Пленный повиновался. Его волнение возрастало по мере приближения к землянке. Часовой указал на траншею, покрытую дерном. Пленный спустился вниз, но сейчас же остановился. Сзади его подоткнули.
- Давай вперед! Чего оглядываешься?
Хватаясь растопыренными руками за стенки траншеи, фот Эгерт неуверенно шагнул раз, второй. Ему чудилось, что почва под ним колеблется. Он с тревогой думал: "Куда ведут?". Но вот перед ним заблестела бледная полоса света.
- Налево сворачивай, налево, - приказали сзади.
В глубине узкого прохода приоткрылся брезент. В глаза ударил свет. Придерживая край брезента, перед ним стоял тот русский бородач, который схватил его в кустах на берегу Терека.
- Доброе утро, - полушутливым тоном сказал бородач. Но русые его брови были сомкнуты. - Как отдыхалось?
Пленного ввели в обширную, освещенную лампой землянку. За столом сидели вчерашние знакомые: полковник в пенсне и плотный подполковник со Звездою Героя Советского Союза. Впервые пленный с необычайно ясностью осознал, что жизнь его целиком зависела от тех, кого он так ненавидел. Призывая мгновенную смерть, в то же время страшась ее, он подумал: "Приближается минута взглянуть в лицо неумолимому суду. А может быть, прав часовой, что многое зависит от моего поведения?". Пока его пристально и молча рассматривали, он стоял навытяжку, лихорадочно дрожа всем телом.
- Садитесь, капитан фон Эгерт, - предложил подполковник. - Я правильно называю ваш чин?
- Да.
- Из документов, из ваших писем к родным явствует - вы служили адъютантом у полковника Руммера?
- Да.
- Каким образом оказались вы на берегу Терека? Вы находились в обороне?
- Да.
- Адъютант командира ударной группы - и в обороне! Что-то не вяжется!
- Для этого есть причина.
- Не можете ли вы нам объяснить эту причину?
- В этом уже нет военной тайны.
- Тем лучше - прошу вас.
- Я отстранен от должности.
- Полковником Руммером?
- Нет.
- А кем же?
- Генералом Клейстом.
- И у Клейста были основания?
- Нет.
- Почему же полковник Руммер не защитил вас? Говорят, он человек решительный.
Пленный потупил взор.
- Да, решительный, верно.
- И все же?
- Полковник теперь не командует ударной группой.
- Вот как!
Пленный молчал.
- Вы, я думаю, не считаете это военной тайной? Чем сейчас занимается полковник Руммер?
- Командует батальоном смертников.
- Ого! - произнес Василенко. - А вы не скажете нам, какие причины были для "повышения" подобного рода?
- Какие причины? - почти прошептал пленный. - Причина одна - нефть! - На его губах мелькнула насмешливая улыбка. - На войне удача непостоянна. Она переходит из рук в руки, как девка из дешевенького кабачка…
- А подробней вы не могли бы рассказать?
Наморщив лоб, пленный обвел рассеянным взором углы землянки, но задержал его только на Рождественском.
Рождественский сидел в неосвещенном уголке фон Эгерт видел его впалые глаза, заострившийся нос, высокий лоб. Вглядываясь, он словно хотел прочитать настроение этого русского.
Тяжело вздохнув, фон Эгерт безнадежно махнул рукой и сказал безразличным тоном:
- Мне все равно. Там или здесь, все равно - смерть! Ну, что же, покой и забвение. А следовательно, и конец никчемности ощущений. Я расскажу. На земле существуют две Германии. Одну вы знаете, ее открыл Гитлер, вторую, старую Германию, представляют умеренные, как старик Руммер. Кто из них прав? Я думаю, все правы, но каждый по-своему. - Пленный на миг закрыл глаза. Он все еще продолжал пошатываться. - Да, кто прав, покажет будущее, - сказал он после раздумья. - Вы можете меня расстрелять, но не считайте, что я откровенен под влиянием страха. Я остался самим собою: открыто я не примкнул ни к первым, ни ко вторым. Я остался солдатом. Позвольте начать с конца?
- Как вам угодно, - ответил Василенко, взглянув на Киреева. Тот сидел неподвижно и, казалось, подремывал. Однако в действительности он ловил каждое слово пленного. - Садитесь, садитесь, господин фон Эгерт. Мы же не судим вас.
- Но что же это? - спросил пленный. - Допрос?
- Беседа начистоту. Садитесь.
- Благодарю.
- Вы курите? - предложил Василенко и придвинул к нему папиросы. - Прошу. И выкиньте из головы мысль о расстреле. Вы для нас пленный, а пленных у нас не расстреливают.
