- Знаю, что ты занят большим делом, это я хорошо знаю и не могу требовать от тебя, чтобы ты являлся домой, когда мне этого захочется и на сколько захочется. Но я также не могу и молчать!.. Ведь заболеешь, папочка!
- Заболеть никак не имею права, - возразил Максим Михайлович и, обняв Наташу, тихонько повел ее к дивану. - Посидим немножко рядком! Значит, ты соскучилась?
- А как ты думаешь?
Он, не отвечая, взял ее теплые руки в свои большие ладони. Она успокоилась. Сидела молча некоторое время, глядя на него, как на что-то загадочное, не совсем понятное ей.
- Я верю, мы обязательно разобьем Клейста! - сказала она.
- Да, - убежденно сказал генерал. - Наш народ негодует и ненавидит оккупантов. Они оскорбили само достоинство человека. И советский солдат прекрасно понимает, какая на нем лежит огромная ответственность перед Родиной за ее великое будущее, за ее спасение от варваров! Он будет драться насмерть - да!.. Я побывал не в одном окопе, в блиндаже, в траншее; побывал не в одном большом и маленьком штабе; я знаю своих людей. Народ у нас высокопатриотичный: он будет драться насмерть во имя жизни! Благо - у нас теперь есть чем драться!.. Не те мы теперь, какими в августе были!
- Как жаль, что я не мужчина, - вздохнула девушка. - Я бы тоже… Я отомстила б гитлеровцам за маму!
Генерал грустно взглянул на девушку из-под своих густых седоватых бровей, затем отвернулся и словно мимоходом обронил:
- Надо было бы заниматься тебе в институте, Наташа.
- Зачем ты так говоришь, папа? Ведь мое присутствие около тебя необходимо! Помнишь, как в последнем письме мне писала мама: "Наташа, возможно, тебе придется подумать о том, чтобы позаботиться об отце. Береги его, девочка". Я это письмо знаю наизусть. И не пойми меня так, что я беспокоюсь за твое здоровье только потому, что люблю тебя!.. Нет, я немножко представляю, как заботой о командующем я могу помочь Родине. Когда ты хорошо покушаешь, хорошо отдохнешь, ведь ты тогда будешь яснее и дальше видеть, как нужно побить Клейста. Ведь верно, папа?
- Верно, девочка! - сказал он, глядя на нее и думая: "Да. Она у меня не из робких, а такой казалась меленькой и застенчивой".
- Ты мне очень помогаешь, - продолжал он. - Но ты не забывай того, что сама сказала, - у меня большое дело, большая ответственность, и это важнее и здоровья, и всего на свете…
- Папочка, почему ты никогда не рассказываешь мне: что делает командующий?
- Командующий, дочурка? А вот… Час за часом, день за днем, вооружившись циркулем и линейкой, карандашами, решаю характер предстоящего боя. И командиров надо расставить умело. Одни хороши в обороне: займут ее, точно каменная гора - не сдвинешь. Ударит по ней противник, искры полетят, а люди - ни с места!.. А другие лучше в наступлении. Мысленным взором они проникают в тыл врага, быстро схватывают любое изменение в обстановке, а такое умение совершенно необходимо командиру при стремительном броске вперед… Так что надо каждому наметить его роль в предстоящей схватке. - Он помолчал… - Затем продумывать приходится, например, такие вопросы - стоил ли везде лезть с одинаковой настойчивостью в лоб или все сделать так, чтобы противник без этого побежал. А мы ему по пяткам да по бокам с флангов ка-ак дадим!.. Он те боеприпасы, которые мог выпустить по нашим людям, и бросит, лишь бы легче было бежать ему. А дальше, доченька, наша задача уже не только в том, чтобы выбить немцев из обороны. Нужно еще и развить наступление - гнать их и гнать с Кавказа! Вот и планируем, какие соединения пойдут сначала, какие придут им на помощь, где нужно сосредоточить танки, куда подтянуть артиллерию, реактивные минометы. Все это командующий со своим штабом предусматривает за много дней до того дня и часа, когда начнется бой. Хорошо продуманный и спланированный оперативный план спасает сотни и тысячи жизней советским людям, доченька.
