- Значит ли это, что немцы еще далеко?
Петелин пожал плечами.
- Ну, где же эти - от соседей? Ушли они, что ли?
Идя дальше, пригибались пониже. Потом поползли, ломая кусты хлопчатника, втаптывая коробочки в мягкие песчаные грядки. Бугаев оборвался в яму. Он даже не охнул, хотя головой и ударился о что-то твердое.
- Окоп, слышь? - сказал он шепотом.
- Наш, что ли? - так же тихо спросил Петелин. - Что в нем нащупал?
- Нащупал? Кажется… а черт его знает! Ящик из-под патронов. Наш будто. На! - политрук подал лейтенанту коробку. - Легкий, чувствуешь? Отечественный. Из оцинкованного железа.
- Надо сигналить, - твердо сказал Петелин.
- Пожалуй, - согласился Бугаев. - Но знаешь, ракетой не годится.
Донесся звук отдаленного выстрела, потом, еле-еле пробившийся сквозь хлопья сырого тумана, послышался второй выстрел.
- Взводные раньше нас сигналят, Павел. Значит, встретились со связными бывших наших соседей. - Петелин швырнул на землю металлический ящик. Тот слабо звякнул.
- Тише ты, баламут! - зашипел Бугаев.
- Это кто баламут? - с напускной строгостью спросил Петелин. - Не забывайтесь, вы в гостях у меня в данное время. Могу и попросить отсюда. Испугались, что коробка звякнула, да? Черт с ней, не услышат, вероятно, дрыхнут, как барсуки.
- Еще поднимут пулеметный…
- Не беспокойся, туман расстреливать не станут.
Бугаев притянул лейтенанта к себе.
- Эх, навернуть бы тебе по загривку!
- По какому поводу? - весело спросил Петелин. - Кто тебя таким нежным манерам обучил?
Через некоторое время донеслось еще несколько выстрелов. Противник, по-видимому, забеспокоился. В небо взметнулись тусклые ракеты. Петелин торжествовал.
- Павлуша, ты обрати внимание, - говорил он, сидя на корточках, - как все получается складно. Они ведь сами помогают нам.
- Светят, это отлично.
- А черта с два увидят. Пусть светят!
- По-моему, ракеты сигнальные.
- Возможно, - согласился Петелин. - Внимание, дескать. Русские сейчас наступать будут. Это же замечательно. Ночь прободрствуют, а под утро задрыхнут. А батя наш на рассвете и полезет! Он так ведь сказал, майор-то? Э-эх, чесануть, чтобы, не оглядываясь, до Моздока порты поддерживали.
- Ладно, хватит. Давай подумаем, кого в разведку?
От командного пункта батальона телефонные провода разбегались по ротам, на противотанковую батарею Игнатьева, на командный пункт полка. Симонова вызвал к аппарату командир полка.
- Н-ну? - начал он, что означало: доложите!
- Все в порядке, - тихо ответил Симонов.
- Разведка?
- От каждой…
Они говорили нарочито короткими фразами, из которых, если бы кто и подслушал, ничего бы не понял.
- Сразу же подробности.
- Будут… Я ожидаю.
До восхода солнца было еще далеко. Думая тяжелую думу, Симонов заговорил со своим связным:
- Как мыслишь, Пересыпкин, начать ли нам штурм, или посоветуешь подождать? Чтобы посветлело немного?
Разговор Симонов завел лишь для того, чтобы время ожидания разведки не тянулось так нестерпимо долго.
- Товарищ майор, туман-то какой! Если учесть, что эти пройдохи спят в спокойствии, надо бы сейчас, ей-богу. А там - как хотите. Худо бы только не было, если днем? Нагрянуть бы на сонных…
Симонов вгляделся в редевший туман, потом заговорил с расстановкой:
- Худо ли, хорошо ли - все равно надо. Да чтоб пройти по костям наших врагов.
- Ну, конечно, товарищ майор. А я что же сказал? Борьба!
- Все же об одном ты мне не сказал, почтенный, - как бы рассуждая сам с собой, продолжал Симонов.
- О чем, извиняюсь?
- А вот ты говоришь - "борьба", ба-бах! И рассыпался в прах, кончились гитлеровцы. А если сами наткнемся? Людей положим. Ну, что ты скажешь, Пересыпкин?
