Свадьба
Иван Осипик работал тогда па скрепере. Строил дорогу Киев-Минск на участке недалеко от "Партизанского края". Зима. Метель страшенная. Рабочие укрылись в близлежащей деревне. Один Осипик на трассе.
Навстречу газик.
Остановился. Из машины вышел дюжий дядька среднего роста, в папахе с малиновым верхом и в шинели с серым каракулевым воротником. И на Осипика посыпались вопросы, только поспевай отвечать. Кто такой? Из какой организации? Что за лихо в такую непогодь заставляет работать? Всего несколько вопросов, но ответь на них, и почти вся биография как на ладони.
Осипик оробел немного. В армии служил не так давно, с генералами дел иметь не приходилось. Однако вскоре овладел собой.
Так, мол, и так, отвечает. Одинок. Работаю в Брестской машинно-дорожной станции. А погода… Что - погода? Работе она не указчик. Фамилия такая-то, по имени Иван, отчество - Александрович.
- Вот что, Иван Александрович, - говорит генерал, - наш колхоз решился в этакую пору дорогу строить до самого крайнего пункта колхоза - в Готск. Дороги там - не приведи господь, хуже и быть не может. А нужно - во как! - генерал прикоснулся ребром ладони к крючку воротника. - Завод кирпичный в Готске строить задумали. Одним словом, согласен ли, Иван, потрудиться у нас? Скреперами не обладаем, вот беда, а с начальством твоим мигом договоримся. По рукам?
Осипик стянул с руки обледенелую варежку.
- Будем знакомы, - весело сказал генерал.- Коржом всю жизнь звали.
Очевидно, он позвонил в Брест, потому что наутро к Осипику приехал участковый инженер и сказал, что трактор с шестикубовым скрепером на прицепе передаются временно колхозу.
Было это в субботу. За ночь Осипик перекочевал на назначенный участок и с утра в воскресенье приступил к работе.
Мороз выдался на редкость скрипучий. Колхозники рубили грунт ломами и топорами, подготовляя положенную тридцатиметровую полосу для скрепера. Приехал Корж:
- И ты, Ванюша, не пощадил воскресенья? Что так?
- Да ведь вы сами, товарищ генерал, говорили, дорога - во-о как нужна!
- Василий Захарович я. Так и зови, а если мыслишки есть,- высказывай.
- Мысли военные, Василий Захарович: так строить, к весне не управиться. Тол надо применить, вот что. Веселей дело пойдет.
Когда начали рвать грунт толом, дело пошло куда быстрее. Вслед за скрепером гатили болото, а впереди корчевали лес, вырывая пни.
На дороге работало по полтысячи колхозников. "В войну - аэродром, а в мирные дни - дорогу", - радовался Семен Якимович Данилевич, ставший теперь десятником.
Дошли до реки Лань. Взялись возводить мост. Двенадцатиметровые дубовые сваи надо вгонять вглубь на три метра, не меньше. На весь мост - тридцать шесть свай, Каждую двадцать четыре человека с трудом поднимали. А по ранее составленному плану техника должна была прибыть лишь весной.
Поехал Корж в Барановичи доставать дизель-молот. А до той поры что? Стоять? Но это не в натуре Осипика.
Ему вначале никто всерьез не, поверил, когда он заявил, что выход есть… Отцепил скрепер, подъехал на тракторе, на котором оборудованы две лебедки. Закрепил трос на свае, установил. Тросом же подцепил трехтонную железную бабу. Поднял, с силой опустил на сваю. Снова и снова.
В общем, когда Корж вернулся ("Через три дня прибудет дизель-молот"), то молот уже не понадобился, за эти дни весь мост выстроили. И все это по предложенному Осипиком способу.
К началу весны дорогу протяжением в двадцать километров Хворостово - Готск закончили. И Корж предложил Осипику совсем перейти на работу в колхоз.
Весна торопилась. Спадала вода. Начиналось осушение болот. Надо спешить. И Иван со своим бульдозером даже на ночь не возвращался в деревню. Корж потирал руки от удовольствия. Еще бы! Десятеро за смену выбирали вручную, сорок кубов. Бульдозер Осипика - четыреста.
