- Я слыхал - русские говорят: "Техника без людей мертва"! - вмешался со своего места Макс. - Это, пожалуй, общее правило. Но вот, оказывается, среди наших военных есть такие люди, которые могут умертвить любую технику! - Помолчав немного, не обращая внимания на то, как вздрогнули брови Зика, он продолжал: - Я хотел бы знать - такое состояние дел на фронте является исключением или это становится общим правилом?!
- Так что же вам стоит съездить туда? - издевательски спокойно сказал Зик.
- Господа, не надо бы между собой таким тоном!.. - попросил Редер и снова повернулся к подполковнику: - Что же, однако, произошло, мой дорогой? Неужели отступаете?
- Нет, делаем видимость, что отступаем.
- А на самом деле?..
- Бежим! Русский генерал Червоненков накопил достаточно сил, чтобы вышвырнуть нас с Северного Кавказа… если вовремя не будут приняты какие-нибудь решительные меры в верховной ставке, - спохватившись, предусмотрительно добавил Зик. - Вот это все, что я могу вам сказать. Еду в какой-то Горячий Ключ, в горы, к Черному морю еду, - получил назначение командовать стрелковым полком.
- Вы же танкист, - удивленно произнес Редер. - Почему же назначили вас так нерационально?
- Танкист, но попробуйте доказать это командующему, - он вам скажет, что ему лучше знать, где теперь больше нужны кадровые офицеры. Мы ведь теперь становимся недефицитным товаром… без танков… - Помолчав, подполковник продолжал задумчиво: - Ставится задача: задержать русских в горах. Необходимо закрыть им выход оттуда в Кубанскую степь.
- Иначе? - полушепотом спросил Редер.
- Русские могут отрезать путь нашего отступления на Новороссийск.
- Это командующий так сказал?
- Если бы командующий и не говорил, то это и так понятно, - здесь может получиться Сталинградский "котел" в миниатюре, второй по счету, господин Редер. А они мастерски научились это делать.
- Но можно же было через Дон?
- Поздно! - нахмурившись, сказал Зик. - Советское командование из-под Сталинграда бросило свои войска в направлении Ростова. Для нас единственный путь - Новороссийск и в Крым.
Редер повернул голову и загадочно взглянул через плечо на Макса, по-прежнему сидевшего в одиночестве, склонив над столом взлохмаченную квадратную голову. У него был такой вид, словно его мучило какое-то страшное предчувствие.
- Вы слышите, Макс? - с тревожным изумлением проговорил глава миссии. - Слышите, как складываются дела?
Но занятый собственными думами, Макс не слушал его.
Тогда, склонившись над столом, Редер начал шептать что-то бессвязное и непонятное Зику. Съев свою ветчину, Зик нахлобучил на голову шапку, поднялся. Постоял с полминуты, ожидая, когда этот обрюзгший старик придет в себя. Когда взоры их встретились, подполковник тихо сказал:
- Я советую вам, господин Редер, не терять времени. Отправляйтесь, пока не поздно, поближе к своему дому!
- Трудно представить что-нибудь глупее, чем ваши слова, подполковник, - заметил подошедший в это время Макс. - Едва ли вы сами сознаете, что говорите!
- Да замолчите же, черт побери! - обрывая компаньона, прикрикнул на него Редер. И, нахмурившись, снова погрузился в думы, продолжая рассерженно что-то шептать, еле шевеля лоснящимися дряблыми губами.
Это длилось какую-нибудь секунду, после чего он снова вперил взгляд своих маленьких, теперь свирепых глаз в Зика.
- В советах, разумеется, я не нуждаюсь, - молоды вы давать их мне, господин подполковник! - сказал он.
Зик пожал плечами, усмехнулся, вскинул к шапке руку и молча вышел из ресторана. Проводив его взглядом, Макс состроил будто скептическую гримасу, но усмешка с его лица тотчас исчезла: он почувствовал, как Редер тяжело положил ему руку на плечо.
