Вепрев ворчал уже без горячности, усталым и тусклым голосом. Но Серов не отзывался; поплевал сначала на одну, потом на другую ладонь и принялся за работу. Вепрев не выдержал:
- Давай и я свою лепту внесу. - Серов молча передал лопату. - Буду наворачивать, этак метра на два. Зимовать собираемся. Только из чего б это крышу устроить?
- Зимовать не придется, а танки встречать окоп наш неподходящий в данном состоянии, - ответил Серов, закуривая и посмеиваясь. - Работенка для меня - дело привычное. А ты что, мозолей боишься?
Вепрев ничего не ответил: мозоли на руках - явление привычное в его трудовом прошлом. Он поэтому насмешку Серова пропустил мимо ушей. Ведь где-то и когда-то, - это было до службы на корабле, - он рубил лес, строил в тайге проезжие дороги, потом работал у пилорамы на лесозаводе, пока не попал грузчиком на пристань, откуда и был призван во флот. Служба на боевом корабле ему понравилась, и артиллерист из него стал неплохой. Однако в силу ряда личных несчастий, исковеркавших его жизнь, с самого детства он рос в отрыве от коллектива. Включиться в коллектив, доверчиво принять складывающиеся в данном коллективе определенные порядки для Вепрева означало ограничить свободу своих мыслей. Это обязывало бы его отказаться от уже сложившихся привычек и причуд.
Он словно нарочно всегда стремился выставить напоказ свою независимость от всех и всюду и сдружился только с Серовым, хотя тот и называл его "стихией" или "братишкой" и пытался иногда сдерживать и предупреждать его резкие, порой бессмысленные поступки.
Но в то же время, сам того не замечая, Серов во многом как бы копировал Вепрева, в особенности его разухабистую манеру разговаривать с пехотинцами, глядя на них свысока, не пропуская случая напомнить о своем былом воинском "превосходстве" над ними. Правда, это не означало, что он готов был во всем поддерживать Вепрева, но и с этих случаях он находил другу оправдание в обстоятельствах. А своим другом он считал Вепрева вполне искренне, потому что их объединяло то главное ведущее начало в жизни, которое все время давало им силу драться с врагом, - большое чувство любви к своей Родине. Это чувство у Вепрева сказывалось и в боли, и в страхе за судьбу оставшегося в оккупации советского народа, и даже в том, что он нередко беспощадно поносил пехотинцев, ошибочно приписывая им вину всех бед на фронте. "Разошелся, понес, понес чепуху", - говорил иногда в таких случаях Серов, но сам в то же время не перегружал себя раздумьем, чтобы отыскать верное определение и затем сделать оценку создавшемуся положению. Трудный и какой-то угловатый Вепрев был ему мил, потому что он не щадил своих сил и жизни в бою, отступал только в безвыходные моменты, когда уже утрачивал веру в нужность дальнейшего сопротивления. Однако в последние дни Серов, к удивлению своему, стал замечать, что Вепрев, ругая пехоту, сам готов отступать, рассчитывая на спасение на кораблях.
* * *
… Лена Кудрявцева вытаскивала из-под обстрела безжизненное тело Звонарева. Усталость последних дней давала себя знать. Напрягая последние силы, обливаясь потом, Лена еле доползла до первого окопа, заглянула в него. Она была неприятно поражена. В окопе сидели знакомые ей по полустанку матросы. Девушка молча опустила Алешу им на руки. Бережно положив Звонарева на дно окопа, Вепрев склонился над его мертвенно-бледным лицом.
- Это последний, сестрица? - спросил он, притрагиваясь рукой к вздутой груди Алеши, обмотанной окровавленными бинтами… Лицо моряка болезненно искривилось.
- Нет, это предпоследний, - Лена вдруг почувствовала, как исчезает ее прежняя злость на матросов. - Помогите мне отнести Алешу. Его надо срочно эвакуировать. Отвоевался. Прошу вас… Только я перевяжу его наново.
В то время, когда Лена, при помощи Серова, перевязывала раненного, мрачный и подавленный Вепрев неожиданно стал что-то напевать.
Над окопом выли мины и гулко рвались вблизи.