Две радости доставил ему Корж. Генерал дал ему рекомендацию в партию. И Осипик стал кандидатом в члены КПСС.
А другая… С ней дело обстояло вот как. По одной, только ему известной причине Корж как-то предложил Ивану снять квартиру у колхозника Величко. Дочь его Василиса, красивая девушка, передовая доярка, не могла не понравиться статному, сероокому молодому человеку. Впрочем, как и он ей.
Через полгода Иван перестал считать себя квартирантом.
- Ох, и хитер ты, Василь Захарыч! - сказал председателю Величко. А сам доволен.
- Не только в бою хороши все средства,- в тон ответил ему Корж, - парня за колхозом закрепить мечталось. Золотой! С тем я ложился и вставал. Вот и надумал: только Василиса твоя его спеленает.
Первый тост на свадьбе предложил председатель колхоза:
- За мир и дружбу в этом доме, как и во всем мире!
ЛЮБОВЬ ИЛИ РАССКАЗ О ПЕРЕСАЖЕННОМ КЕДРЕ
Совсем недавно я получил письмо. Привожу из него выдержки:
"Время бежит, а как будто вчера вы у нас гостили. Детишки здоровы, растут, учатся. Миша стал бригадиром на вагонном. Бригада получила звание коммунистической. Помните, я была техконтролером, а когда плану фабрики грозил срыв, ушла к крутильным машинам. Там и осталась. И заработок неплохой, и с новыми машинами подружилась. Не обижаемся друг на друга.
Наш дом теперь и внутри отделан. Яблони и груши дают плоды.
В глубине садика три кедра. Да, да, самые настоящие! Хотя пока и не хвастают ростом. Посаженные орешками из шишки кедра, они раньше росли в комнате, в углу, подле дивана, вспоминаете? Весной пересадили в грунт возле крыжовника в саду. Теперь набирают сил.
Глядя на них, невольно думаю о себе. Ведь и, как они, тоже из далекого края. Омытая российскими дождями, закаленная российским снегом, обласканная русским солнцем, пустила я корни в благодатную смоленскую землю, ставшую не менее родной, чем в Па-де-Кале…".
Письмо кольнуло, будто упрек: как же я не рассказал до сих пор об этой семье?
Сперва думал начать рассказ о такой примечательной любви словами Мопассана:…"мы часто храним до самой смерти представление о любви, внушенное нам книгами в ранней юности".
Но наше время внесло существенные поправки в утверждение французского классика. Статья Мопассана "Любовь в книгах и жизни", откуда взята эта цитата, идет вразрез с повседневным жизненным опытом. Любовь в жизни намного возвышенней и поэтичней, нежели в книгах.
Собственно, можно было бы приступить к рассказу и с пословицы: "Не знаешь, где найдешь, где потеряешь", имеющей непосредственное отношение к автору этого рассказа, поехавшему за одним, а привезшему другое. Ведь редакционное задание, которое привело меня в небольшой город Смоленской области - Рославль, так и не было выполнено.
Впрочем, предполагаемые варианты начала вполне могут послужить своего рода ключом к пониманию хода событий.
Намерение ознакомиться с детскими учреждениями шпагатной фабрики, добрая слава о которых дошла до Москвы, привела меня в Рославль. Но представьте себе удивление человека, который, переступив порог детского сада, вдруг слышит, как одна девчушка, глядя на себя в зеркало, точно заправская актриса на репетиции, декламирует лафонтеновскую басенку, причем по-французски: "Маленькая обезьянка сорвала орех в зеленой шелухе с дерева и говорит своей маме…" Остальное, возможно, вы знаете сами.
- Хорошая басенка,- говорит приезжий,- в особенности мораль: "Без труда и жизнь не мила". Но скажи, пожалуйста, кто научил тебя этой французской басне?
- Тетя Фреда, - отвечает девочка.
