- Очень похоже. Симонов идет во главе. - Рождественский взглянул на часы. - Товарищи, осталась минута. Будьте готовы. Начало за нашей группой. Я уверен, товарищи, что мы…
Он не успел договорить - в небо взмыли три оранжевые ракеты.
- Винтовку мне! - почти шепотом произнес он. - Лейтенант Петелин, вперед! - и, выскочив на насыпь, потрясая над головой винтовкой, крикнул:
- Товарищи! - голос его сорвался от волнения.
Рядом стоявший политрук Бугаев продолжил команду:
- Вперед, товарищи! За нашу Родину, вперед!
И первый саженым прыжком бросился на насыпь. Комиссар окинул взглядом линию фронта. Слева от него шли два матроса с автоматами. Подавшись грудью вперед, они шагали навстречу хлынувшему вдруг горячему свинцовому ливню. Уже на бегу капитан подумал: "А ведь нашей атаки ждали!". Слыша яростный гул у себя за спиной и по сторонам, Рождественский не оглядывался на пройденное пространство. В яростном человеческом реве комиссар слышал и собственный голос, чувствовал близость этих людей, стремительно рвавшихся к вражеским окопам.
Но вот поднялись и фашисты. Наклоняя головы, сверкая штыками под солнцем, они двинулись навстречу.
Рядом с комиссаром бежал политрук Бугаев.
- Товарищ капитан, не вырывайтесь! - крикнул Бугаев.
И голос Петелина:
- Не имеете права, комиссар!
Политрук старался выдвинуться вперед, чтобы прикрыть собой комиссара. Но Рождественский не уступал своего места в первых рядах.
Ничейное пространство быстро сужалось. Уже отчетливо были различимы лица вражеских солдат. Слева мелькнула фигура Вепрева. Улыбкой и глазами матрос будто говорил:
"А разве у вас в этом имелось сомнение, комиссар?".
Шли уже, стиснув зубы, готовясь к яростному прыжку.
Неожиданно моряки в упор ударили из автоматов, вырывая вражеских солдат из плотного строя.
Встретились… наконец! Сперва Рождественскому послышался смутный, едва уловимый, надсадный стон, вырвавшийся из многих грудей, как тяжкий вздох. И закружилась пехота, с ожесточением работая штыками, самым страшным оружием. Вскрики сраженных растворялись в общем нарастающем гуле.
Немец в очках, с лицом, покрытым рыжеватой щетиной, с ловкостью фокусника повалил на землю молодого гвардейца. Отбыв нападение справа, Рождественский успел оглянуться. И тот же ловкач сделал выпад вперед и коротким ударом всадил штык в гимнастерку между рукой и грудью комиссара.
Рождественского обожгло яростное исступление:
- Дя-дя! То-ропишься! - крикнул он, и штык его мягко вошел фашисту в живот.
- Так-то вернее!
- Ребятки, не гнись! Впере-ед! - крикнул он.
Со стороны на него налетел второй фашист. Комиссару удалось отбыть удар, однако он почувствовал, что парировал слабо. Отскочив чуть в сторону, тот успел изловчиться раньше Рождественского. Он пригнулся, откинув левую ногу назад, и его широченный штык почти коснулся груди комиссара. Но чей-то сокрушительный удар автоматным прикладом в висок опрокинул фашиста. Нелепо взмахнув руками, он повалился под ноги Вепреву. Тот задержался на мгновение, выговорил:
- Разве имелось сомнение, комиссар?!
Схватив винтовку, оброненную немцем, Вепрев ринулся в гущу схватки, раскидывая врагов, пробиваясь на выручку комроты лейтенанту Петелину. У того слетала пилотка; легкий ветерок шевелил волосы; он отбивался от целой группы немцев, в спину его уже был занесен удар. Но и тут Вепрев подоспел вовремя. На помощь Петелину бросился и комиссар. Пробивая дорогу, он то выбрасывал вперед туловище, нанося удары, и тогда его портупея впивалась в плечо, то откидывался назад, обороняясь, под ремнем на спине у него обнажалась потная полоса.