Как только закончили перевязку, матросы, приподняв Алешу, не пригибаясь, понесли раненного в тыл. Идя впереди, Вепрев продолжал напевать грустный мотив.
Серов тихо шепнул Лене:
- Вы, сестрица, не обижайтесь на него, - кивком головы он указал на Вепрева. - Пришлось нам многих товарищей хоронить. Вепрев не плачет, а так вот, всегда поет. Это у него от боли на сердце. Он, как ребенок, в таких обстоятельствах. Сердце у него мягкое. И психованный он в некотором смысле.
Кудрявцева не ответила. Голос моряка заглушили взрывы мин. Она обрадовалась встрече с двумя батальонными санитарами, которым и вверила дальнейшую судьбу комсомольца Алеши Звонарева.
После неудачной первой танковой атаки противник предпринял вторую, бросив на этот участок фронта еще большее количество танков. Сухой треск снарядных разрывов повис над степью. Взрывов почти не было видно, но окрестность заполнилась дымом. Грохот гусениц выдавал направление, по которому устремились танки. Вепрев стоял в окопе, выпрямив спину, глубоко вдыхая воздух, насыщенный запахом пороха, глядел и слушал, отстукивая кулаком по насыпи.
- Вот это здорово, Сеня! - проговорил он с азартом. - Здорово!
- Что тут "здорового"? - возразил Серов. - Не очень это весело.
- Да ты только глянь, как наши комендоры долбят эту ораву! Разве это не весело?
Из дымной мглы неожиданно выкатился вражеский танк. Схватив гранату, Вепрев юркнул на дно окопа.
Раздался лязг гусениц. Над самым разрезом окопа танк круто развернулся. Серов очнулся быстрее, чем Вепрев. Мгновенным взмахом руки он швырнул гранату под гусеницу. Сотрясая песчаные стенки окопа, грянул взрыв, но танк проскочил вперед. Секунду спустя, вытирая с лица бескозыркой холодный пот, Вепрев проговорил полушепотом:
- Где он сейчас, этот пехотный комиссар? Расцеловал бы я его в самую маковку!
- Не углубили бы мы окоп, что было бы?
- Юшка осталась бы от двух черноморцев…
XII
На командном пункте лейтенанта Петелина, прислонясь плечами к стене окопа, сидя с полузакрытыми глазами, Рождественский слушал доклад парторга Филимонова.
Парторг рассказывал о проведенных беседах с солдатами, - говорил он короткими фразами, по-волжски окая. Он ждал замечаний. Ему казалось, что комиссар слушает его рассеянно.
Но Рождественский ловил каждое слово парторга, подмечая даже интонации.
- Филимоныч, - неожиданно сказал он, - вы все повторяете: "Главная задача, главную задачу…" и молчите о второстепенных. А их очень много. Мы должны помнить, что они всегда будут или помогать решению главных задач, или станут тормозом на пути к нашей главной цели, - он оторвал плечи от стенки и всем телом подался к парторгу. - В глубоком тылу день и ночь работают советские люди, - плавят металл, куют, чтобы армию вдосталь снабдить оружием. А ведь это не так сразу делается. Да и кто там делает это оружие! Мы должны понимать все это, Филимоныч.
Недоумевая, к чему комиссар клонит, Филимонов проговорил:
- Солдаты понимают…
- Еще бы не понимать, если оружие делают их матери, сестры, жены, отцы… И все же вы им скажите: солдат обязан беречь винтовку. Станковый или ручной пулемет, например, нуждается в особом уходе. Надо его прочистить, своевременно смазать, сменить нагревшуюся воду, чтобы не накалялся ствол. Вот об этом вы умолчали…
Говоря это, Рождественский как-то неуловимо менялся: сразу стал подтянутым и напряженно-сосредоточенным. Зеленоватая гимнастерка, туго перепоясанная ремнем, плотно облегала его широкие плечи. Повернувшись к Бугаеву, он сказал:
- И тебе, политрук, замечание: почему матросов не снабдил газетами?
- Я собеседовал с ними, а вот газетки… действительно… Надо доставить.
Петелин, молча оглядывавший расположение роты, вдруг проговорил с удивлением:
- Майор идет!
- Можно подумать, что вы испугались, - с усмешкой заметил Рождественский. Глаза его заблестели.