Наташа внимательно выслушала отца. Затем лукавая улыбка пробежала по ее лицу, шевельнула уголки полных губ, осветила большие, темные, как у отца, слегка дерзкие глаза.
Максим Михайлович взглянул на дочь, и тень досады скользнула по его лицу. "Опять что-нибудь выдумывает!" - подумал он и не ошибся. Девушка подвинулась к нему поближе и обе свои ладони сунула ему под руку повыше локтя.
- Папочка, а ты не скажешь мне, когда запланирован бой?
- Что за несерьезный вопрос? - рассердился генерал.
- Ну не злись! - попросила она. - Я хочу договориться: возьми меня с собой, когда ты поедешь к месту боя.
Генерал резко поднялся и прошелся по кабинету.
- Так договорились, а? - не отступала Наташа, думая про себя: "А, ты находишь мою просьбу неприличной, - ну что ж, а я все равно добьюсь - возьмешь! Я же знаю, что ты не откажешь мне!".
- Бой - это дело завтрашнего дня, - как-нибудь позже поговорим об этом, - наконец сдержанно сказал генерал. Он умолчал о том, что приказ о наступлении войскам уже отдан.
* * *
В частях и подразделениях только ждали установленного часа, - когда запламенеет рассвет.
Придя на командный пункт, Магура застала Симонова в странно приподнятом настроении. Она не хотела просить его - поберегись, Андрей, - но в то же время ей трудно было совладать с собой. И когда их взгляды скрещивались, глаза ее глядели на него прямо и вопросительно, но затем веки ее слегка щурились, взор тускнел.
Чтобы не выдать своего волнения за любимого, она отворачивалась от него. И в то же время все думала и думала: "Бой будет страшный, - неужели всему конец?.. О, жизнь, как ты легко можешь выскользнуть… из любимых, даже из самых крепких рук, - и нет тебя!.. Счастья было одно мгновение, и не станет его, - потом в страшном одиночестве обступят мучительные воспоминания…".
- Вижу - волнуешься? - вдруг тихо спросил Симонов.
Она виновато пожала плечами и, ничего не сказав, вышла из землянки. Было самое мучительное, напряженно-мучительное время перед началом боя. Над всем заснежено-морозным полем перед рассветом наступила странная, прямо оглушительная тишина. Магуре минутами казалось, что это она себе заложила уши ватой, что нередко делали на фронте, опасаясь простуды.
Когда Симонов вышел из землянки, Магура сидела на ящиках из-под патронов, подобрав под себя ноги и поглубже нахлобучив ушанку на лоб; ее вдруг сгорбившаяся фигура четко рисовалась на хмуром небе.
- Ну? - положит тяжелую руку ей на плечо, сказал он. - Ведь не в первый же раз!.. И вообще лучше бы о хорошем думать, - веришь - смелее действуешь. А это главный залог успеха.
- Знаю, но не могу не волноваться! - она быстро повернулась и ткнулась лицом ему в грудь. - Все же будь осторожней, Андрей! Тебе, конечно, нужно верить в себя… чтобы другие в тебя верили. Без веры и победы не может быть… и все же… будь осторожней. Пожалуйста, ради меня, Андрюша!
Она почувствовала, как вздохнул Симонов, по-видимому, собираясь что-то сказать ей. Но в это время его позвали к телефону. Правда, скоро он снова вылез из землянки. Быстрым шагом он подошел к ней, нагнулся и колючками своих усов коснулся ее озябшего лица: поцелуй был короткий и какой-то совсем неловкий. А Симонов уже отвернулся и тотчас словно провалился в мутноватом тумане.