Бои все разрастались. Из окопов противника выкатывались новые и новые группы пехоты. В едкой взвихренной пыли комиссар увидел, как ударом штыка Бугаев бросил на землю долговязого фашиста. Тучный немецкий офицер без фуражки, с оскаленными зубами ринулся на политрука сбоку. Сцепившись, оба они рухнули на землю.
Над Бугаевым заколыхалась тяжелая туша; длинные волосы гитлеровца упали на морщинистый потный лоб, концами почти касаясь синеющего лица политрука.
- Га-ад, не дамся! - задыхаясь, прохрипел Бугаев.
Гитлеровец засмеялся, склоняясь ниже, брызгаясь слюной. С судорожной быстротой изогнув руку, Бугаев ударил его в живот. Напряженный миг усилия - и гитлеровец свалился на землю. Но руки не разжались; еще сильнее стиснули они горло Бугаеву. Будто во сне политрук услышал сорванный голос комиссара:
- А-аг… Получай!
На лицо Бугаева брызнула кровь. Костлявые цепкие пальцы врага ослабли, разжались. Политруку легко стало высвободиться из мертвенной хватки гитлеровца.
- Вставай, Павел, - сердито, быстро проговорил Рождественский, мгновенно окидывая взглядом все поле боя.
Чтобы подняться, Бугаев напрягал ослабевшие силы. Он встал напротив капитана, расставив ноги, покачиваясь. Несколько тусклым и виноватым голосом сказал:
- Налетел сбоку. Если бы он не подножку…
- В бою комаров ловишь открытым ртом… подножку!.. Подними-ка свою винтовку!
Эти слова упрека комиссар произнес не злобно, но Бугаев покраснел от стыда. И он тотчас наклонился, чтобы скрыть смущение и в то же время взять оброненную им винтовку.
* * *
Всю рукопашную схватку Симонов наблюдал из окопа. Лейтенант Мельников, стоявший рядом, не мог разжать судорожно сведенных пальцев. Стиснутым кулаком методично ударял по земле. Глаза старшего адъютанта беспомощно блуждали от первой ко второй роте. Сначала исход этой схватки для него был не ясен.
Мельников заметил, когда офицер свалил Бугаева, и мучительно застонал, вскинув ладонь к глазам.
Симонов грубо дернул Мельникова за руку.
- Потрудитесь взять себя в руки, лейтенант! - и, отвернувшись, засопел сердито. - Враг не избирает тех кого он захочет. Сражает того, кто спиной подвернется.
- На него же напали сбоку!
- Будет вам!.. Сбоку! - оборвал Симонов. - Я видел…
Спустя несколько минут лейтенант зашептал радостно:
- Погнали! А-а-а… Молодцы петелинцы! Легко пошли! Вы посмотрите, Андрей Иванович…
Не оборачиваясь, Симонов ответил:
- Мы гоним врага из своего собственного дома, Мельников.
- Много, ох, как много полегло наших! - взволнованно проговорил лейтенант.
- Магуру сюда! - приказал Симонов. - Магуру, живо чтоб ко мне, на помощь к людям. Сигнальте, лейтенант!
Из-за изгиба траншеи послышался приглушенный голос:
- Андрей Иванович, я здесь, я жду.
- Нечего ждать… Видите, немцы уже начали отход против всего батальона… давайте!
Она повернулась и, взглянув на своих санитаров, приказала:
- За мною. Пошли!
Симонов провожал ее взглядом; по его лицу скользнула чуть приметная улыбка.
- Мельников, а что это за девушка выскочила из окопа? Вон она с санитарной сумкой побежала к раненым?
- Не могу знать, - ответил лейтенант, позабывший, что утром еще он приписал к численному составу батальона медсестру Елену Кудрявцеву.
- Ишь ты, какая! - удовлетворенно проговорил Симонов. - За перевязку сразу - расторопна, видать.
- Товарищ гвардии майор, - прошептал связист, тыча пальцем в телефонную трубку. - Ко-омдив!..
Симонов услышал голос подполковника:
- Сейчас двумя колоннами к вашей третьей роте подойдут наши танки. Сосредоточьте людей, приготовьтесь к десанту!
- Разрешите доложить: первая и вторая роты прорвались, товарищ гвардии подполковник. Вражеская пехота отступила на всем моем участке.
