XVI
Ночью Лена разыскала Колю Рычкова, который теперь находился в третьей роте. Встретил он Лену так радостно, что, казалось, с огромным усилием сдерживал слезы.
- Остался один, - торопливо жаловался Рычков. - Второй номер убит. А комиссар наш, наверное, о сыне расспрашивал?
- Еще бы!
- Вот мальчонка, а? потеряла его мать.
- Подожди, - проговорила Лена, - а по-моему, он потерял мать. Она же без вести пропала.
- Да ну, без вести… Воюет она. Тоже по вашему, по санитарному делу… Ждет ее сюда Александр Титович. Штаб дивизии запрос сделал, чтобы Марию откомандировали в наш батальон.
- Откуда тебе это известно? - живо спросила Лена.
Рычков рассказал о встрече Рождественского с женой. Лена вздохнула и отвернулась, ощутив в сердце горечь и пустоту. Но она не раскаивалась, что не послушала начсандива и не осталась работать в медсанбате.
- Коля, возьми меня вторым номером на ПТР, а? по совместительству вроде?
- Согласится ли старший лейтенант? - усомнился Рычков.
- А он и не узнает. У меня же не всегда будет дело медсестры. Я пригожусь, поверь.
- Оставайся пока.
- Не пока, а насовсем.
Загадочно помолчав, Рычков проговорил:
- У вас, Лена, голос какой-то особенный, словно кто-то обидел вас чрезвычайно.
Лена встряхнула головой:
- Разве найдешь человека, чтобы он чем-нибудь не был обижен?
- Разные обиды случаются, - выпытывал Коля. - вот, наше общее дело, скажем… Все мы за эту обиду сами стараемся навернуть обидчика. Да в ухо! Чтоб с катушек долой. А бывает, что душевно обижен человек. Своим, близким человеком обижен, например…
- Не будем об этом распространяться, Коля. Смотри, что означают эти две ракеты позади нас?
Оглянувшись, Рычков проворчал:
- Опять фашисты полезли. Вот наши и сигналят: внимание!.. Стало быть…
Воздух впереди темнел и словно струился. Лене мерещились таинственные тени, множество разнообразных неясных очертаний, то будто вставших в рост и колыхавшихся, то прижатых к земле и ползущих к окопам. Они делились и все приближались. Но ни одно из этих призрачных очертаний не вырисовывалось ясно. Справа и слева раздавались автоматные очереди, а когда отщелкивал станковый пулемет, слабый треск словно смолкал. И Лена снова и снова видела, как из пулеметного дула вспыхивало маленькое пламя, вспыхивало и мгновенно дробилось на синевато-бледные искры.
- Кажется, ползут, Коля? - прошептала она.
- Ночью всегда кажется.
- А во-он!.. Ползут, я же слышала, - настаивала она.
Не желая демаскировать себя, Рычков до поры до времени не открывал огня. Ветер холодными мелкими снежинками бил в лицо. В мрачной вышине мерещилось наслоение каких-то волн пластами застилавших одна другую.
У Лены учащенно билось сердце. Она с напряжением ожидала чего-то почти позабытого, будто какой-то страшной игры в жизнь и смерть.
Неожиданно совсем близко прогрохотал взрыв. Отшатнувшись, она ударилась плечами о противоположную стенку окопа, но не вскрикнула. Торопливо поставив пистолет на боевой взвод, оцепенела, прислушиваясь.
В расположении обороны продолжали вспыхивать и гаснуть огоньки, рвались гранаты, коротко вздрагивала холодная почва. От этого создавалось впечатление, что все кругом задвигалось, засуетилось и словно задрожала тьма. Ночь наполнилась сплошным автоматным треском.
- Как сюда прибыли, все время вот так, - тихо проговорил Рычков, ближе придвигаясь к Лене. - Не бывало у противника, чтобы он лез в ночное время. А теперь вот прут чаще всего в потемках.
Лена отчетливо услышала приближающийся топот, чужую речь, хрипение, крик… Ближний, призрачный силуэт качнулся и исчез.
- А-а!.. - раздалось слева.
- Бей в упор! - донеслось с другой стороны.