- Пройдемте в номер, Макс, - тихо предложил глава миссии. - Одному из нас придется сегодня-завтра отбыть в Берлин.
* * *
А в номере, расхаживая с закинутыми за спину руками, Редер рассуждал, тяжело произнося каждое слово:
- Подумать только! Столько времени имперским промышленникам вообще, и деловым кругам нашей отрасли в особенности, были фактически преграждены пути к лучшим внешним рынкам и сырьевым источникам! Англосаксы подавляли нас в своих колониях. И вот, наконец, повеяло свежим ветром. Мы начали выходить из заточения. С вышины тех богатых приобретений, которые нами сделаны в России, мы, как с трамплина, могли бы прыгнуть в любую часть света… И вот именно теперь… Да, именно теперь нам говорят, что мы снова можем очутиться за дверями. Да, при таком положении дел на фронте это вполне реально!
- Дела не важны, - тупо пробурчал Макс. - Нужно что-то предпринимать.
- Прежде всего надо поступиться тем, чего мы все равно не получили бы! - решительно заявил глава миссии. - Поступиться Ираном и всем нерусским востоком. Как ни велико было желание пробиться поглубже в эти страны, но отказаться от них гораздо легче и практичней, чем потерять то, что уже почти в нашем кармане. Необходимо успокоить американских промышленников, оторвать Америку от этого противоестественного союза с Россией.
- Вы правы, господин Редер, - охотно согласился Макс. - Но как мы станем призывать к логике того, у кого ее не было и нет?
- "Призывать", - зло повторил за ним Редер. - Разве не мы сами правим империей?.. Лишь вот такие, как эти лихтеры и зики, и всякие там другие запуганные людишки, лишь только они воображают, что фюрер - это бог. С нами этот бог обязан разговаривать иначе. Он должен понять, что нам сейчас важен сепаратный мир с союзниками России. Один деловой человек, очень высокопоставленное лицо в Америке, в определенных кругах заявил: "У немцев - замечательные солдаты. Приходится сожалеть, что Соединенные Штаты воюют против них, а не бок о бок с ними против Красной России". Неплохо ведь сказано?
- Меня несколько пугает такой вопрос: на каких правах мы можем оказаться в союзе с Америкой? - сказал Макс. - Это немаловажно для нас, господин Редер.
- На равных, - я же только что сказал, что им нужны наши солдаты. Наши солдаты - а их вооружение!.. Езжайте, доложите о плачевном состоянии дел на фронте, Макс! Объясните, что с таким командующим, как Клейст, мы не добьемся победы и будем разгромлены на Кавказе!
Затем Редер погрузился в думы. Он сидел на своем излюбленном месте в своей излюбленной позе - развалясь в мягком кресле, несколько напоминая собой поваленный, набитый сеном мешок. Свет в номере они не зажигали. Как Редер, так и Макс - оба они немного проговорились друг перед другом и теперь старались сделать вид, что неудобные слова были сказаны ими вопреки их настоящим точкам зрения, под влиянием волнения нервов.
- Да, - не вытерпев тягостного молчания, заговорил Макс, - этот сумасшедший Клейст - ученик фюрера - напоминает мне одного персонажа из некой поэтической чепухи. Позвольте, я расскажу вам? Однажды я слышал какую-то балладу, кажется, под таким названием - "Ученик чародеев". Этот ученик проникал в тайны учителей и обладал сверхъестественной силой: мог, например, приказать венику отправиться с кувшином за водой. Но от обилия власти он потерял чувство меры, а затем и голову, потому что оказался не в состоянии справиться с вызванными им магическими силами. Как бы не случилось чего-нибудь такого и с нашим Клейстом! Еду, добьюсь его отстранения! Я докажу, что он не то, что для третьей империи нужно сейчас!
- Докажите, Макс, что Клейст - бездарность!
XXXI
Похудевшее, бледное лицо Рождественского почти сливалось с белой наволочкой. Он лежал, вытянув поверх одеяла руки, продолжая свой обычный, ежедневный разговор с лечащим врачом.
