Кто-то напоследок пнул Геннадия ногой, и он услышал топот убегающих. Приподнялся на колени, встал, опершись обеими руками о землю, подковылял к скамейке и тяжело опустился на нее. Достал из кармана платок, осторожно вытер окровавленное лицо.
- Гена, ты? - Он увидел Лиду, крадущуюся вдоль палисадника. Она бросилась к нему, обняла. - Болит? Ах сволочи - пятеро на одного! Трусы несчастные. Пошли в санчасть, я перевяжу тебя.
В санчасти Лида усадила Геннадия на стул и марлевыми тампонами вытерла разбитое, окровавленное лицо. Достала бинты, но Геннадий попросил сходить за инструктором.
Потапенко внимательно выслушал его рассказ.
- Завтра же свяжусь с милицией, надо этих мазуриков призвать к порядку. Может, на несколько дней освободить от полетов? Руки-ноги целы?
- Целы, - слабо улыбнулся Геннадий. - Ничего, товарищ капитан. Как говорила моя бабка: до свадьбы заживет. Правда, Лида?
Лида вспыхнула и отвернулась.
6
В тот день предстояли полеты. Курсанты и техники расчехляли истребители, подносили к ним аккумуляторы, готовились к приезду летчиков. Геннадий подошел к Анатолию Сторожеву:
- Все в сборе?
- Тебя ждем.
Геннадий раскрыл летную книжку перечитал задание и, верный своей привычке, поднялся в кабину самолета, чтобы еще раз потренироваться, мысленно воспроизвести все, что предстояло делать. Его техника пилотирования после неудач в вывозной программе и первых самостоятельных полетах заметно улучшилась, и Потапенко все чаще давал Васееву возможность подниматься в воздух.
Появился Потапенко, рассказал о метеообстановке и условиях полетов на полигон.
- Первым вылетает Васеев, за ним - Сторожев и Кочкин. Помните, что успех стрельб по наземным целям зависит от высоты и скорости. Требую строгого выполнения мер безопасности. Высота вывода из пикирования - двести метров, и ни сантиметра ниже! Васеев, в кабину!
Выйдя после взлета на заданный курс, Геннадий вспомнил Лиду и улыбнулся. Сегодня ему почему-то было особенно приятно вести легкую, послушную машину.
Над полигоном, раскинувшимся рядом с широкой поймой реки, Геннадий доложил свой позывной.
- Я - Ноль тридцать седьмой - над вами. Разрешите работу?
- Ноль тридцать седьмой. Ваши мишени третья и шестая.
- Я - Ноль тридцать седьмой. Понял, мишени третья и шестая.
Геннадий на мгновение представил обстановку на полигоне, перезарядил оружие и доложил:
- Тормозные щитки выпущены. Работаю по шестой!
Он едва услышал разрешение руководителя стрельб - все внимание было занято пилотированием машины. "Каждый метр высоты и километр скорости", - вспомнилось строгое лицо Потапенко. Едва касаясь ладонью теплой ребристой ручки управления, Геннадий вел машину строго по заданной, мысленно прочерченной в воздухе траектории полета. Истребитель шел устойчиво, не отклоняясь от нужного курса ни на градус.
Последний разворот Геннадий начал энергично, наклонив крыло к земле и устремив нос машины в центр мишени под номером шесть. Сквозь стеклянный прямоугольник прицела отчетливо виднелся зеленый ковер поймы, порыжевшая, с подпалинами от взрывов площадка полигона с меловыми силуэтами четырехмоторных бомбардировщиков и узкие, с отброшенными назад крыльями макеты истребителей.
Неожиданно ему представилось, что это не ряды мишеней, а армада гитлеровских, с крестами на крыльях бомбовозов. Мать не раз рассказывала ему о бомбежках Сталинграда в сорок втором, о закопченном от пожаров волжском небе. Теперь, в эти короткие, подобные вспышки, мгновения, Геннадий ощутил, как волной хлынула тревога, заставившая его крепче взяться за ручку управления. Он уже не видел ни зелени поймы, ни яркого василькового неба - только белые мишени с крупными цифрами по бокам. Подвел центральную метку прицела к середине шестой, неторопливо обрамил ее ромбиками и затаив дыхание стал ждать, когда силуэт бомбардировщика полностью впишется в светлое кольцо, удерживая машину от раскачки короткими предупредительными движениями рулей.