Спустя час московский гость в другой комнате слышит доносящуюся из уст четырехлетних мальчуганов песенку: "Это был кораблик, который никогда-никогда не плавал". Французская песня! Что за наваждение! Удивление, как вы сами понимаете, у нового человека переходит в растерянность, когда он узнает, что и этой песенке научила ребят та же вездесущая "тетя".
Кто она? Откуда? Какое отношение имеет к детсаду?
Отдавая себе отчет в неминуемом негодовании редактора, приезжий не может устоять, чтобы не взяться за совсем иную тему - о современных Ромео и Джульетте, хотя и лишенную трагического конца, но от того лишь выигрывающую в авторских глазах.
Так он поздним вечером попадает в тихий переулок на окраине, в домик монтажника вагонного завода Михаила Новикова и его милой и изящной жены Альфреды, у которой в паспорте после фамилии мужа стоит тире и девичья фамилия - Войтас. Так он знакомится с их четырьмя детьми: Люси, Мишелем, Анжель и Жанной.
Имена Анжель и Жанны даны в честь любимых сестер Альфреды, живущих сейчас в департаменте Па-де-Кале. Ну, а Мишель - по имени мужа.
Сестер и братьев, отца и мать - Гастона и Элен Войтас - Альфреда оставила в 1945 году, чтобы последовать за любимым в далекую Россию, откуда он родом. Она оставила скромный домик в Нуэль-су-Лен по рю д'Альзас, 20, где и ныне живет младшая сестра Анжель со своей семьей, домик, где родилась и сама Альфреда.
Тяжело контуженный советский солдат Михаил Новиков был взят в плен гитлеровцами. Они отправили его на работу во Францию, в лагерь Бимон, на шахты подле города Энин Литар. Далее - бегство из лагеря вместе с Василием Порик, тем самым, чье имя увековечено на мемориальной доске в Аррасе. Он погиб в борьбе за освобождение Франции в рядах маки, и на месте казни, на стене у подножия горы можно прочесть его славное имя. Порик был командиром группы советских людей, сражавшихся в рядах борцов Сопротивления. Среди них находился и Михаил Новиков, на чьем счету значилось много боевых дел, за которые впоследствии Советское правительство наградило его орденом Отечественной войны.
Во время одной из операций по освобождению военнопленных из тюрьмы Бербюн Новикова ранило. Он нашел в себе силы прорваться на велосипеде сквозь кордон жандармов. Врач-патриот извлек пулю в больнице ночью, чтоб никто не видел. И выходили раненого материнские руки Элен Войтас и ее шестнадцатилетней дочери Альфреды, той, что потом стала его женой.
Знала ли семья Гастона Войтас, горняка Четвертой шахты в Саломин,- на что она шла, пряча на чердаке бежавшего из плена советского солдата и ставшего французским партизаном? Прекрасно знала. И даже обыск в их доме, к счастью, окончившийся безрезультатно, не повлиял на их решимость. А когда Франция вновь стала свободной, и Михаил Новиков вернулся в Советскую Армию, французская девушка, полюбившая на всю жизнь простого парня из Рославля, сама добралась до России, к его родным. Не зная русского языка, имея на руках лишь удостоверение, что она жена Новикова.
Все поражало Альфреду в России. И прежде всего то, что ее приняли, как родную, не только в семье мужа, но и совершенно чужие люди - фельдшерица Мария Агеева, педагог Мария Прохорова, которые стали ее закадычными подругами. Они часто посещали ее в полученной Новиковыми квартире.
Семья увеличивалась. И вот они приступили к стройке более просторного дома. Быт постепенно налаживался, как и жизнь страны. Альфреда видела руины Рославля и Смоленска. Эти города возродились вновь.
Вначале непривычной была еда, например, борщ и черный хлеб. А теперь она предпочитает его белому.
Странным казалось ей и то, что она рожает в больнице, причем бесплатно, и то, что заболевших корью и скарлатиной ее детей лечили также бесплатно.
А ведь месье Анри Бассе, старый и хороший врач, у которого в годы войны Альфреда служила бонной в Либен, получал со своих пациентов немалые деньги…
Особенно поразила Альфреду советская демократия. Подумать только: так легко попасть даже к мэру города!