Лена увидела вторую тень, быстро скользнувшую к окопу. Тень порывисто выпрямилась. Огромное тело стремительно приближалось, заслоняя собой бегущих позади. Что-то тяжелое мягко рухнуло перед окопом.
- Так вас! - яростно хрипел Рычков.
И снова палил секущими очередями из автомата.
- Отхлынули! - проговорила Лена.
- Не дать опомниться. В штыки! - громко приказывал знакомый голос.
- Наш комиссар! - взволнованно сказал Рычков. - А мне запрещено в атаку… при ружье я!..
Но Лена уже не слушала его.
- Вперед! - полетело по цепи окопов. По голосу оба они узнали старшего лейтенанта Метелева. - Вперед!
Лена привстала. Мимо нее, крепко стуча каблуками сапог, пробежало несколько человек. Она выскочила на запорошенную снегом землю. Впереди мелькнул огонек, мелькнул и исчез, словно огненное пламя вырвалось из черной пасти или какое-то чудовище приоткрыло глаза и сразу зажмурилось. Потом что-то залязгало, застонало. Лена поняла: наши уже перескочили первые окопы противника. Вдруг кто-то рядом поднялся во весь рост. Возле ее уха раздался злобный крик врага. Он навалился на Лену сбоку, она забилась в его руках. Внезапно вблизи грохнул оглушающий взрыв…
Земля закачалась. Перед глазами медленно расплывались синевато-искристые огромные круги.
Лена силилась овладеть собою, но мешал неразборчивый, непривычный звон в ушах.
Коснувшись лицом земли, она застонала, словно вдруг осознав мучительную затерянность и свою ничтожность в сравнении со страшным мраком, беспредельно царившим над ней…
- Ко-ля… Помоги!..
Крик ее был очень слаб, или его проглотили иные звуки. Лена не услышала собственного голоса. Подумалось даже, что она только шевелит ртом, не произнося слов. Она не слышала и грохота боя. Все больше напрягала она слух, но ничего уловить не могла. Наконец, она поняла, что случилось. Было страшнее всего остаться глухонемой. И ноги…
"Ну почему совсем перестали слушаться ноги?". Силясь приподняться, Лена тоскливо посмотрела вперед. Казалось, она видела, как колебался воздух над местом рукопашного боя. И в то же время ни звука, ни шороха не улавливала она слухом; только шум и шум в голове да ощущение приторно-сладкой слюны во рту: "А быть может, хлынула кровь?". Лена оперлась на локоть, ладонью ощупала губы. Они были сухи. Прикоснувшись щекой к заснеженной сырой земле, она ощутила нестерпимую жажду.
XVII
Девятого ноября в сумерках группа солдат и командиров собралась у свежей могилы. Вокруг кружились снежинки; в низком небе тускло мерцали звезды. За передним краем полыхал безжизненный блеск ракет, точно враг напоминал, что он еще здесь и продолжает бороться за Гизель. Солдаты негромко переговаривались, другие хмуро смотрели в землю, будто стараясь не замечать близости врага.
- …Товарищи, братья наши, - сказал Рождественский, и голос его дрогнул, - прощаемся мы с вами без салюта…
Ветер кружил снежинку и уносил их в степь вместе с вялой кукурузной листвой. В Гизеле полыхал пожар, вздымая в ночную тьму длинные языки пламени.
- …Товарищи, мы клянемся…
Рождественского тесно окружали солдаты. Кто-то выкрикнул несколько слов, но их никто не понял. Кто-то вскинул автомат и потряс над головой.
Рычков не меньше других испытывал горечь. Слушая шелест ветра, он думал о Лене: "Неужели и она в этой братской могиле?..".
Отчетливо вспомнилось ему первое ранение, когда Лена наскоро перевязала его, и он видел, что она страдает, сочувствует ему. "Лена, Лена!.." - чуть слышно с болью повторял он.
Солдаты уже расходились по своим ротам, наполняя ночь шорохом торопливых шагов.
Шагая рядом с Рождественским и еле поспевая за ним, Рычков говорил:
- Словно вот и сейчас тут она, товарищ капитан. Невозможное дело позабыть нашу девушку, товарища такого хорошего… неужели и она в этой могиле?