Гашетку оружия Геннадий откинул сразу после ввода в пикирование и теперь, перед тем как открыть огонь, держал поверх ее полусогнутый занемевший палец. Бомбардировщик будто замер в отражателе прицела, а потом начал увеличиваться в размерах. Пора! Он нажал гашетку и услышал, как под полом кабины раздался настойчивый металлический стук, отпустил ее. Из-под короткого носа машины вырвалась пунктирная цепочка трассы, и на фюзеляже бомбардировщика появились султаны взрывов.
Геннадий энергично потянул ручку управления на себя, вывел машину из пикирования, вписал ее в разворот и, обернувшись, отыскал взглядом вспоротую очередью мишень - над ней висели столбы известковой пыли.
Улыбнулся от радости, ввел машину в крутой, с набором высоты разворот, вышел на линию огня и снова бросился на бомбардировщик.
Азарт настоящего боя овладел им. Бросая машину на цель или выхватывая ее из пикирования, Геннадий видел себя среди огненных разрывов вражеских снарядов и свинцовых трасс "мессершмиттов". Он уклонялся от них, дерзко отворачивал, стараясь ни на секунду не выпустить из поля зрения атакованный им бомбардировщик, и так увлекся, что едва успел перед последним заходом построить маневр и поразить третью мишень - резко очерченный макет истребителя.
- Молодец! Хорошо отработал! - услышал он довольный голос руководителя стрельб. - Разрешаю идти на точку.
Геннадий развернул машину на заданный курс, установил нужную скорость и, словно освобождаясь от груза боевого напряжения, вздохнул: "Вот и все. А жалко! Сейчас бы только летать да летать!.."
Планируя на посадку, он снова подумал о Лиде. "Может, она следит за моим самолетом? Наверняка ведь узнала о моем возвращении, выбежала из своей санчасти, приложила козырьком к глазам руку, ждет! Попробуй тут подкачать…" Истребитель пронесся над границей аэродрома и легко коснулся полосы у посадочного "Т", вызвав восхищение у всех, кто следил за его посадкой.
- Пять баллов Васееву! - громко, с удовольствием произнес руководитель полетов. - Вот так летать надо!
Зарулив на заправочную линию, Геннадий выключил двигатель, открыл кабину, снял шлемофон и подшлемником вытер потное лицо. По приставной лесенке поднимался беспокойный Потапенко.
- В обе мишени попал? - спросил инструктор.
- В обе.
- Расскажи о стрельбе Сторожеву, особенно…
Договорить он не смог - заглушил висевший на столбе громкоговоритель:
- Внимание! Результаты на полигоне: Васеев - четырнадцать попаданий…
Геннадий не слышал ни фамилий других курсантов, ни их результатов. Сразу понял, что лучше не отстрелялся никто. "Это Лида мне помогла, - устало подумал он. - Лида и еще мамины рассказы о войне. Странно, а ведь я и впрямь почувствовал себя в бою…"
В тот день на стоянке среди летчиков, курсантов и техников только и разговоров было что о стрельбе Васеева на полигоне. Его поздравляли, одобрительно хлопали по плечу, по-доброму завидовали. Геннадий краснел, стыдливо отворачивался, терпеливо выслушивал поздравления и, чтобы быстрее освободиться от неожиданно свалившейся на него славы, попросил у Потапенко разрешения подменить одиноко маячившего возле посадочных знаков финишера Колю Кочкина.
Лида была свободна от дежурства, и вечером Геннадий сам рассказал ей об удачном полете.
- Это мой подарок тебе. Все четырнадцать попаданий - твои!
- Хорош подарок, - улыбнулась Лида. - Четырнадцать дырок. Шучу, шучу, - поспешно добавила она, заметив, что Геннадий насупился. - Мне еще никто никогда не делал таких необычных, таких замечательных подарков.