- Больше месяца, доктор, как я с повязкой. Хотя бы на короткое мгновение вы могли представить мое положение, тогда поняли бы…
- Но вы отказываетесь понимать меня, капитан… Прошу вас, наберитесь терпения. Ведь у доктора есть и свое положение…
- Мне всю жизнь приходится сдерживать самого себя, и вот живу, как на тормозах. А наши уже погнали врага… Не в силах я, ну, понимаете, я не могу так дальше… Скажите, когда же?
- Через неделю мы снимем повязку. Но ведь все равно сразу не выпишу же я вас, не могу я так поступить…
Помолчав, кусая губы, Рождественский спросил:
- Так это точно, что я буду видеть?
- Всем сердцем желаю…
Вечером Рождественский сидел у окна и слушал, как с шумом и грохотом проходили поезда со стороны Баку. Ему казалось, что движение к фронту с каждый днем все нарастало. И от этого усиливалась тоска, не давали покоя большие, горячие мысли: "Что же, что будет с глазами? Неужели я оторвусь, потеряю дивизию, отстану от батальона?".
Несколько дней подряд Рождественский улавливал слухом чье-то близкое дыхание, а иногда и шорох одежды. Ему казалось, что словоохотливая медсестра Ануш в эти минуты разговаривала с ним с какой-то подчеркнутой вежливостью. И в то же время ее тон становился бесстрастным. Сейчас повторялось то же.
- Ануш, кто здесь, кроме тебя? - неожиданно спросил капитан.
- Никого нет, - ответила сестра, помолчав. - Я одна.
- Но я слышу… дыхание… Не твое дыхание, Ануш…
- Вам показалось, что вы…
- Вблизи дышал кто-то. И вот, почудилось что-то знакомое. Странно…
Смутившись, медсестра скорбно смотрела в лицо больного. Она не находила, что ответить. Тем временем, мягко ступая на носках войлочных тапочек, девушка в больничном халате поспешно скользнула из палаты в коридор. И все же комиссар уловил шорох жесткого госпитального белья. Даже эта легкая поступь показалась ему знакомой.
- Допустим, что мне почудилось, Ануш, - сдержанно проговорил он. - Но зачем постоянно открывается дверь в мою палату?
И снова медсестра не нашла что ответить.
Когда Ануш ушла, Рождественский встал. Выкидывая перед собой трость, он начал исследовать палату. Наткнулся на вторую табуретку и сразу понял, что здесь засиживался кто-то, наблюдая за ним. Но кто? На второй день любопытный посетитель не появился. Все следующие дни Рождественский караулил, ждал, что услышит чье-то дыхание, вслушивался, но в палате было тихо. Ануш не задерживалась и говорила с ним, будто делала усилие над собой.
- Сегодня шторм на море? - спросил Рождественский.
- Да, товарищ капитан, очень сильный шторм.
- Бушует, - улыбнувшись, сказал Рождественский. - Неугомонная сила это море.
- Вы тоже неугомонный, - усмехнулась Ануш.
- А меня не обманывает доктор, что завтра?..
- Нет, не обманывает. Завтра они снимут повязку.
- Я немного волнуюсь, - признался Рождественский.
- Напрасно. Вам бы крепиться следовало.
- Завтрашний день для меня - это все!.. Завтра решится судьба моя. А как хочется, милая Ануш, видеть, видеть… Все видеть!
- Я вас понимаю, еще бы!..
- Мне хочется в общую палату, сестрица.
- Но вы просили оставить вас одного!
- Это прошло. Я хочу поближе к людям.
- Придется потерпеть. В общих палатах нет места. Есть у нас выздоравливающие, скоро их выпишут, тогда можно будет, переведем.
- Хорошо, я подожду. Быть может завтра… Ануш, но тогда и меня скоро выпишут?
- Нет, лечение будет продолжаться.
- А долго?
- Не знаю, но придется… полежать.
На пороге появилась девушка в полосатом больничном халате.