Рождественский тронул его за локоть и остановился.
- Не только Лену… Но об этом не надо… - сказал он с тяжелым вздохом. - Мы не знаем, где она.
Они снова пошли вперед, не встретив до командного батальонного пункта ни одного человека. А позади лишь завывал лютый ветер. Правей послышался грохот танков. "Наши!..". Рождественский знал, что наше танковое соединение скапливалось на исходных позициях к утреннему бою.
Командный пункт батальона уже не был таким, как прежде, - он стал непрерывно подвижным. От переднего края майор Симонов отставал только на сто-двести метров. Рычков увидел перед собой двух людей, лежавших на земле, прикрытых плащ-палаткой, из-под которой просачивался мутноватый свет фонарика.
- Нет, не сюда, а правей, еще правей, - слышался голос из-под палатки, - так, чтобы наша первая рота зацепила кусок окраины Гизеля. У вас на правом крыле рота старшего лейтенанта Метелева?
- Так точно, товарищ подполковник.
- Добре. - Василенко встал. Пряча карту в планшет, Симонов тоже поднялся.
Заходите справа - до дороги, примерно, а на рассвете ударим по Гизелю. Идите в обход и сами, майор. Там будет нужен ваш глаз. А на левый фланг комиссара пошлите.
- Слушаюсь.
Рычков торопливо зашагал в расположение третьей роты и встретил озабоченного Метелева.
- Вблизи от меня со своей пушкой находись, - приказал Метелев. - В атаку пойдем - не отставай, не теряйся во тьме, слышишь?
Рычкову стало надоедать противотанковое ружье. Из-за этого ружья его боевая жизнь протекала в одиночестве и казалась мучительно однообразной. В моменты атак он должен был бежать позади роты - "Не отставай!". А за девятое ноября со стороны врага не было ни одной танковой атаки против батальона.
И вот, наконец, позади в небо взмыли оранжевые ракеты: одна, две, три… Рычков понимал это условное обозначение: "Ага, бегом - быстро вперед!" - подумал он и услышал голос Метелева:
- Вперед!
Вскочил и Рычков. Было неудобно бежать с неуклюжим противотанковым ружьем. А впереди уже всколыхнулось дружное "Ур-ра-а!..", и Рычкову хотелось быть вместе с другими, но Метелев подал команду:
- Ложись!
Лежа в грязи, Рычков тоскливо думал: "Четвертые сутки и все так вот: вперед - ложись!".
- Н-ну! - прозвучал голос комбата. - Опять залегли, Метелев?
Старший лейтенант не ответил, но Рычков старался угадать, о чем он думал.
Симонов пригнулся, вглядываясь в дорогу, идущую от Гизеля на Архонскую. До канавы у обочины шоссе было совсем близко.
- Еще бросок, - сказал Симонов. - У дороги укроемся, надо вперед, Метелев.
- Не поднять людей, - возразил тот. - Видите, какой огонь бушует.
- Требуху свою пожалеют, встанут, - с ожесточением сказал Рычков. - Невозможно лежать под огнем.
- Вот уже два мнения, - с упреком отметил Симонов. - Пересыпкин, две оранжевых и одну красную - давай!
- Есть - две оранжевых и одну красную!
Захваченный общим движением вперед, Рычков, взглянув по сторонам, представил с поразительной ясностью всю картину второго броска - не штурма и не атаки, а короткого рывка, с расчетом на одну лишь пядь земли, которую все еще занимал противник.
Третья красная ракета означала - ползти! Конечно, насколько хватит терпения и насколько это будет возможно.
Рычков полз рядом с Метелевым. На полпути Метелев взял его за ворот, притянул к себе, зашептал:
- Пробирайся до мостика. Оттуда будет хороший обстрел из противотанкового ружья.
- Есть, - шепотом ответил Рачков.
- Я сейчас подниму роту, не зевай! Быстрей работай ногами.
- Есть не зевать.
Рядом полз Симонов. И вдруг он сделал рывок и необычно звонко крикнул:
- Вперед!
И снова послышался топот человеческих ног. Ярче засветились ракеты, и воздух стал дымчато-лунным.