- Прокоптели вы здесь. Дыму, дыму-то сколько у вас! - Симонов сполз в окоп, присел. - Ну? - отдуваясь, кивнул он комиссару. - Побывал в третьей роте. Кто курит - прошу. Я по тебя, комиссар, хотел отслужить панихиду.
- Рановато еще, - так же шутливо возразил Рождественский.
- Четыре атаки отбили, не удивляюсь, - это дело случая.
- Пожалуй, Андрей Иванович, кто думает об этом, того подцепят скорей.
- Ну-ну, - с деланной строгостью проворчал Симонов. Он неторопливо насыпал в закрутку табак, закурил. - Впереди скопление вражеской пехоты, - доносит разведка. Ожидают, поди, нашей контратаки…
- Не знаю, чего они ждут… - ответил Рождественский. - А намерения нашего командования?
Тонкая шея Петелина вытянулась. Он повернулся к Симонову, насторожился. Но было достаточно беглого взгляда комбата, и Петелин потупился, отодвигаясь в угол.
- Принято решение, - спокойно сказал Симонов, затягиваясь табачным дымом. - Сегодня корпус переходит в наступление.
- Сегодня?! - почти выкрикнул Петелин.
- Выслушайте до конца, товарищ гвардии лейтенант, - заметил Симонов, доставая из планшетки карту. - Намечается главный удар на участке станции Терек. Но враг укрепился, одну из наших дивизий прижал к земле. А корпусное командование требует сегодня же взять эту станцию. Начало выполнения данной задачи поручено вашему батальону.
- Нашему? - с удивлением произнес Бугаев - Мы же в пяти-шести километрах правее железной дороги!
- Это начало мы пройдем первой и второй ротами, - продолжал Симонов. - Задача такова: выдернуть врага из окопов. Как думаете, лейтенант, сумеем немцев поднять?
- Сумеем, товарищ гвардии майор, - не задумываясь, ответил Петелин. - Я делаю вывод из своих наблюдений: оборона у них еще рыхлая.
- Я не рассчитываю, чтобы противник принял штыковой бой, но мы должны быть готовы и к этому, - заметил Рождественский. - А наше точное время, командир?
- Восемнадцать ноль-ноль. За полчаса легкая артподготовка. В прорыв пойдет первая группа наших танков.
- И танки?
- Да.
Рождественский приподнялся, выглядывая за насыпь. Вблизи черно зияла глубокая воронка. В задымленной земле торчал оперением кверху бомбовой стабилизатор. Вся степь, лежавшая перед затуманенным взором, была истерзана и размята гусеницами танков. "Где-то здесь, впереди, на хуторе, может быть, где-нибудь там, за солончаковыми сопками, жмутся в эти минуты друг к другу мои ребятишки, прячутся, ищут укрытия", - думал он, чувствуя, как больно сжимается сердце.
- Комиссар хотел спросить о чем-то? - негромко проговорил Симонов, пристраиваясь рядом.
- Да, хотел. Надо предвидеть возможную контратаку, - сказал Рождественский. - У нас идут две роты, и у них два командира. Нужно возглавить на обе роты одним человеком.
- Согласен. Но кем?
- Никто не знает лучше меня этих мест.
- Ты ищешь опасности?
- Я пойду впереди для того, чтобы жить! Я хочу, чтобы люди, вверенные нам, тоже жили, возразил Рождественский. - Ты сам говорил: "Главное - это стремительность". И верно. Я эту стремительность обеспечу.
Помолчав, Симонов сказал:
- Однако не суйся хотя бы в самую штыковую… Я с третьей ротой следом пойду. Достигнете опытного участка, закрепляйтесь. Дальше не лезьте. На завтра отложено. Имеются сведения, что в садах расположены основные резервы врага.
XIII
В окопе краснофлотцев Вепрев говорил комиссару:
- Да, шли мы по этой степи… Долго шли. Травишкой она покрыта, но редковато. Песок! Дрянь земля. А сейчас вся она, дорогуша, как слоенный пирог, эсэсами начинена!
В голосе Вепрева Рождественский уловил нотки безразличия. Это злило его.
- Из чего же состоит эта начинка? - спросил он.