- Я видел, - сказал Василенко и, помолчав, признал с неохотой: - Начало положили хорошее. Приступаем к расширению прорыва. Обеспечьте прикрытие.
Симонов не успел ответить комдиву, как донесся гул танков. Машины показались из-за обгорелой сопки, а со стороны противника с шелестом пролетели снаряды, сметая воцарившуюся над передним краем тишину. Танки шли, ныряя с бугров в низины, словно плывя в высокой траве, поднимая серыми тучами пыль и пепел.
Сразу же за первой группой появилась вторая, затем третья. Симонов легко выскочил из окопа.
- Наша очередь, - сказал он и выстрелил из ракетницы.
Когда десант был посажен на танки и машины двинулись вперед. Мельников пережил минуты необычного возбуждения. Ему все казалось, что танки слишком громко грохочут, а движутся медленно. Бьющий в лицо свежий ветер постепенно успокаивал лейтенанта. Но больше всего успокаивал его невозмутимый вид командира батальона.
Устроившись за башней, Симонов сидел, хмуря брови. Казалось, он не слышал зудящего на фланге стрекота вражеских пулеметов. Еще вдали от сопок, там, где ему было указано занять оборону, Симонов увидел, как поднялась резервная пехота противника и покатилась наискось по ребристому склону, точно погнало ветром сухую полынь-траву. На ее пути то и дело поднимались дымные столбы разрывов. По всей степи виднелись зеленоватые холмики, - это были трупы вражеских солдат.
А мощное нутро танка рычало и грохотало. Слева, из травы, звонкой пулеметной струей ударило в броню, затем хлестнуло чуть выше. Сидящий рядом с комбатом боец схватился за плечо, но не вскрикнул. Он будто стыдился своего ранения. "Кажется, время", - подумал Симонов. Он дважды выстрелил из ракетницы. Люди зашевелились. Бег танков стал замедляться. Прыгая с танка, Симонов неловко плюхнулся на землю. Поднявшись, он увидел Сережу Новикова. Низкорослый и кряжистый политрук словно спрашивал глазами: "Ну, что? Скоро, товарищ майор?". Симонов оглянулся вокруг, пригладил растрепанные волосы, сказал отрывисто:
- Взвод Пантелеева, на правый фланг!
Его отяжелевшее, неподвижное лицо сразу ожило, в маленьких глазах вспыхнули суровые огоньки.
- Второй взвод очищает слева холм! - гремел уже его голос.
Но вот Симонов увидел, как в роте на какое-то мгновение перемешались люди отдельных взводов. Он сжал кулаки и протяжно крикнул:
- Ро-отный! - затем, словно не касаясь носками сапог желтой травы, легко, чуть подавшись грудью вперед, двинулся навстречу Петелину.
- Каша получается! - сквозь стиснутые зубы прохрипел он старшему лейтенанту. - Что это у тебя за порядок, люди…
Он уже готов был обрушить весь свой гнев на Петелина, но, взглянув через его плечо, увидел, как деловито справляются взводные с мгновенным замешательством, и, смягчая тон, сказал:
- Выполняйте задачу, Метелев!
Впереди третьей роты взорвалась граната, вторая, и затем сразу несколько. Было невозможно разобрать, чьи это. Потом поплыло протяжное: "А-о-о-о-р-ра!". Рота покатилась по склону. Симонов бежал между первым и вторым взводами.
- Ар-р-а-а!
- Ложат! - взволнованно произнес Симонов. - Ложат врага! Терпение наше иссякло!
В эти минуты хотелось ему вскинуть кверху свои тяжелые руки и закричать на всю степь так, чтоб до Терека было слышно: "Сыночки, вперед, соколики!". Но комбат знал, что уже наступило время окапываться. Все же он медленно подал сигнал. И было неловко перед самим собой, что ему лично не удалось увидеть живых эсэсовцев.
А наши танки, круто свернувшие к железной дороге, сливаясь цветом брони с горелым полем, скрылись в степной дали. Симонов остановился, подозвал Мельникова:
- Как думает старший адъютант, стоил ли нам дальше продолжать преследование?