Фон Эгерт испытующе посмотрел в лицо Василенко. Закурил, немного успокоенный, заговорил более свободно, чем прежде:
- Полковник Руммер командовал ударной группой. Было задание молниеносно овладеть Малгобеком. Там нефть. Мы овладели развалинами. Промыслы сгорели. В Майкопе провал, в Малгобеке провал. Клейст вызвал полковника для объяснений. Старик предвидел многое и очень желал избежать встречи с командующим. Между прочим, полковник Руммер старый друг генерала Клейста, и все же он избегал встречи со своим опасным другом.
- Итак? - произнес Василенко, видя, что пленный, затянувшись табачным дымом, задумался и медлит. - Мы вас слушаем.
- Итак, - продолжал фон Эгерт, не затрудняясь в подборе русских слов. - Я буду говорить о бесславном закате полковника Руммера.
Рождественский придвинулся ближе. В уголке, примостившись на ящике, сидела девушка, взявшаяся невесть откуда, и, поскрипывая пером самопишущей ручки, стенографировала допрос.
* * *
Генерал-полковник фон Клейст созывал совещание командиров соединений и командиров некоторых отдельных частей, наступавших на Малгобек.
Со своим адъютантом, капитаном, фон Эгертом, прибыл на самолете и полковник Руммер. Он был бледноват; дряблые старческие щеки его подергивались от раздражения. Предчувствие не обманывало его: он будет вынужден дать резкий ответ командующему.
Комната, в которой Клейст созывал своих доверенных, была погружена в полутьму. Руммер со своим адъютантом явился одним из первых. Он уселся у единственного незанавешенного окна и, глядя на сад, глубоко задумался. Когда вошел генерал Макензен, полковник встал и сделал несколько шагов навстречу. Хотя одутловатое лицо генерала не выражало радости, все же разговор он начал в мягких тонах.
- Мне рассказывали о ваших доблестных подвигах, господин полковник, - сказал Макензен. - Вы оказались в числе тех, кто после проигранного сражения продолжает сражаться. Это уже кое-что значит!
- Благодарю вас, - ощутив укол, но не склоняя головы, ответил Руммер. - Позвольте и мне комплимент на ваш счет?
- Буду признателен!
- Должен сознаться, я наблюдал, как ваши танки, точно стихийное скопище, бесцельно блуждали по степи.
- Однако, господин полковник, вам не кажется, что вы имели слабость щадить свою пехоту гораздо больше, чем мои танки?
- Нет, мне это не кажется! - воскликнул Руммерт. - Прискорбно, однако, что некоторые считают пехоту разменной монетой, мой генерал.
Генерал Макензен и сам был раздражен; он не рассчитывал, что Клейст оставит его в тени. Теперь он отвел полковника в угол комнаты и там с заметным усилием продолжал примирительно:
- Мои ли танки, вашу ли пехоту - не все ли равно! Если фюрер потребовал нефти, нельзя было щадить любые средства. Не забывайте, русские готовы навязать нам войну еще на год. Это по меньшей мере! И было бы непростительно, если бы мы не понимали этого. Нация не выдержит, если русские поднимутся в рост!
- Они встали уже.
- Раздавим.
Улыбнувшись, словно испытывая собственную силу, Макензен резким броском правой руки ударил в мускул свой левой руки и провел по ней до кисти. Многозначительно вскинув седые брови, наигранно-уверенным тоном продолжал:
- Война моторов, господин полковник. Если потребуется, четырех из пяти русских мы отправим в небытие. Но нефть мы должны получить! И мы ее получим.
Полковник встряхнул головой.
- Со своей стороны я все предпринимал, чтобы, наконец, обеспечить Германию собственной нефтью. Я разве не понимаю, что кровеносные сосуды отечества засохнут без этой живительной влаги!
Макензен многозначительно вскинул ресницы, как бы говоря своим взором: "То-то!". Но Руммер продолжал уныло:
- Однако мне нечем обрадовать фюрера. Промыслы по нескольку раз переходили из рук в руки, а когда моя группа закрепилась в Малгобеке, они уже догорали. О добыче горючего в этом году не может быть и речи.
Генерал Макензен побледнел и так стиснул папку с бумагами, что она захрустела в его пальцах.
- Наши потери велики! - продолжал полковник. - Мы оказались тяжелораненными. Я сам душевно заболел в результате малгобекской операции.
- Очередная задача - Грозный! О, это несравненный источник! Советую не упускать случая. Для ваших же благ, господин полковник. - И, склонившись к волосатому уху Руммера, Макензен сообщил таинственно: - Фюрер сказал: "Если я не получу нефти, я должен покончить с этой войной". Способны ли вы представить такую перспективу?
Они присели к окну. Полковник взглянул в сад, где плясали солнечные блики. Ему представилось, что вся поверхность земли, покрытая мертвым листом, колышется, может быть, оттого, что у него все еще кружится голова.