Пересыпкин не мог ответить. Ни на мгновение ему не приходила в голову мысль, что командир всерьез интересуется его мнением. И все же от поставленного вопроса он растерялся. Хитроватыми, немного раскосыми глазами исподлобья взглянул на Симонова, кашлянул в сжатый кулак и, уклоняясь от прямого ответа, сказал:
- Мое дело такое: на завтрак, скажем, кто должен добыть холодного вареного мяса? О вашем здоровье и так далее - кто должен позаботиться?
- Ограниченно мыслишь. А еще земляком называешься. Меня, почтеннейший, не пугают постные дни. Обойдемся и без холодного мяса. А вот как же все-таки наступать будем?
- Не могу знать, товарищи майор.
- А вот я должен знать, Пересыпкин. Я тоже, как ты, до войны жил себе в своем родном городе Кирове. Строил дома, школы - чтобы детишки учились. Был же, опять-таки, как ты, сугубо штатским. А теперь вот размышляю, как выбить противника с высоты. Крепко должны мы подумать, как это сделать и не положить дорогих товарищей, понял?
- Понял, товарищ майор.
Заметив вынырнувшего из тумана командира третьей роты, лейтенант Мельников сказал:
- Вот и Метелев, товарищ майор.
Метелев мерным шагом подошел к Симонову, доложил устало:
- Командир третьей роты, старший лейтенант Метелев прибыл по вашему приказанию.
- Опаздываете! - угрюмо сказал Симонов, меряя Метелева строгим взглядом.
Метелев подправил пилотку, потуже затянул ремень. В движении его рук Симонов заметил вялость.
- Доложите, что вам известно о противнике на новой позиции.
- Молчат, товарищ гвардии майор.
- А вы бы пошевелили.
- Пробовали, но трудно… неглубокую разведку. Но в такой темноте установили немногое.
- Трудно? - Симонов подошел ближе. - Я знаю некоторых командиров в своем батальоне, для которых "трудно" не имеет значения. Чувство ответственности за вверенные им человеческие жизни сильнее всякого "трудно".
Он внимательно смотрел в лицо и на широкий лоб Метелева. Он понимал, что "трудно" не Метелеву, а людям его роты.
- Товарищ гвардии майор, - переводя дыхание, произнес старший лейтенант. - Жду, когда станет немного светлее.
- Потом? - спросил Симонов.
- Разведаем. Может быть - боем. Врага почувствуем утром, если пойдем в атаку.
- Уже утро, - возразил Симонов. - Одно положение почувствовать врага, а другое - знать заранее, где он тебя может ужалить. А вы с пустыми руками ко мне пришли. Теперь всю задачу придется решать стремительным темпом. Ступайте в роту, я скоро буду у вас. И наблюдайте, непрерывно наблюдайте за противником.
Симонов взглянул на небо, оно совсем просветлело, но низом, над сонной степью, продолжал стлаться туман.
- Мельников, что ты узнал от соседей?
- Говорят - начнем поутру, потихонечку, полегонечку.
- Этот номер не выйдет. Поздно будет, надо сейчас.
Пересыпкин торжествовал. Он еще больше обрадовался, когда узнал, что комдив ответил согласием и что в атаку идут всем полком.
Легкий лиловый туман, низко висевший над необъятными хлопковыми плантациями, казался сотканным из воздуха и ранних солнечных лучей. Им как прикрытием и решил воспользоваться майор, чтобы незаметно подобраться к переднему краю противника. Сначала все шли пригибаясь, но по мере углубления в ложбину люди выпрямлялись, стремительно и почти бесшумно приближаясь к высоте, по которой проходила линия обороны противника.
В стороне заколыхалась узорчатая ткань тумана, - пламя гранатных разрывов выжигало кусками ее пелену.
Трудно было разобраться и предположить, что сильней подействовало на противника: взрывы и автоматная стрельба или могучее, грозно раздавшееся "ура-а!". Но окопы были заняты почти без боя.
Позади осталась в синеватой дымке станица Калиновская. Стояла прекрасная теплая погода, но воздух был отравлен запахом гари. Дивизионные тылы ежечасно подвергались жестокой бомбежке "Юнкерсов".