Рычков увидел Симонова, скатившегося в глубокую канаву у дороги и сразу сунувшего руку в карман.
- Перекурим это дело, - предложил он Метелеву так же спокойно, как говорил, бывало, после учебно-тренировочных занятий. - Вот тебе и не поднимем, уважаемый Михаил Павлович! Подняли, раз надо!
- Тут затишней, - согласился Метелев. - У вас, товарищ майор, не найдется на маленькую закруточку?
- Я же сказал, перекурим. Означает сие - приказ!
Хотя Метелев и знал, что Симонов вновь скомандует: "Давай!", он смотрел на майора влюбленными глазами. Страдание в эти бессонные ночи и тяжесть на сердце за павших смягчались сознанием, что оба они вместе разделяют опасность и все трудности жестокого и непрерывного боя. Давным-давно Метелев перестал обижаться на Симонов за его придирчивый нрав.
- А дальше какая задача? В Гизель вступим? - спросил он.
- Краешком пройдем. Будем обтекать с правого фланга, за жабры чтоб взять… И вообще дивизии приказано больше выбрасывать вперед правое крыло.
- По-видимому, ставится задача - прижать противника к горам?
- По-видимому, - неопределенно ответил Симонов. - Пересыпкин!
- Я слушаю вас, - мигом откликнулся связной.
- Как ты полагаешь, должны мы знать, что делается у нас на левом фланге?
- Конечно, товарищ майор, это моментом разузнаем.
- Там комиссар, повидайся…
- Есть повидаться с комиссаром.
- Почему у них там затихло?.. Странное дело, не понимаю причины.
- Я им так и скажу…
- Он сам тебе скажет, что надо.
Наступил рассвет. Сквозь туман проступили очертания построек Гизеля. Стали различимы силуэты тополей. Оглядываясь с дороги налево, Симонов еще раз убедился, что батальон выдвинулся к противоположной стороне Гизеля.
Тем временем туман постепенно поднимался кверху, скапливаясь в сгустки. Ветер раскидывал косые тучки, разгоняя по небу длинные дымчатые полосы.
Симонов приказал младшему лейтенанту Пантелееву продвинуться со взводом вперед и произвести разведку.
Прибежал Пересыпкин.
- Нету в Гизеле! - выпалил он, не переводя дыхания.
- Кого нету? Что ты болтаешь?
- Врага нету, товарищ майор!
С минуту Симонов молча смотрел на Пересыпкина.
- Ясно. - Он обернулся к Метелеву. - Воспользовались ночью и оторвались от нас.
- Не от хорошей жизни бегать стали. Черт с ними.
Сидя на бровке канавы, Симонов заглянул Метелеву в глаза:
- Вам следовало бы лучше подумать…
- Товарищ майор, но ответьте мне…
- Вперед приказываю… Вот мой ответ.
Уже в походе, догоняя отступающего противника, Симонов примирительно сказал Метелеву:
- Не-ет, с Кавказа полегонечку удрать мы им не дадим! А если некоторым посчастливится, так уж только чтобы без штанов удирали. Технику пусть оставят здесь. Чтобы второй раз с Макензеном нам не встречаться.
XVIII
В первые дни гизельской операции Клейст не без основания испытывал удовольствие от действий своих войск. Через каждые два часа адъютант приносил ему ленточки радиограмм от Макензена, сообщавшего о накапливании сил для решительного штурма Терского рубежа.
- Завтра! - сказал майор Шарке, положив перед командующим очередную сводку. - Макенезен сообщает: к штурму готовы! Наш почтенный генерал завтра будет за Тереком!
Клейст с нетерпением ожидал момента, когда, наконец, накапливание сил будет закончено. И вот сейчас ему показалось, что теперь наступит тот желанный мир между ним и командующим танковой армией, в который оба генерала прежде не верили, но к которому Клейст всегда стремился. В первую очередь он, генерал-полковник Клейст, старался продемонстрировать полное согласие с генерал-полковником фон Макензеном. Конечно, Клейст не верил в то, что Макенезен мог бы вдруг почувствовать к нему что-нибудь вроде привязанности, но все же отношения их, по его мнению, - должны были бы стать более дружескими. Этого требовала деловая заинтересованность.