До конца позапрошлого года работала она в детском саду и яслях, а недавно ушла техконтролером на шпагатную фабрику. На производство прибыли новые крутильные машины. С ними не успели освоиться вовремя, и план не выполнялся. Тогда Альфреда вызвалась перейти я а работу к машине. Ее примеру последовали и некоторые другие контролеры.
Альфреда с тихой грустью вспоминает родных, с которыми часто переписывается, уютный вход в дом на рю д'Альзас, под сенью сплетенных покойным ее отцом белых и красных роз, усыпанный пестрыми камешками двор своей школы, где директрисой была такая славная мадам Серф.
Она вспоминает веселый и отважный народ свой, не понимая, как сейчас мог он допустить на своей территории появление, может быть, тех самых немецких солдат, которые столько горя принесли французской земле.
- Нет, мои дети не должны испытать ужас, который пережила я,- говорит Альфреда, и ее прекрасные зеленоватые глаза становятся влажными.- Не должны и не увидят! Порукой тому могущество Советского Союза. Представьте себе, на уроках географии во французской школе мы не "проходили" СССР! Но я поняла его масштабы, изучив здесь географическую карту, оценила его мощь и значение, приехав сюда и увидев великую страну воочию.
- Помните,- спросила меня Альфреда,- рассказ Мопассана "Счастье"? Там речь идет о богатой француженке Сюзанне де Симон, последовавшей за бедным унтер-офицером на Корсику и до старости не пожалевшей об этом… Я не была богата раньше, а муж мой не беден сейчас. Но я так же счастлива, как и Сюзанна, и так же ни о чем не жалею.
Вы сказали, что хотите назвать свой рассказ "Любовь". Пожалуйста! Но вложите и это слово не только смысл моей любви к мужу и детям, но и к их родине, которая за долгие годы стала мне дорога. Вложите, прошу вас, в это слово и мое нежное дочернее чувство к Франции, которую забуду только тогда, когда глаза закрою навеки.
ЗАВЕТНОЕ СЛОВО
Пожалуй, рассказ будет очень коротким, но событие не слишком далеких и чересчур памятных годов стоит того, чтобы вспомнить о нем.
Недавно я просматривал журнал на немецком языке, одно из иллюстрированных изданий Германской Демократической Республики. Почти всю первую страницу занимал, судя по надписи, портрет лучшего токаря крупного народного предприятия, который постоянно выполнял две с половиной, а то и три нормы.
У него было обыкновенное лицо, ничем не примечательное. Пожилой, лысый мужчина. Чисто выбрит, Узкий шрам на левой щеке.
Мне показалось, что я где-то видел этого человека. Но где - никак не мог припомнить. Имя - Курт Вальтер - тоже ничего мне не говорило.
На следующей странице была опубликована статья за его подписью. В ней рассказывалось о том, как он достиг особого умения в своем деле, стал мастером-скоростником, как учит молодежь завода, передает свой опыт.
Затем Курт Вальтер писал о встречах со знатным советским токарем, приезжавшим и его город. Методы работы этого токаря, которые Вальтер лично наблюдал на своем заводе, брошюра о скоростном резании металлов, переведенная на немецкий язык, предопределили производственный успех Вальтера и все дальнейшее его развитие, за что он получил от правительства Национальную премию.
- В Германии ни на каких заводах я не бывал,- подумал я,- Курта Вальтера явно не знаю, тем не менее, несомненно, видел его лицо; двойника Курта, что ли? До чего же иной раз чертовски могут быть похожи люди!
Тут кто-то позвонил по телефону. Я прервал чтение и отложил журнал в сторону. Вспомнил о нем лишь через несколько дней, когда собрался в библиотеку, чтобы вернуть взятую книгу. Одновременно с книгой захватил также немецкий журнал, собираясь вернуть и его. Так снова пришел на ум немецкий токарь, снова вспомнилось его лицо.
Нет, положительно оно было знакомым.
- Надо хоть на ходу пробежать концовку статьи,- решил я, и, найдя журнал, стоя начал его просматривать.