Он раскрыл планшетку, доставая карту, а Мельников, глядя на него, думал: "Вот всегда так: задает вопрос, а сам уже принял решение. И чем больше стараешься узнать, что он думает, тем это труднее. Никому не дает проникнуть в свои мысли". В данный момент Мельников считал, что было бы преступлением выпускать врага из рук.
- Я думаю, - ответил он, - следует уничтожить разрозненные группы противника.
- Великое искушение! - вздохнул Симонов. - Однако, товарищ лейтенант, азарт не всегда нужен.
Он неторопливо развернул карту и стал отыскивать отметки, сделанные командиром полка.
- Тьфу ты! Все затерлось. Но вот дорога, - он показал рукой вдаль: - Видишь, впереди жиденькой лентой протянулся молодой ольшаник?
- Да, товарищ майор.
- За этим ольшаником должна пролегать дорога от полотна до оросительного канала "Неволька". Параллельно дороге от "Невольки" тянется глубокий безводный канал. Там наш рубеж, Мельников. На сегодня, конечно.
Передайте приказ: дорогу не пересекать. Канал временно использовать для обороны. Повторяю, временно.
Мельников отдал роте распоряжение через связных и снова склонился над картой. Симонов, водя по карте обкуренным ногтем, продолжал:
- Все наши танки, прорвавшиеся в тыл с правого фланга, сейчас действуют на главном направлении. По-видимому, там наши встретили мощное противодействие противника. Пока в направлении станции Терек они будут буравить толщу немецкой обороны, вся наша дивизия войдет в прорыв.
- А мы?
Спрятав карту в планшет, Симонов тряхнул головой; его взгляд упал на могильный курган.
- Пройдем, Мельников. Нужно наблюдательный пункт облюбовать. Наша задача: преградить дорогу резервам противника. Мы должны обеспечить свободное продвижение своей дивизии, обеспечить прикрытие.
На слизанной ветрами верхушке кургана скорбно шуршали высохшие и оголенные стебли полыни. У его подножья к земле поник потоптанный ковыль и буроватые космы татарника. Все кругом казалось Симонову безрадостно-тусклым. Впереди, правее кургана, зеленели сады опытного участка. Курган возвышался над окрестностью, как караульный.
- Надо закапываться поглубже, - сказал он адъютанту. - Удобный курганчик, но слишком заметен противнику. Налаживайте телефонную связь с ротами и полком. Правее должны подойти первая и вторая роты с капитаном Рождественским. Свяжитесь с ним, Мельников.
- Товарищ майор, - заметил Мельников, - смотрите! Совсем еще свежий.
С распластанными руками, животом кверху под откосом лежал труп немецкого солдата.
- Отвоевался, - с невольной усмешкой проговорил Симонов. - Не успел проделать "дранх нах остен". А ногами лежит на запад. Видимо, улепетывал, да не вышло. Покурим, Мельников, за упокой этого бедолаги.
Затем, пока Мельников деловито и озабоченно организовывал КП, налаживая связь с ротами, Симонов сидел на камне, дымя цигаркой. Он немного ссутулился, почерневшее лицо его словно окаменело, сузившиеся, сосредоточенно-задумчивые глаза не отрывались от желтеющего лица убитого. За спиной комбата связисты поспешно рыли окоп, но Симонов не замечал их, не слышал напряженной работы. Казалось, не мог он отвести взора от убитого немца. Немного удивленный, Мельников тихо спросил:
- Разрешите, я прикажу саперам оттащить подальше этого… почившего завоевателя?
А Симонову послышалось, будто Мельников спрашивал: "И что он вам дался, какой-то паршивец"?
- Отволоките, - проговорил он, поднимаясь. - Мне он больше не нужен.
- Не нужен? - изумился Мельников. - А разве он был "нужен"?
Симонов усмехнулся:
- На войне нельзя пренебрегать мелочами. Изучать приходится и запах гари, и… даже труп солдата противной стороны, - он вытер затылок. Склонил голову на левое плечо, глядя снизу вверх, продолжал: - Кропотливое занятие подсчитывать мелочи. А мне это прежде помогало, когда я работал строителем. И теперь поучительно сравнить, как, например, умирает наш советский солдат и как гитлеровский. Нет у нашего воина на лице такого животного страха, как вот у этого отслужившего. Наш человек за собой оставляет незримую, но крылатую славу. А что осталось за этим гитлеровцем? Позор!