Булат вызвал Симонова по телефону.
- Ну, как? - спросил командир полка.
- Думаю, время шабашить, товарищ гвардии майор. До утра, в общем…
- Хорошо. Людей береги, Симонов.
- Товарищ гвардии майор, случаем пользуюсь, скажите мне…
- О комиссаре? - догадался тот.
- Да. Беспокоюсь, что с ним?
Булат помедлил. Симонову подумалось, что он наводит справки.
- Перестаньте об этом, Симонов, - жестко сказал он.
XXIII
Судьба Рождественского для Симонова по-прежнему оставалась загадкой. В дивизии и в полку знали, что делают разведчики, но отмалчивались, на симоновское беспокойное домогательство не реагировали.
Под вечер Симонов сидел в полуразрушенном глинобитном домике. Погруженный в раздумье, он смотрел через пролом в стене на кусты, обросшие лишаями.
В одиночестве было тоскливо. Симонову захотелось поговорить с кем-нибудь. Но вблизи, кроме связистов, возившихся в окопе под окном, никого не было. Неожиданно в полуразрушенный домик, раскрасневшийся и разгоряченный, вошел Бугаев. Майор обрадовался, встал и пошел навстречу. Его потянуло к новому комиссару.
- Ну, проходи, садись, комиссар, - сказал он.
Политрук был не робким человеком, но еще не вошел в свою новую роль.
- Сажусь, сажусь, Андрей Иванович. Будто бы и мало ходил, а пятки горят…
- Говоришь, горят пятки? Переобуйся, а лучше всего - разуйся на часик. Ну, как там Петелин?
- Подошла кухня, обедают, - уклончиво ответил политрук.
- Чарку бы им лишнюю, заработали, - сказал Симонов. - Но где ее взять?
- Обед отличный, а чарки вовсе нет. Люди устали, некоторые в окопах спят мертвецки.
Бугаев говорил пониженным голосом.
- А я все думаю, - сказал Симонов, - неужели наши погибли, неужели мы больше не увидим нашего комиссара? Как ты смотришь на этот счет, политрук?
- Трудно сделать определенный вывод, - уклончиво ответил Бугаев, ступая босыми ногами по полу. Он явно стремился не говорить о комиссаре и поэтому поспешил переменить тему разговора. - Хочу просушить портянки, - сказал он. - От пота истлели, - жара!
- У меня есть запасная пара. Явится Пересыпкин - даст тебе. - Закурив, Симонов продолжал: - Конечно, гадая на кофейной гуще, не сделаешь правильного вывода, но вот предположим, что они фронт перешли удачно?
- И встретились с разведчиками дивизии, - дополнил Бугаев.
- Да, но рация у них испортилась, допустим.
- Возможно, - подумав, согласился Бугаев. - Это тоже могло случиться.
- Можно же было перебросить на нашу сторону хотя бы одного из разведчиков? Ну, что ты скажешь, политрук?
Бугаев сам очень тревожился за судьбу Рождественского, и переживания Симонова еще больше раздражали его.
- Не былинка же наш комиссар, не затеряется.
- Уж не утешаешь ли ты меня? - спросил Симонов.
- У нас нет основания слезу пускать, Андрей Иванович.
- Почтеннейший, я не нуждаюсь в няньке, проворчал Симонов.
Помолчал немного; потом, швырнув в пролом окурок, продолжал:
- Я лично не могу пребывать в полном спокойствии, пока не добьюсь ясного ответа. - Он тяжело поднялся, шагнул к пролому, спиной прислонился к стене. - Я не успокоюсь, пока не узнаю правду.
Бугаев подошел к Симонову.
- Товарищ майор, все же вы неправильно поняли меня, - проговорил он виновато. - В каждой роте, в каждом взводе спрашивают: какие новости о комиссаре? А я, разве я не любил Александра Титыча? Но что же мы можем сделать? Придется ждать.
От далекого Терека донесся грохот рвущихся авиабомб. Обвальным огнем крушили ночь глухие удары зениток. По темному небу в отдалении взбрызгивало множество колючих огненных искр. Трепетные клубки взрывов относило в сторону тыла противника.