- Мне очень нравится ваш оптимизм, майор Шарке, но еще рано полагать, что генерал-полковник успешно справится с такой сложной задачей.
- Но сами события - реальность, мой генерал!
- Майор! - сказал Клейст. - Не обольщайте себя. Дождемся завтрашнего утра. Нам с вами хорошо знакома одна из пословиц этих русских: "Цыплят считают по осени".
В сознании же у Клейста зрело убеждение, что 13-я и 23-я танковые дивизии прорвут терскую оборону русских. Более того - Грозный перестал быть пределом его мечты. Сквозь вечернюю мягкую тьму генерал-полковник уже представлял зыбкую гладь Каспийского моря. "В нем, - думал в эту минуту командующий, - сейчас отдыхает солнце… А там, за морем, - хлопок! Туркмения, Узбекистан, Таджикистан, Афганистан, Индия. Чудесный мир, сотканный из нитей золота. Индийский океан - колоссальнейшая колыбель - в ней днем и ночью будут покачиваться военные и торговые корабли великой третьей империи!".
Нужно было провести долгую осеннюю ночь, прежде чем наступит… Нет, не рассвет, - осуществление мечты. Клейст верил, что это будет началом окончательного разгрома Северо-Кавказской группировки русских войск.
Утром он неожиданно получил от Макензена поразившее его сообщение. Оказывается, генералу Червоненкову удалось перегруппировать свои войска, и его группировка пополнилась гвардейским стрелковым корпусом, переброшенным в район Орджоникидзе и Моздокского участка фронта. Клейст сумрачно посмотрел вслед майору Шарке, принесшему эти неприятные сведения. Размашистым движением загасил окурок сигареты об изразцы печи и швырнул его в камин. Он был бледен, его дряблый, раздвоенный подбородок дрожал. Подойдя к столу, он тупо уставился в карту, испещренную синими стрелками, затем опустился в кресло. Облокотясь на стол и обхватив голову обеими руками, долго оставался неподвижным.
Но как ни велико было разочарование Клейста, ему и в голову не приходила мысль о том, чтобы пересмотреть порядок взаимодействия своих войск. И он не намеревался отказаться от запланированных сроков прорыва Терского рубежа. Позже в эфир был брошен Макензену лаконичный приказ; "Массируйте танковые, сосредоточьте артиллерийские удары по стрелковому корпусу полковника Мамынова". В течение дня Клейст оставался спокойным. Но уже шестого ноября, после нескольких неудачных танковых атак, сердце стало сосать беспокойство. Каждая новая сводка показывала, как слабеют аргументы в пользу его личного оперативного плана. Продолжая поиски средств улучшить положение своих войск, он стал подумывать, что Макензен растерялся. "Он угорел в кругу своих противоречивых идей", - злобно думал Клейст.
Макензену он радировал: "Приказываю седьмого ноября в восемь ноль-ноль в полном соответствии с заранее установленным порядком способов действий смело и решительно форсировать реку Терек". Приказ заканчивался недвусмысленным намеком: "Прекратите выжидать счастливого случая".
В дисциплинированности Макензена Клейст не сомневался: его приказ будет выполнен. Но теперь он уже не был уверен, что 13-я и 23-я танковые дивизии непременно прорвутся за Терек.
Долго сидел Клейст у стола, заставляя свое пожелтевшее лицо улыбнуться, потирая руки, как человек, сделавший смелое и очень выгодное дело. Но в остекленевших глазах его не было уверенности. Ведь завтра может совершиться самое ужасное, самое худшее, что могло случиться: потеря двух третей танковой армии и, таким образом, выход из строя основной ударной силы, брошенной против Северной группы русских войск.
Майору Шарке он приказал следить за ходом выполнения приказа и доложить обо всем лишь после прорыва Терского рубежа, а сам в полном одиночестве стал ходить по кабинету. Наконец, в изнеможении Клейст прилег на диван, но уснуть долго не мог, тем не менее он чувствовал, что отдыхает. Он любил поваляться вот так, без напряжения нервов, с расслабленным телом.