Магура осталась сидеть на ящиках, вся похолодев, прислушиваясь, как замирают его шаги. "Начинается!" - мелькнула мысль. Спустя несколько минут ей показалось, что какой-то еле уловимый трепет внезапно пробежал вокруг. И уже можно было различить, как низом, в предгорье, плывет глухой гул. Затем утреннее молчание совсем расступилось, поле стало наполняться сначала тихим, но постепенно все нарастающим человеческим говором, шорохом нападавшего за ночь сухого снега под ногами. Но все это быстро было поглощено глухими ударами орудий, залпами реактивных минометов, гулом моторов и скрежетом гусениц. И хотя все существо Тамары Сергеевны уже наполнилось упругой напряженностью, словно она готовилась к прыжку, и от минутной расслабленности не осталось и следа, когда к ней подошел Шапкин, она еще сказала:
- Сто раз вот так, а я все не могу спокойно выносить ни одной этой идиотской ноты! - Затем встав, уже совсем спокойно добавила: - Пора браться за дело, - и подобрала под ушанку выбившиеся, немного заиндевевшие и поэтому казавшиеся седыми пряди волос.
И как раз в это время гулко застучали станковые пулеметы. Мелкая, частая дробь автоматной трескотни то вспыхивала слева, то с молниеносной быстротой перекидывалась на правый фланг. Далеко впереди появлялись и исчезали бледные отсветы снарядных взрывов, а реактивные мину точно отбивали чечетку на промерзшем помосте, где-то в светлеющем от необычайного рассвета поле.
ХХХ
О наступлении войск генерала Червоненкова в штабе фон Клейста в первые дни знала лишь небольшая группа старших офицеров. Размякший и подавленный генерал-полковник счел за лучшее до поры до времени умалчивать об этом. Он даже с Редером, уже съездившим в Берлин и невесть для чего вернувшимся опять и досаждающим теперь командующему своей любознательностью, стремлением узнать и увидеть что-то новое как в ходе событий войны, так и в самом фон Клейсте, не говорил о поражении группировки Руоффа. "Не-ет, этот брюзга нефтепромышленник неспроста подстерегает каждый мой шаг, - с раздражением думал он, - неспроста у него такой интерес ко всяким, казалось бы, несущественным подробностям превратностей моей судьбы. Его присутствие в моем штабе вызвано предубежденностью ко мне со стороны определенных лиц и ничего хорошего не предвещает".
В действительности Редер явился в штаб Клейста как представитель немецких промышленников, уже начавших исподволь искать путей новых ориентаций в большой государственной политике. Ему и самому надоело "торчать" здесь, как он говорил, - "около действующего вулкана, из которого того и гляди начнет извергаться расплавленная лава". Но дело остается делом, - быть может, здесь случилось далеко еще не самое худшее… Он даже иногда подумывал: а может, Клейст прав, когда говорит, что проигранное сражение в сорок втором можно будет переиграть в сорок третьем году? В его обязанности входило доложить о том, что нужно изменить во всей гитлеровской машине, чтобы обеспечить именно такой оборот событий.
Но постепенно Редер все больше убеждался, что каждое новое заявление командующего не вытекало из внутреннего убеждения его в правильности сказанного и задуманного, и теперь вообще все, что говорил Клейст, представитель промышленников ставил под сомнение. Он и тот самый широкоплечий немец, который прибыл сюда с ним еще осенью, вечером сидели в ресторане гостиницы и ожидали ужина. Здесь все было сделано щедро, почти пышно… С потолков свисали большие хрустальные люстры, в их свете еще богаче выглядел мрамор колонн. Но панели до того лоснились грязью, что вделанную в полированный каштан замысловатую инкрустацию невозможно было отличить глазом. И голубой бархат свезенных сюда из музеев и театров кресел, и лепные орнаменты потолка, окаймленным золотыми жгутиками, - все здесь не располагало к себе Редера и не успокаивало.