- Зыбкая почва у нас под ногами, - проговорил он угрюмо.
- О, да! - подхватил Макензен. - Но я вспоминаю свое детство. В нашем родовом имении был единственный пруд. В начале зимы он покрывался тонким слоем льда. А я заядлый конькобежец. Если двигаться медленно, лет мог проломиться. Разгон! Представьте, господин полковник, такое у нас положение и в России. Равносильно смерти, если мы будем вынуждены остановиться на середине нашего целеустремленного пути…
- Мое поражение под Малгобеком опрокидывает ваши взгляды. С разгона мы врезались в пламя. Это не менее опасно, чем зыбкий лед. И все же они ударились о железную стену и очутились на самом зыбком месте.
- И что же?
- Я оставляю иллюзии для других.
- А для себя?
- Для себя я вынужден просить снисхождения у генерал-полковника фон Клейста. Но его снисхождение должно относиться только к моей душе!
Макензен усмехнулся.
- На склоне лет вы обрели странное свойство.
Полковник уронил голову на ладонь, локтем уперся в подлокотник и продолжал задумчиво:
- Если бы я просил снисхождения ради себя, эта просьба скорее выражала бы предательство… Но из памяти моей не уходят мои солдаты, убитые при штурме под Малгобеком.
Полковник произнес эти слова так тихо, что Макензен не разобрал бы их, если бы не вслушивался напряженно.
- Жалость к людям, - заметил генерал не громко, но зло, - присуща слабым, господин полковник. Только безвольные люди могут так говорить.
- Мне жаль не людей, а солдат! Они еще будут нужны. Вы скоро убедитесь в этом, мой генерал. Решающие схватки не здесь. Великое несчастье, что мы не знаем, где они произойдут!
- Боевой командир, и такие дурные мысли! - произнес Макензен, с усмешкой встряхнув головой. Длинные седые волосы рассыпались по его лицу. - Вы… пророчите нам разгром. И это вы?!..
- Но позвольте, мой генерал, - строго возразил Руммер. - Неужели вы думаете, что я только вам, а не себе грожу кулаком? Неужели вы не убедились, что и сама война - незримая судьба, которая, к несчастью, приносит нас в жертву бесцельно?
- Ваше возражение неубедительно, полковник Руммер, - не желая, чтобы кто-либо их услышал, зашипел Макензен. - Когда наши фельдмаршалы и генералы добивают остатки азиатских орд под Царицыном, вы мечетесь с затуманенной головой. Только теперь я понимаю справедливость поступка фюрера, сделавшего вас из генерала полковником. Жаль, почему не рядовым!
Макензен провел дрожащей рукой по слипшимся от пота волосам, закидывая их набок.
- Вы, прежде не знавший жалости к русским, теперь от страха перед ними без всякого стыда признаетесь в малодушии! Каждый немец обязан принести себя в жертву!
- Успокойтесь, генерал, - натянуто проговорил Руммер. - Я никогда не раздумываю, если речь идет о моей жизни. В моем положении принести себя в жертву - это лучший конец, но только бы во славу нашего отечества.
- Во славу фюрера! - с раздражением прошипел Макензен. - В его лице все наше отечество!
Склонившись к плечу Макензена, сдерживая себя, полковник ответил полушепотом:
- Я считаю вас своим другом. Позвольте мне сохранить это право? Тот, о ком вы сейчас говорили, это всего-навсего маска сегодняшнего дня.
В комнату гурьбой вошло человек десять. Чтобы прекратить разговор с генералом, полковник нарочно устремил взгляд к двери. Его левая рука слегка подрагивала, пальцами он шевелил на худом колене. Но лицо его было спокойно, и ничто в нем не выдавало усталости. Между тем он чувствовал себя так, точно его вытащили из горячей ванны. Больно резала песчаная пыль в глазах, воспаленных от бессонных ночей. Тихого разговора, возвещавшего появление Клейста, полковник не расслышал. Через минуту адъютант Шарке выкрикнул:
- Командующий!
Полковник вскочил. Его скрипучий голос слился с голосами других:
- Хайль Гитлер!
Клейст вошел хмурый и злой. После приветствия он резко выпрямился. К столу подошел с закинутыми назад руками. На лице его застыла тоска. Он спохватился, приобретая самоуверенный вид тех времен, когда отдавал приказы: "Штурмовать Малгобек внезапно и решительно. Захватить промыслы неразрушенными. Немедленно организовать добычу нефти. Такова воля фюрера!".
Клейст тяжело опустился в кресло, не сказав своим подчиненным обычное: "Прошу садиться, господа".
Стоя за спиной у генерала Макензена, полковник Руммерь подумал: "Командующему хочется, чтобы все присутствующие дрожали так же, как ему предстоит дрожать перед Гитлером, когда тот, наконец, вызовет его в ставку с отчетом".