- Из чего? - по лицу Вепрева скользнула хмурая тень, но сейчас же оно снова приобрело ироническое выражение. - Серые коробки, чугун! Из чего? Громыхало звучно, но мы особо не любопытствовали. Ногами работали. Такая у нас дорожка выдалась. Странствуем, суходолы кругом, пустыня… И горько на душе, и обидно, будто самое дорогое, вот это понятие: я краснофлотец! - оба мы утеряли…
- Надеюсь, в суходолах вы расширили понятие: я гражданин Советского Союза, - заметил Рождественский.
- А разве у вас в этом имелось сомнение? - даже отшатнувшись, спросил Вепрев, задетый его намеком.
Для долгой беседы у Рождественского не было времени. Он ушел раздосадованный. В одном из окопов он увидел незнакомого ему старшего лейтенанта. Это был молодой, красивый артиллерист с широкими плечами, плотно обтянутый френчем. Он только взглядом обменялся приветствием с Рождественским, продолжая молча прилаживать стереотрубу.
- Готовитесь? - спросил Рождественский.
- Да, готовимся, - сухо и чуть приглушенно ответил артиллерист.
- Я могу вам помочь.
- Чем же? - усмехнулся старший лейтенант.
- На расстоянии двух километров по фронту пришлось побывать в окопах. Наши ведут наблюдение за противником.
Артиллерист повел глазами и снова принялся за свое дело. Не глядя на Рождественского, он сказал:
- Для наблюдения надобно иметь опыт. Спуститесь в окоп, товарищ капитан, я кое-что покажу вам. - Помолчав, старший лейтенант продолжал: - Вот я корректирую огонь артобработки переднего края противника. Наша задача - подавить огневые точки врага. Верно? Но прежде нужно их разыскать! Посмотрите! - показал он вперед. - За кустиком замаскировался немецкий пулемет. А как он себя обнаружил? Пулеметчик не догадывается, что за ним наблюдают, дал очередь, поднял легкую сероватую пыль. Отстрелялся, осталась струйка белого дыма. Совсем недалеко второй пулемет, хотя улики и не совсем точны. Вон туда взгляните, за бугорок. К пулемету ходят, вероятно, подносчики патронов. Они пробираются полусогнувшись. Ящики их тянут к земле. Вот мы, артиллеристы, и составляем карту. Перед артобработкой нам надо определить направление на стороны горизонта - юг, север, восток, запад: узнать, кто нас окружает, название местных предметов, насколько эти предметы удалены от нас, в каком направлении лежит каждый из них. Во всем этом наш верный друг - карта.
- Карта, дорогой мой, отмечает только крупные предметы, - заметил Рождественский. - Одной карты недостаточно. Глаз! Нужно все видеть. Вот и я покажу вам: смотрите, во-он какой-то странный желтый куст! Он не колышется под ветром, омертвевший какой-то. А за кустом желтеет земля. Мы там давно приметили блеск стекла.
- И что же там, по-вашему? - с настороженным любопытством спросил старший лейтенант. - Пулемет?
- Нет, пулеметчик не вооружен биноклем.
- Наблюдательный пункт, думаете?
- Не то. С наблюдательного пункта блеск повторялся бы. Оттуда смотрели бы почти беспрерывно. Это не иначе, как противотанковая пушка. Командир мог в бинокль изучать местность перед позицией. И туда же приходили и возвращались немцы. В теперь все замерло… ждут!
- Да! - улыбнувшись, сказал артиллерист. - Ждут! Признаться, наши постовые обращали внимание на этот неестественный куст, но улик, какие сообщили вы, у нас не было. - Он взял телефонную трубку. - "Терек", "Терек", я - "Дон"! Занесите на карту: ориентир 5, вправо 12, больше - 2 противотанковая пушка под желтым кустом. - Артиллерист положил трубку. - Разрешите спросить, а как ваша фамилия, товарищ капитан?
- Моя фамилия - Рождественский.
- Комиссар первого батальона? Очень рад. А я командир батареи Кудрявцев. Благодарю за помощь, товарищ капитан. А что у вас еще для нас есть?