Отвернувшись, Симонов тихо запел: "Ой, да ты калинушка…". Мельников понял командира: "Разговор окончен". Однако он продолжал стоять в прежней позе.
Старший адъютант лейтенант Мельников был среднего роста, немного сутуловат, но Симонову нравились его выправка, широкая грудь, крепкие длинные руки, свидетельствующие о физической силе. И еще нравились Симонову его тонкие, всегда сжатые губы, выражавшие деловитый, волевой характер. Он и был таким. При передаче распоряжений старшему адъютанту не требовалось ссылаться: "Командир приказал". Все в батальоне думали: командир и Мельников - это одно целое. Лейтенант работал много, вникая во все мелочи. Безупречно честный, прямолинейный, умеющий и в трудных обстоятельствах сохранять спокойствие, он во всем старался подражать Симонову. Ни один офицер или солдат не мог заставить лейтенанта повысить голос.
Симонов для старшего адъютанта служил образцом рассудительности хладнокровия, но в то же время он был единственным человеком в батальоне, способным вывести Мельникова из равновесия.
Закинув за спину руки, Симонов пошел в сторону третьей роты. Мельников подумал: "Сейчас будет разносить Метелева. Любит командир незаметно подбираться к людям. Но удивительное дело, - люди никогда не шарахаются от него; чем-то он удерживает их, привлекает".
В большом житейском опыте Симонова в батальоне никто не сомневался. В сухом формализме его обвинить не могли. Но никто не мог проникнуть в его чувства. Мельникову всегда казалось, что майор Симонов не был похож на других командиров.
С характерным шепотом над курганом пролетели три немецких снаряда. Мельников взглянул в сторону тыла, где уже встало черное облачко разрывов. Ближе к кургану рвануло вторичным залпом.
- Товарищ лейтенант! - крикнул связной Симонова Пересыпкин. - Они прощупывают нас с закрытых позиций. И вот всегда у них так: сначала ткнутся в наш тыл, а потом на себя потянут.
- Не на себя, а на нас, стараясь держаться спокойно, ответил Мельников. - А, комбат? - шепотом произнес он с тревогой.
Не ускоряя шага, все той же походкой вразвалку, Симонов приближался к окопам третьей роты. Правее, у подножья кургана, ухнула мина. "Началось!" - подумал Симонов. Он присел на мгновение, посмотрел, как взнесенная темная пыль медленно оседает на траву. Дымок разрывов тихо уплывал по степи, скручиваясь в завитки, тая в предвечерней мгле между сопок.
В правофланговом окопе комбат увидел комвзвода младшего лейтенанта Пантелеева; прислонясь спиной к низкой земляной стенке, он отламывал от сухой ольховой ветки прутики и втыкал их в сырое песчаное дно окопа. Потом, откидывая голову и плотно прижмурив глаза, ждал команды, подававшейся рядовым Чердашвили.
- Один раз! - Пантелеев высоко приподнимал правую ногу, сгибая ее в колене. "Дыва! А-агонь!". Пантелеев с ожесточением ударил каблуком сапога по земле и сейчас же склонился к цели. Хватаясь за живот, грузин хохотал безудержно.
- Мимо! Не угадали!
- В гадалки играете? - насмешливо спросил Симонов, спрыгивая в окоп. Младший лейтенант оторопел от неожиданности. - Занятие, так сказать, похвалы достойно. Смотрю я на вас и думаю: боже мой, ну, мальчик! Он и в горячее время не забывает игрульки детские.
- Мы не ожидали вам, товарищ майор, - несвязно пробормотал Пантелеев. - Жутко, честное слово. От скуки жутко.
- Редкое счастье выпало командиру батальона - лицезреть взводного в его будничном занятии. А вот окопчик мелковатый отрыли!
Навалясь грудью на край окопа, майор долго и внимательно изучал ближние подступы, вслушиваясь в нарастающий грохот на левом фланге. "Значит, наши прорвались и у станции Терек, - подумал Симонов. - Что-то немцы не лезут здесь, жидковато у них что ли?".
К нему обратился Пантелеев.
- Разрешите, товарищ гвардии майор, я прикажу бойцам углубить окоп?