- Вот это здорово, слышь! С оживлением вскрикнул Бугаев.
- Чему ты радуешься? - удивился Симонов.
- Нет, вы обратите внимание. Дают жару, а? - восхищался Бугаев. Какая фантастическая картина!
- Товарищ майор, вас к телефону, - крикнул телефонист. - Из полка просят.
Едва коснувшись ухом телефонной трубки, Симонов сразу узнал возбужденный голос гвардии майора Булата.
- Симонов, ночка, ночка-то хороша, а?
- Не имею оснований радоваться. В чем дело?
- Эх, ты - тоже!.. Наши бомбили немцев у Микенской. И знаешь, по чьим данным?
- Нет, не знаю.
- Рождественский на полном разбеге! Действует наша разведка!
- Ну-у! - радостно закричал в трубку Симонов.
Положив телефонную трубку, он потянулся рукой в карман за кисетом, молча улыбаясь.
XXIV
Ночь закончилась спокойно, штаб батальона по-прежнему находился вблизи хатенки с проломом в стене. Наступил жаркий удушливый день. Симонов читал газету, сидя на пороге домика, словно глотая горячий воздух. К нему подошел санитар, протянул записку, сложенную треугольником.
- От военврача Магуры, - пояснил он. - Она просила ответа. Разрешите ожидать?
- Не будет ответа, - громко сказал Симонов, но сейчас же спохватился и поспешил смягчить свой тон. - Идите в санпункт, письменного ответа не будет.
Как только санитар ушел, Симонов прочитал записку: "Товарищ гвардии майор, - писала Магура, - имеете возможность увидеть интересного человека. Срочно приходите, жду. Магура".
Симонов поймал себя на том, что ему не безразлична эта записка. "Ладно, нечего упорствовать, - подумал он, - выяснить надо наши отношения, чтобы до конца все было".
Но не пройдя и трехсот метров, он остановился. Он готов был повернуть обратно, однако уже было поздно. Навстречу ему шла Магура, а рядом с ней вышагивал стройный и подтянутый, рослый красавец майор Ткаченко.
- Здравия желаю, - еще издали закричал Ткаченко. - Що, разопрели? Ось у вас жара, аж вуха сверблять.
- А у вас что, прохладней, наверно?
- Та мой же батальон северней расположен. У нас климат пивничный. Приходь охладиться - гостем будешь.
- Спасибо, - поблагодарил Симонов и пообещал: - вот, может, война кончится скоро, а тогда уж к тебе на галушки…
- Та нащо ждаты, по чарке горилки и зараз бы за будущую победу - приходь.
Симонову не нравился наигранный тон Ткаченко, явно старавшегося помешать Андрею Ивановичу спросить у него: "Вы к нам по делу?". Впрочем, Симонов и не намеревался поставить Ткаченко в такое затруднительное положение.
- Так не прийдешь, ни?
Симонов не ответил. Ткачеснко щелкнул каблуками, вскинул руку к пилотке и четко повернулся. Он ушел, покачиваясь на высоких стройных ногах, не оглядываясь.
- Самоуверенный человек, - сказала Магура, жмурясь от солнца, взглядом провожая майора Ткаченко. - И все-таки он интересный человек. Правда, Андрей Иванович?
- Кому что нравится… О вкусах не спорят, - молвил Симонов. "Что же это, - подумал он, - надо мною смеяться вздумала она, что ли? Интересного мужчину показать решила!"
Они направились к медпункту. Идя в ногу с майором, Тамара Сергеевна продолжала:
- Странный какой-то этот Ткаченко… Как вы думаете, Андрей Иванович?
- Мне кажется, вы сами странная, Тамара Сергеевна.
Помолчав немного, она сказала:
- Искренне удивляюсь тому, что не питаю отвращения к этому Ткаченко. А ведь следовало бы, навязчив он до невозможности. Порой глядит на меня маслеными глазами, потом вдруг задумается. У вас вот, Андрей Иванович, усики щеточкой, седеть начинают, а у него еле-еле намечаются - светлорусые, почти золотистые. Вы не обратили внимания?
- Нет, - сдержанно ответил Симонов. - Его усами не интересовался. Невдомек было, что "золотистые" усики со временем привлекут внимание…
- Вы смеетесь, Андрей Иванович?