Совещание началось с доклада начальника штаба фронта. Особое внимание он уделил операциям на левом берегу реки Терек, направленным против гвардейского стрелкового корпуса, с приданными к нему специальными техническими частями. Слушая доклад, Руммер еще сильнее и явственнее почувствовал, что в последующих боях Гитлер будет бессилен раздуть огонь, чтобы сжечь преграду, вставшую на пути к нефти. В докладе подчеркивалась перемена в действиях танковых соединений. Полковник подумал с горечью: "Сломились клещи!". Он считал самым разумным раскрыть глаза, чтобы дальше и как можно глубже заглянуть в причины замедления блицкрига. Уже настало время называть вещи своими именами. Но по смыслу излагаемого полковнику казалось, что командование не осведомлено о нарастающей силе сопротивления русских. Все неудачи последних недель и даже тот факт, что силами гвардейского корпуса части Руоффа были отброшены на шестьдесят километров, начштаба расценивал, как досадную случайность. Отступление на главном Моздокском направлении называлось малозначительным эпизодом на общем фоне побед на Кавказе.
В очередных задачах превалировал вопрос о захвате грозненской нефти с направления: Прохладное, Татартупское ущелье. Ближайший удар по группировке советских войск, сосредоточенный на подступах к городу Орджоникидзе, намечался в районах Беслан, Алагир, Ардон. А дальше должен был последовать прыжок через верхний обрывистый Терек, по плоскогорью, в низменность Сунжи - к Грозному.
Руммер мысленно констатировал: "Потребность в нефти становится трагической. Посмотрим, что нам даст новое направление".
Полковник морщился и хмурил брови, слушая, как произносились торопливые фразы, словно здесь уточнялись только детали дальнейшего наступления. "Они смакуют желаемое, заранее считая, что все это уже не вызывает сомнений, все будет так, как здесь говорится", - с возмущением думал он. Но каково же было его удивление, когда Клейст вдруг заявил:
- Прежде было очевидным, что русские теряют голову и теряют почву под ногами. Нация рассчитывала получить на Кавказе нефтепромыслы неразрушенными. Мы не слишком смутились, когда нам не удалось организовать добычу майкопской нефти. Но совершенно нетерпимо, что вместо нефти в Малгобеке мы захватили пламя и дым! В это трудное время Грозный питает высококачественным бензином авиацию большевиков. Я приказал бомбить нефтеперегонный завод и нефтехранилища. Грозненскому заводу мы вынуждены нанести такой удар, чтобы никто не смог использовать его до нашего вступления в город!
Генерал Макензен испуганно и недоуменно взглянул на Клейста. "Бомбить? - подумал он изумленно. - Но ведь это означает уничтожить самую мечту, к которой мы так стремились! Допустим, - продолжал он рассуждать в уме, - в данной обстановке такая необходимость назрела. Но сможем ли мы, захватив Грозный, немедленно организовать переработку нефти?". Макензену хотелось вскрикнуть: "Я протестую!". Осторожность же сдерживала этот порыв. Генерал опасался, как бы Клейст не бросил в ответ: "Вы делите шкуру неубитого медведя. Вас ослепила перспектива стать акционером грозненских промыслов…".
От Клейста не ускользнуло выражение неудовольствия на лице командующего танковой армией. Его пристальный взгляд задержался на Макензене. И сумрачная тень проползла по раздраженному лицу командующего.
- Я не сомневаюсь, многие из вас, господа, отлично понимают, что у меня есть основания выразиться более ясно, - произнес Клейст тоном человека, обладающего властью.
Казалось, взглядом Макензен спрашивал вызывающе: "Что вы хотите этим сказать?". И Клейст ответил:
- Я имею в виду неоправданные надежды и печальный итог операции под Малгобеком.
Старик Руммер торжествовал.
"…Песок, в котором утопают наши кованые каблуки, давно перестал быть надежной почвой, - думал полковник. - Я не приобщен к тайным планам командования, к тем планам, которые исходили из ставки Гитлера, и тем не менее мне была ясна авантюристичность затеи корпорации выскочек и недорослей. Наконец и Клейст почувствовал, что армия наша, прежде упругая и стройная, делается рыхлой, расслабленной".
Однако торжествовать полковнику Руммеру пришлось недолго. Из дальнейшей установки явствовало, что теперь придется рассчитывать на удвоение силы удара за счет подъема духа солдат. "Этот дух уже растворился в неопределенной, в бесформенной линии фронта от Азовского моря и до Ногайских песков", - мысленно иронизировал старый полковник. - "Фюрер сказал!", "Фюрер потребовал!", "Все или ничего!". "Так легко только балаганить, но с ефрейторскими военными познаниями невозможно победить русских…".