- Ну вот, видите, - усмехнулся Рождественский, - значит, нельзя пренебрегать помощью! Мы, оказывается, вполне можем и обязаны дополнять друг друга. Теперь обратите внимание на сопку. Во-он ту, что раздвоилась, как Эльбрус.
- А что вы заметили там? - спросил Кудрявцев, нацеливаясь биноклем.
- На таком близком расстоянии не советую вам пользоваться биноклем, - предупредил Рождественский. - За нами следят, конечно. И в первую очередь с этой же сопки. Кругом высоты по степи окопы. Я думаю, что это ложные окопы. Но вот справа, почти наверху, солнечные лучи падают на что-то стеклянное. Очень продолжительный блеск. Не думаю, что это был бинокль. Смотреть в бинокль так долго нельзя, устанут глаза и руки.
- Тогда там наблюдательный пункт? Немцы смотрят сюда в стереотрубу. А перестанут смотреть - приборы не убирают. Глупо, честное слово.
- Не торопитесь. Мы не уверенны, что там наблюдательный пункт, но так полагать есть основание. Понаблюдайте, может быть, найдете дополнительные данные.
- К сожалению, - Кудрявцев взглянул на часы, - не осталось времени для дальнейшего наблюдения. Начнем пристрелку. Основное орудие моей батареи дорасследует!
Рождественский подумал: "Навести орудие в видимую цель - дело нетрудное. Но батарея где-то за сопками".
- Товарищ старший лейтенант, сколько же потребуется снарядов, чтобы накрыть одну точку?
- Начинаем действовать, считайте, товарищ капитан.
В то время, когда Рождественский молча изучал юного комбата, тот отдавал приглушенным тоном по телефону последние указания своей батарее. И вдруг голос его изменился, стал резким и звучным.
- По… пулеметам! Гранатой. Взрыватель осколочный! Бусоль 45–00. Уровень 30–00. Прицел 64. Первому один снаряд. Огонь!
Телефонист быстро передал на огневую позицию команду, отвечая кому-то: "Да!". Через минуту он произнес отчетливо:
- Выстрел!
И сейчас же где-то над головой по воздуху зашуршал снаряд. А впереди, далеко от цели, из травы к небу взлетел столб черной земли и дыма.
- Промах! - с досадой вырвалось у Рождественского.
- Правее один сорок. Огонь!
Громыхнул второй снаряд, но и на этот раз мимо цели. Кудрявцев мысленно прикинул отклонение, взглянул на планшетку.
- Левее ноль тридцать - огонь!
И сейчас же последовала четвертая команда:
- Прицел 70. Батарея, огонь!
Воздух вздрогнул от взрывов. Глядя на окутанную дымом цель, Рождественский сказал удовлетворенно:
- Вот за это благодарность вам от пехоты! - и полез из окопа.
Возвращаясь в первую роту, он услышал, как в яростном гневе в разных местах взревели семидесятишестимиллиметровые орудия, затем пронзительно и злобно откликнулись противотанковые пушки. К чистому небу взметнулось черное облако дыма.
- Началось, что ли, товарищ комиссар? - закричал Бугаев, встречая Рождественского. - Землю-то как взметнуло! Ого-го-го!
Рождественский скатился в окоп, отряхнулся, одергивая гимнастерку. Стараясь казаться равнодушным, взглянул на передний край противника, и ему показалось, что пламя и клубы черного дыма неудержимо катится к нашему переднему краю.
- Наши опасались, что ударят по своим, - сказал Рождественский, - били сначала глубже, а теперь добираются к самым передним окопам врага. Правильная работенка!
Петелин восхищенно кивнул головой.
Пламя взрывов докатилось до вражеских окопов, заплясало, беснуясь, и, словно ударившись о стену, отскочило, потом снова побежало в глубину немецкой обороны, раскалываясь на дробные части.
- Товарищ гвардии капитан, майор вызывает! - крикнул телефонист.
Приложив к уху трубку, Рождественский подумал: "Симонов, вероятно, связался с комиссаром дивизии и добился, чтобы тот мне запретил…". Бугаев напряженно наблюдал за ним. На лице у Рождественского появилась улыбка. Он произнес отрывисто и тихо: "Да! Очень хорошо!". Положив трубку, сказал, все еще улыбаясь:
- Третью роту сажают на танки!
- Десант?