное, значительное, чем полна неспокойная жизнь летчика.
- Вы так легко танцуете, что мы вот-вот взовьемся в воздух, - едва слышно произнесла Шурочка. - Вам хорошо?
- Очень! Я готов обнять весь мир!
- Если не секрет, что произошло?
- Секрет, Шурочка! Но вам я его открою - сегодня я вновь летал на новой машине! Вы представить себе не можете, какое это счастье - летать! Извините, я увлекся…
Музыка оборвалась, и они растерянно остановились посередине зала. Геннадий взял Шурочку под руку, поблагодарил и повел к своим друзьям. Увидев издали Анатолия, она вдруг почувствовала неловкость: "Я иду к нему первой". Ей стало стыдно от этой мысли, и она попыталась задержаться, но тут же ощутила, как Геннадий легко и незаметно подтолкнул ее.
- Добрый вечер, друзья! Знакомьтесь: Шурочка Светлова! - пошутил Геннадий. - Лучшая исполнительница вальса.
- Здравствуйте, Шурочка! - Лида взяла руку девушки, пожала ее.
Шурочка поздоровалась с Анатолием. Тот сердито взглянул на Геннадия.
- Выйдем! - кивнул Анатолий Геннадию и двинулся к выходу. За ним Лида.
Кочкин заметил это и поспешил пригласить Шурочку. Из-за его плеча она видела, как вышли из зала Геннадий, Анатолий и Лида, и снова испытала неловкость. "Из-за меня, наверное, - подумала она. - Зачем я пришла?"
На улице Анатолий, сдерживая себя, спросил:
- Что все это значит? Вы специально подстроили эту встречу?
- Не кипятись, Толич! - Геннадий положил руку ему на плечо. - Не шуми! Выключи форсаж, остынь. Хватит мучить себя и других.
- Я никого не мучаю! Вас же прошу не вмешиваться в мою личную жизнь! Перестаньте меня поучать, я не маленький!
- Хватит! - резко прервал его Геннадий. - Довольно истерик. Она же нравится тебе. Успокойся, пожалуйста, и пойдем в клуб. Там нас ждут. Очень ждут, дружище! - Геннадий подмигнул Лиде: давай, мол, теперь пришло и твое время.
Та догадливо приблизилась к Анатолию:
- Толич, ведь ты нам всем как брат. Мы хотим тебе только хорошего. Счастья тебе желаем. Да, мы с Геной устроили эту встречу. Можешь ругать нас. Но сделали это ради вас с Шурочкой. Прав Гена: ты извелся после того гадкого письма… Поговорите, выясните все, что мешает вашей дружбе. Ты должен первым это сделать.
- Ты бы послушала, что о ней говорят - уши вянут! Не девушка, а…
- Высказался? - спросил Геннадий. - Кого ты слушаешь? Этого выпивоху и бездельника Мажугу? Она же тебе нравится. Ты ведь не можешь без нее! Молчишь? Не можешь? - повторил Геннадий и взглянул в глаза Анатолию.
Тот взгляда не отвел, ответил чуть слышно:
- Не могу, старик…
- Чего же ты стоишь? Иди к ней!
Повернувшись, Анатолий быстро вошел в клуб.