Сидя за столиком напротив стоявшей в небольшой кадочке пальмы, глядя на ее верхушку, он так запрокинул голову, что кадык выдавался, словно в пищеводе у него что-то застряло. С каким-то отупелым вниманием и грустью глядел он на лапчатые и пожелтевшие, уже сохнущие, уныло склонившиеся книзу листья пальмы. Затем устремил блуждающий взор в окно, за которым виднелся подъезд соседнего дома с двумя гранитными львами при выходе, - звери тоже выражали собой какое-то горестное недоумение, и особенно Редера раздражали их премерзко раскрытые и запорошенные снегом каменные рты.
- Когда же, наконец, нам подадут нашу яичницу с ветчиной?! - наконец возмутился широкоплечий немец, позванивая вилкой по пустой тарелке.
- Успокойся, Макс, - еле расклеивая жирные губы, сказал Редер, - может статься, яичницы вовсе не будет.
- То есть - как?.. А что же мы будем есть?
- Виноваты куры, господа, - заметил насмешливо офицер, сидевший за соседним столиком. Другой офицер, молодой и тщедушный, в чине лейтенанта, называл его капитаном Лихтером.
- Почему - куры? - повернувшись не спеша к офицерам, с подчеркнутой солидностью спросил широкоплечий Макс.
- Как почему! - невозмутимо продолжал Лихтер явно издевательским тоном. - Нести яйца - монополия кур. А кому, как не вам, знать, что такое есть монополия? К примеру - монополия по добыче кавказской нефти!
Сказав это, Лихтер сутулыми плечами откинулся к спинке стула и обжигающим взглядом садиста уставился в Макса. Капитан Лихтер старался сохранить надменный вид. Но он уже не был таким холенным, каким Лена Кудрявцева видела его в Ищерской на квартире у Насти. Он поседел. Синеватые мешки под глазами отвисли ниже, и лицо приняло выражение, какое бывает у озлобленного неудачами человека.
Редер почувствовал, что Макс сейчас вспылит или, в лучшем случае, начнет свое неуместное внушение: "Но что это за тон у вас? В нем совершенно отсутствуют интонации воодушевления!" и т. д. и т. п. "Кому это теперь нужно", - подумал он и поспешно вмешался в разговор:
- Монополии, господин капитан, не прихоть и не политика какой-нибудь небольшой кучки людей, и не временный тактический ход или расчетливый прием для обогащения предпринимателей, но неизменная генеральная линия империи.
- О, да! - негромко воскликнул Лихтер. - Формула правления, предначертанная самим богом, разумеется?
- От закона традиций никуда не уйдешь, - сурово продолжал Редер. - Форма экономической структуры - это фактор могущественный. Да. И существующая у нас разумнейшая форма государственного правления без него была бы лишена своей действенной силы.
- О, безусловно! - все так же ехидно воскликнул капитан. - Разумеется.
У Макса в груди бушевала буря, но под предостерегающим взглядом Редера гасла без грома и молний.
- Да, да, - тоном уже дружелюбия продолжал Редер, - без нашего уменья руководить экономикой - даже высокие идеи нашей партии оказались бы скомпрометированными. Так что вы напрасно, я бы сказал, совершенно неосмысленно критикуете монополии, молодой человек.
- А разве я критикую монополии? - издевательски возразил Лихтер. - Монополии критиковать равносильно тому, что лить воду под ветер - все равно сам будешь мокрый!
Редер отвернулся и достал сигару, закурил, делая вид, что больше не обращает на Лихтера никакого внимания. А Макс в это время встал и начал ходить между столиками, время от времени скашивая взгляд на капитана и тщедушного лейтенанта, который что-что нашептывал своему старшему другу. И хотя ему минутой раньше очень хотелось есть, он как-то вдруг позабыл и о ветчине, и о яичнице, - пытался и никак не мог разобраться, что же все это означает? Настроение и слова офицера войск СС поразили его.
Не менее подавляюще подействовали они и на Редера. В сущности ничего неожиданного в словах капитана представитель деловых кругов не находил, что-то в этом роде он уже слышал от военных, но сейчас коробил его сам тон, каким все это было сказано. "Да, нерадостные симптомы, - они ставят перед необходимостью как можно скорее и окончательно определить свою позицию по отношению к руководству войсками на этом чертовом Кавказе", - с раздражением думал он.