Вот о Национальной премии за коренное усовершенствование производственного процесса, вот о знаменитом русском токаре, ставшем его учителем. Дальше, дальше,- все это я уже читал. А! Вот, наконец, то место, перед которым я в прошлый раз остановился:
"В суровую зиму 1941 года на подступах к Москве впервые услышал я одно слово, которое впоследствии стало для меня заветным. Оно заставило призадуматься, помогло многое переосмыслить, послужило тем трамплином, с которого я совершил сказочный прыжок, став человеком, которому сам престарелый господин президент в своей резиденции пожимает руку.
Никогда не вычеркнуть из памяти ту, так недобро начавшуюся холодную ночь. Земля была покрыта снежным саваном. Это не сорвавшееся с пера для украшательства слово. Для многих из нас нежное и такое красивое на вид при вспышках ракет серебрящееся покрывало действительно оказалось смертным саваном.
Вот сколько времени прошло с тех нор, а я чуть ли не ежедневно думаю о том, как разыскать одного советского человека, которому всем обязан - русского офицера Алексеева…"
"Майор Алексеев"… пронеслось в моем сознании, - "Петр Петрович". Забыв о том, что на мне пальто и шляпа, я опустился на стул.
…Жарко натопленная землянка. Чадящий огонь самодельной лампы из снарядной гильзы, разгоряченные разведчики в белых маскхалатах и немецкий лысый солдат со шрамом на щеке, без головного убора, в шинели, изорванной в клочья - Курт Вальтер.
Я положил журнал на колени, поспешно достал папиросу, закурил, откинулся на спинку стула, и то, что было много лет назад, отчетливо прошло перед мысленным взором.
…В ту ночь командир полка майор Алексеев приказал разведчикам захватить "языка". Было точно установлено, что легче всего взять какого-нибудь немца, который невзначай ночью выйдет из блиндажа, что на левом фланге перед полком. Блиндаж был наименее отдален от наших окопов. Самая ближняя к нему немецкая пулеметная точка находилась метрах в ста. Правда, все время за блиндажом стояла замаскированная вражеская самоходка, но, как сообщили с наблюдательного пункта первого батальона, она вечером ушла глубже в тыл.
Расстояние до противника было небольшим. Однако полной уверенности в том, что пленного дотащим в целости до нашего штаба, не было. Поэтому мне, как переводчику, приказано было находиться вблизи места действия группы захвата, в группе поддержки.
Если пойманного немца нельзя доставить, то в случае обострения положения допросить тут же, в первом попавшемся окопчике или воронке от бомбы.
Саперы уже разминировали узкую дорожку в снегу и сделали проход в проволочном заграждении. Группа захвата давно выползла и лежит где-то вблизи блиндажа. Хотя мы от нее не более чем в ста метрах, разведчики нам не видны. Их белые балахоны слились со снегом.
Ночь темна, луна не вышла сегодня на свой НП. Только изредка пущенная вражеская ракета злым холодящим огоньком стремится нащупать наступающую беду. И вслед за тем, как в черноте, на короткий срок расцветает ее зловещее сияние лимонного цвета, начинает, как утка, крякать миномет.
Мы лежим уже часа три. Окоченели ноги и руки, в особенности левая рука. Нет возможности приподнять ее, поглядеть на светящийся циферблат.
И вот внезапный, тонкий, мгновенно оборвавшийся выкрик. Забыты мороз, усталость, палец впивается в спусковой крючок автомата. До боли в глазах силишься рассмотреть участок впереди. Мимо нас стремительно, в полный рост проносится здоровенный Остапчук с какой-то ношей, заброшенной на спину. За ним, пригнувшись и тяжело дыша, бегут еще трое разведчиков. Мы поднимаемся, и тут начинается пулеметная трескотня. Вступают в дело минометы, на этот раз хрипло, по-стариковски кашляя.
Вот мы уже почти у цели, "дома".
- Пропуск? - слышен откуда-то из снега приглушенный голос.
- Мир! - отвечает, с трудом переводя дух, Остапчук и сбрасывает с себя ношу. - Отзыв?