Она обняла Геннадия и коснулась губами его щеки.
Рука Геннадия скользила по ее плечу. Он нежно гладил оголенную шею и бессвязно повторял одни и те же слова:
- Милая моя… Ягодка ты моя…
Изнутри поднялся жар и, опалив сердце, сушил рот, обжигал губы. Геннадий не различал ни Лидиного лица, ни ее волос - лишь ее полуоткрытые, влажные губы.
- Я… Я давно хотел сказать… Я люблю тебя! Люблю! Ты слышишь… - Он глубоко вздохнул, притянул ее голову к себе.
- Говори, говори еще. Еще…
- Я люблю тебя!..
- Я тоже. Мне хорошо с тобой… Люблю…
Лида замолчала, прижалась, припала к нему.
- Я люблю тебя, - глухо повторил он. - Ты самая лучшая девушка в мире. Я люблю тебя и хочу, чтобы мы всегда были вместе!
- Спасибо, милый, - сказала Лида. - Я тоже тебя люблю. Очень, очень! Больше всех на свете. Если бы ты знал, как я ждала тебя, как искала… Мне кажется, я любила тебя всю жизнь. И когда увидела, подумала: вот это он и есть, наконец-то мы встретились. - Лида прикусила губу, и Геннадий увидел в ее глазах слезы.
- Лида, - всполошился он. - Что с тобой, Лида?
- Не обращай внимания, - слабо улыбнулась она. - От счастья тоже плачут, а я сегодня - самая счастливая…
Они поженились перед выездом Геннадия к месту службы.
Свадьба была малолюдной, но веселой. Поздравить молодых пришли инструктор Потапенко, Коля Кочкин, Анатолий Сторожев, еще несколько курсантов. Столы накрыли в саду под яблонями, далеко за полночь пели веселые и грустные песни. А уже назавтра капитан Потапенко провожал Васеевых в путь-дорогу. Прощаясь с ними, сказал:
- Хороший ты человек, Геннадий. Много через эти вот руки прошло курсантов, многих помню. Ты тоже запомнишься. И ты, и Кочкин, и Толя Сторожев. Дружбой в душу запали. Не поленись пару строк черкануть, как там твои дела небесные пойдут, очень мне это важно. - Потапенко вздохнул, полез в карман за сигаретами. - Кажется, совсем недавно, как и ты, училище окончил, мечтал попасть в строевую часть, а уже восьмой год инструктором. Но мечтаю стать испытателем, ой как мечтаю, ночами не сплю. Вот провожу ваш выпуск и очередной рапорт сяду писать. - Он в две затяжки докурил сигарету. - Лиду береги. Увозишь нашу общую любимицу, помни. Сколько курсантов перебывало в санчасти, одного тебя, черта черноголового, заприметила. И правильно сделала. Ну, бывай, Гена! Уезжаешь, а мне тяжко, словно мое сердце с собой увозишь. Стареть, видно, стал…
Потапенко крепко пожал ему руку, неловко поцеловал в щеку, обнял за плечи Анатолия и Николая. Подошел к Лиде, что-то шепнул ей на ухо, чмокнул в лоб. Затем отвернулся, вынул из кармана платок, провел им по лицу и, пока прощались остальные, стоял сгорбившись, молча, будто и вправду разом постарел на добрый десяток лет…
Глава четвертая
1
Надя приехала в Сосновый после свадьбы. Сыграли свадьбу на их даче, под Ленинградом. За столами было тихо, словно на поминках. Ученые, геологи, говорили длинные тосты, расхваливали родителей Нади, желали молодым счастья и успехов. От Николая приехали мать и старшая сестра, но, посаженные в дальний угол, сидели они тихо и незаметно. Мать порывалась поговорить о сыном, да не решилась: уж больно все торжественно, чопорно. Лишь назавтра спросила:
- Коль, милый, как же быть-то? Родня ждет вас, мы ведь тоже готовились.
Николай развел руками - не хочет Надя ехать в деревню, на юг, к морю ее тянет. Теперь на следующий год. Не обессудьте…
Надя получила диплом. Больше ее и Николая в Ленинграде ничто не удерживало.