Когда, наконец, ужин был подан, Макс, присев к столу, тихо заговорил:
- Господин Редер, позвольте спросить: не кажется ли вам, что слишком определенно начинает обозначаться расхождение между словами наших теперешних политических руководителей и реальным положением дел на фронте? Наших общих дел, черт побери!
- Я не люблю оценивать положение дел по всяким досадным частностям, мой друг, - помолчав, степенно ответил Редер, подвязывая себе салфетку, - хотя и не могу отрицать, что среди войск налицо вредные настроения, - добавил он, кивнув на Лихтера.
В это время в зал ресторана вошел новый посетитель - военный в форме танкиста, как-то сразу своим растерянным и измятым, заросшим лицом привлекший внимание Редера. Не снимая грязной шинели, он присел к столику и охрипшим от простуды голосом заказал ужин. Когда он снял свой шлем, Редер вгляделся в его лицо, в его будто неровно, словно каждую прядь подрезали отдельно, постриженную голову. И Редер мысленно невольно ахнул от изумления, - перед ним был полковник Зик, с которым он познакомился в штабе 13-й танковой дивизии три недели тому назад. Это было в слякотную ночь и при слабом мерцании ручных фонариков. Командир дивизии доктор Кюн тогда сам объяснил обстановку на фронте, а начштаба дивизии Зик делал некоторые дополнения к тому, о чем докладывал Кюн.
И любопытство, и злость внезапно овладели Редером. И в то же время он почувствовал, как все тело его немеет от хлынувших в него волн холодного страха. "Почему этот вдруг здесь очутился, покинув фронт? И кто? Начальник штаба боевой танковой дивизии?".
- Полковник Зик, если мне не изменила память? - негромко обратился он от своего столика к танкисту. - Неужели это вы?.. И в таком виде!..
Быстро обернувшись и холодно уставившись на Редера, Зик силился вспомнить, где же он видел этого толстого, с двойным подбородком господина в военной форме?
- Господин Редер?.. Глава миссии нефтепромышленников! - Помолчав, Зик вздохнул с горькой усмешкой. - А я думал, вы уже удрали из этого пекла.
- Позвольте, что это за интонации? - порывисто вмешался в разговор широкоплечий Макс. - В вашем голосе, господин полковник…
Не дослушав его, Зик только махнул рукой и, бесцеремонно отвернувшись, начал молча, жадно поедать свою ветчину, глядя только перед собой.
- Оставьте его щепетильность, Макс, - примирительно сказал, поднимаясь, Редер и, захватив со столика бутылку с вином, грузно переваливаясь, двинулся к столику подполковника.
- С вашего позволения, подполковник, - присев и наливая в бокалы вино, заговорил он, проницательно глядя в осунувшееся и ставшее остроскулым лицо Зика. - Вы надолго сюда? Как вы там в своей обороне коротаете зиму?
Приподняв на Редера удивленный взгляд, Зик воскликнул:
- Вы что, с луны скалились? - И, не ожидая ответа, схватил бокал и с жадностью выпил вино.
Вокруг них воцарилось гробовое молчание, - все разглядывали подполковника. Редер закурил и молча ждал, попыхивая сигаретой. Он сдерживал любопытство и не сдержал.
- Вы по делу сюда? - спросил после небольшой паузы.
- А как же, привез сюда пачку документов… Это все, что осталось от танковой дивизии, господин Редер.
- Вы, вероятно, шутить изволите?! А где же дивизия, ваша знаменитая, тринадцатая?!
- Осталась где-то там, - поморщась и взмахом руки показывая куда-то за спину себе, сказал подполковник, - вся закопанная в землю, теперь уже запорошенная снегом. Где-то та-ам, возле черных кавказских гор, - уныло повторил он.
- Отступаете?!
- Что вы, как можно! Мы "вытягиваемся для эластичности линии фронта"!
- Оставляя закопанные в землю танки? - подавленно усмехнувшись, продолжил его тираду Редер.