Медленно шагая рядом с Магурой, Симонов глядел перед собой. В душе у него кипело.
- Не смеюсь я, Тамара Сергеевна. Очень внимательно слушаю вас. Слушаю и думаю, что иногда с человеком может твориться такое, с чем он справиться, совладать бессилен, будто им управляет чужая, а не его воля. Зачем ему надо, этому человеку, обманывать себя? Вырастет у него чувство к другому человеку - вместо того, чтобы честно признать это, он продолжает прятаться, двоиться… К чему?
- Да что вы! - отмахнулась Магура. - Откуда оно могло взяться, чувство такое?
- Может быть, это и не чувство, а игра? - вдруг сказал Симонов и быстро, пытливо заглянул Магуре в лицо.
Но Магура, очевидно, не поняла вопроса. Все с той же простотой и равнодушием она продолжала:
- Всякой женщине, так же, как и мне, наверное, приятно, когда за нею ухаживают. Но это же совсем, совсем не то, о чем вы подумали, Андрей Иванович. Очень интересно наблюдать, когда у вашего брата разыгрывается воображение.
Симонов не любил отступать, не умел исправлять резко высказанное. Он никогда не хлопал по плечу солдата или командира ради того, чтобы расположить их к себе. Перед близкими ему людьми не произносил слова "извините", если даже делал им больно. Но угадывалось, что за внешней его грубостью всегда скрывается искреннее чувство. Вот и сейчас он спросил напрямик:
- Зачем вы хотели свести меня с майором Ткаченко?
- Свести с майором - никогда! - запротестовала она.
- А что означает ваша записка? - Симонов полез было в карман. - Как вам известно, я вышел из такого возраста, чтобы в кошки-мышки играть. Я покажу вам…
- Не трудитесь, - строго сказала Магура. - Интересного человека увидите. Идемте быстрей.
"Интересный человек" сидел на носилках, слегка наклонившись набок и выставив вперед забинтованную ногу, придерживая ее повыше колена. Хотя лицо его казалось застывшим, сам он всем телом точно нарочно выказывал свою психическую неуравновешенность, - плечи его подергивались, пальцы рук нервно шевелились, весь он был словно наэлектризован. Взглянув на майора, пленный офицер рванулся с носилок. Но Магура помешала ему встать.
- Сидите! - сказала она, повелительно указывая на носилки. - Эта необходимость для раненых у нас совершенно исключается.
- Разве он говорит по-русски?
Магура утвердительно кивнула головой.
- Танкист? - спросил Симонов.
Глядя на Симонова во всю ширину воспаленных глаз, пленный молчал.
- Тамара Сергеевна, когда он попал к вам?
- После танковой атаки.
- А как он попал?
- Расскажите, Шапкин.
- Разрешите, товарищ гвардии майор, обратился военфельдшер Шапкин. - Я знаю, как он попал.
Шапкин поправил на голове пилотку и начал залихватским тоном:
- Танк этого, - он кивнул на пленного, - выворотился из-за бугра. Вглядываюсь, - на броне белой краской слон намалеван. Режет с ходу прямой наводкой. А тут батарея наша… Лейтенант Игнатьев пушечку круть стволом к этому слону - ба-бах! Прямо в бок - искры, мать честная… - Слон-то, как слепой, водит хоботом. А ему второй раз - ба-бах! Эх, пламя-то из этого слона… А Игнатьев кричит: "Еще разок по башне!" Врезали ему в третий раз - тут прислуга и поперла из танка.
- Это интересно, Шапкин. Вот как офицер попал?.. Прислуга же перебита была?
- Товарищ гвардии майор, оказывается, что не вся перебита. Командир добрался до высоты. Удрать хотел - не вышло, осколочное ранение в ногу. Го-ордый, со мной не разговаривает.
- Что же это вы, господин прекрасный, не желаете говорить с военфельдшером? - обратился Симонов к пленному.
- Я есть офицер немецкой доблестной армии, буду говорийт русский старший офицер.
Симонов многозначительно подмигнул, обмениваясь с Магурой взглядом.
- А я и есть старший русский офицер, - холодно бросил комбат.