Молодоженам по распоряжению Горегляда выделили однокомнатную квартиру рядом с Васеевым. До женитьбы Николая он и Анатолий занимали комнату в трехкомнатной квартире, где жили Васеевы; с уходом Кочкина Анатолий настоял на "великом переселении": сам ушел в детскую - маленькую угловую комнатку, а сыновьям Васеевых, к их неописуемой радости, отдал большую и светлую. Пусть ребята резвятся - там хоть есть где побегать.
Лида помогала молодоженам устроиться: расставить выделенную домоуправлением казенную мебель, повесить на стены большое зеркало и две художественные миниатюры ("Одну папе подарил сам Рерих, другую - Рокуэлл Кент", - похвасталась Надя). Лида советовалась с Надей:
- Может, лучше вот сюда картину повесить, тут больше света?
Та пожимала плечами, словно ей все эти домашние хлопоты были безразличны. В углу будет стоять стол или посредине - какая разница? Лиду это задевало, но она помалкивала. Наконец не выдержала:
- Тебе здесь не нравится?
- Мне говорили, что у летчиков большие квартиры, - вздохнула Надя. - Конура! Самая настоящая конура. Нам с Колей подарили на свадьбу гарнитур, вот-вот придет контейнер, а куда мы его денем?
- Расставим! - засмеялась Лида. - Не бойся, ничего не выбросим. Найдем место!
- В нем шестнадцать предметов! Лида, о чем ты говоришь!
Наде были чужды и теснота, в которой порой еще жили офицеры, и неустроенность отдаленного гарнизона, и бедноватость военторговского магазина. Когда Николай сказал, что скоро будет закончен еще один дом и им дадут квартиру побольше, Надя оборвала его:
- Будет, будет! А жить сейчас надо, сегодня.
Николай обнял жену, прижался щекой к густым распущенным волосам:
- Зачем ты так, Надя? Не надо. Все уладится. Мы ведь еще молодые, успеем. Вон ребята на гражданке годами по частным углам мыкаются, и ничего, не хнычут, и тут все-таки квартира…
Надя успокаивалась медленно, скупо отвечала на его ласки, громко вздыхала. Не нравилось ей здесь. Она была красива: стройная, гибкая фигура, живые, цвета спелой смородины глаза, вьющиеся каштановые волосы… Мужчины задерживали на ней восхищенные взгляды, и это нравилось Наде. Представление о своей исключительности постепенно разъедало ее, отчуждало от людей; все, что она делала, ей нравилось, ее мнение по любому поводу всегда казалось Наде правильным и бесспорным. Знания, полученные в университете, начитанность помогали ей спорить с мужем, Сторожевым, Васеевым, и летчикам не раз приходилось отступать: у них не было столько свободного времени, и ленинградских библиотек не было, и театров, и музеев - всего того, что так щедро украсило Надину юность. Но в Сосновом - маленьком военном городке - эти знания, эта бившая через край энергия не находили применения: сколько же можно спорить… Да и специальность у нее была редкая - биолог-эколог. Через год после приезда Надя потеряла надежду подыскать работу по душе, и это было хуже всего.
На какое-то время ее увлек драматический кружок при офицерском клубе. Она получила главную роль и так загорелась репетициями, подготовкой спектакля, что перестала замечать отсутствие мужа, пропадавшего день и ночь на аэродроме, раздражающую тесноту квартиры, вечернее одиночество. Играла она роль советской разведчицы. Публика, не избалованная приезжими знаменитостями, ладоней не жалела. Надя почувствовала себя счастливой.
Вечером после премьеры Надя возвращалась с Николаем и его друзьями домой. Они медленно шли по тихому притемненному городку, мужчины шумно обсуждали, как ловко провела Надя гестаповцев, как свободно и естественно она держалась на допросе. И ее неотступно Преследовала мысль о сцене. А что, если позвонить маме, чтобы устроила встречу с кем-нибудь из режиссеров? Пусть посмотрят, оценят. Если есть хоть капелька таланта, можно пойти на курсы или в театральную школу. А возраст? Что возраст? Рано прощаться с молодостью. Не все же пришли на сцену в двадцать лет. Зачем тогда училась в университете? Увлеклась биологией. Черт с ней, с биологией! Главное - интересно и красиво жить. Пусть об экологии, о природе и ее взаимоотношениях с человеком думают другие…
Услышав по телефону о новом Надином увлечении, мать пришла в замешательство. Столько учиться - и все бросить! Такие проблемы с бухты-барахты не решаются. Но Надя стояла на свои: "Поговори". Мать вздохнула: "Ладно, попробую. Обожжешься - пеняй на себя".
Спектакль о разведчице показали в соседнем поселке, в районном центре, на вагоноремонтном заводе, и везде Наде сопутствовали успех и аплодисменты зрителей. Это наполняло ее сердце гордостью, вселяло уверенность, что встреча с режиссером пройдет хорошо.
Николаю о своем решении Надя не говорила: знала, будет против. Получив сообщение, что ее ждут, сказала, что заболела мама, и в тот же день вылетела в Ленинград…
2
В театр Надя шла, не чувствуя земли. Робко, словно школьница, переступила порог служебного входа. Не помнила, как отвечала на вопросы известного режиссера. Но когда он предложил прочесть монолог из пьесы о разведчице, взяла себя в руки. Режиссер слушал и хмурился. Дал другое задание, третье. Встал, потер руки. Сухо сказал:
- У вас, извините великодушно, нет профессиональных данных. Вы не знакомы с основами сцены, с ее азами. Все, что вы показали, - самодеятельность.
- А если в школу-студию?
- Что ж, - поднял брови режиссер, - попытайтесь. Может, что-то получится. Вы кончали биофак? Почему вы не хотите работать в биологии? Это ведь так интересно…
Надя хотела ответить, но, заметив в холодных глазах режиссера равнодушие и скуку, прикусила губу.
Поскучав дома неделю, Надя взяла билет на самолет. Но вечером ей позвонила подруга по школе. Узнав, зачем Надя приезжала в Ленинград, предложила вечером встретиться. Подруга работала на киностудии.
Через несколько дней Надя написала Николаю, что снимается в художественном фильме.
Она поднималась чуть свет и тащилась через весь город на съемочную площадку; несколько часов длилась подгонка париков, костюмов, обуви, накладка грима, репетиции отдельных сцен - и все это в какой-то торопливости, в крике помрежей и распорядителей. Наде после скучной жизни в Сосновом нравилась эта суматоха. Незаметно для себя она втянулась, стала, как и все, тоже куда-то торопиться, суетиться, нервничать. Часам к двенадцати приезжал режиссер, и тут-то оказывалось, что кто-то что-то перепутал, изменил, откуда-то не прибыли лошади. Снова ругань, препирательства и угрозы. Надя стояла неподалеку от режиссера, завороженно смотрела на него, вслушивалась в его слова; они казались ей исполненными высокого смысла и значимости. Затем первые впечатления потускнели, на смену им пришла скука. Ей уже начали надоедать повторяющиеся каждый день перебранки и переносы съемок, затяжные ожидания и многократные, нудно-однообразные дубли.
Надя была занята в крохотном эпизоде. Ей предстояло в платье крестьянской девушки, с виду красивой и статной, появиться перед камерой, расплакаться и убежать в поле. Но как же трудно все это далось! То, услышав команду, замешкается, то выбежит не туда, куда следует, то не плачется, хоть убей. Режиссер со своими помощниками нещадно ругал ее, дубли следовали один за другим, но дело двигалось медленно. Она уже хотела бросить все и уехать, но удержало самолюбие: неужели не сможет справиться с этой чепухой? Справилась. Ей поручили еще несколько небольших эпизодических ролей в других фильмах.
В перерывах между съемками Надя летала в Сосновый. После Ленинграда и крымских пляжей городок казался глухим и неустроенным и вызывал желание быстрее уехать. Только Колю было жалко: Надя видела, как остро и горько он переживает ее отъезд, ее новую, чужую и непонятную ему жизнь.