Ануш с упреком покачала головой, взглядом отсылая больную обратно. Но девушка продолжала стоять, прислонясь к косяку дверей. Она словно стремилась проникнуть взглядом сквозь марлевую повязку на больных глазах Рождественского. Ее очень обрадовало, что его губы вновь налились здоровой кровью, такие знакомые и подвижные… эти губы. Она сделала робкий шаг, чтобы подойти ближе, чтобы стать рядом с ним. решительным движением медсестра преградила ей дорогу.
- Все же волнуетесь? - продолжала Ануш, стараясь отвлечь настороженное внимание больного.
- Странно это слышать от вас, - воскликнул Рождественский. - Представьте - через год, может быть, немного позже, война окончится…
- Все может быть.
- Не "все может быть", а так должно быть, сестрица. И снова будет радость на этой родной земле, поля зазеленеют и зацветут сады… А если с моими глазами плохо…
- Напрасно вы говорите так, поверьте! - неожиданно прозвучал голос Лены.
Лена решилась. Она шла к нему, еле передвигая дрожавшие ноги. Медицинская сестра снова пыталась преградить ей дорогу.
- Извините, - умоляюще сказала Лена, обходя Ануш. - Ну, извините меня, пожалуйста. Я не могла совладать с собой…
- Лена! - чуть слышно произнес Рождественский, протягивая к ней руки. - Ты, Аленка?!
- Но мне же нагорит от врача! - растерянно проговорила Ануш. - Больному запрещено… Вы обещали молчать.
- Аленка!
- Я, Александр Титыч, это я - Аленка…
Она ткнулась лицом ему в плечо. Его руки мягко опустились на ее пушистые волосы. Он тихо заговорил:
- Как я хочу увидеть тебя. Но не вижу… Нет, не вижу, Лена.
- Увидите.
- Но может и так быть…
Он сказал это неспокойно, а Лена затрепетала от страха. Ей показалось, что он уже не верить в прозрение и уже подготовил себя к страшному часу.
- Нет, нет! - запротестовала она. - Завтра!..
Помолчав, Рождественский ответил:
- Если во что-то утрачивается вера, человек должен создать себе новую веру. Потерять зрение очень страшно, но я не складываю оружия и не считаю себя побежденным. Найду я, Лена применение своим рукам…
- Напрасно вы так говорите. Подождите. Только ночь… Завтра… Наши громят противника, Александр Титыч!
- Знаю.
- Гитлеровцы отходят с Северного Кавказа.
- Знаю, у меня бывает помполит госпиталя. Я в курсе дела, Лена.
- Ну вот, что же еще вам сказать?..
Она действительно не знала, что же ему сказать. Разве о том, что Мария пропала без вести, как сообщает Рычков? Нет, нет - об этом пока что ни слова!
- А как твое здоровье, Аленка? - поинтересовался Рождественский.
- Была контужена. Воздушной волной ударило по ногам. Уже все прошло. Скоро выпишусь. Меня лечили в этом же госпитале, Александр Титыч…
- Больной, - умоляюще проговорила Ануш, - мне же нагорит от врача, войдите в мое положение.
- Да, да, не будем подводить сестрицу.
- Ну, до свиданья, - тихо проговорила Лена.
- До завтра.
Лена остановилась у дверей, пристально вглядываясь в лицо Рождественского. У нее не хватило сил перешагнуть порог, оставить его одного. Но напротив стояла неумолимая Ануш, указывая глазами на коридор. Глубоко вздохнув, Лена вышла. Она торопливо спустилась этажом ниже, в терапевтическое отделение.
- Чем вы возбуждены так? - спросила ее медсестра отделения. - На вас лица нет, больная!
Лена что-то ответила, сама не поняв что. Шмыгнула под одеяло, отказавшись от ужина. "Он не отдает себе отчета, что говорит, не понимает, он не хочет понять, как страшен мрак… если вдруг…" - шептала она, а по ее щекам катились и катились слезы.
Утром Лена спешила в палату Рождественского с твердым намерением сказать, что она никогда не оставит его. Что бы ни случилось, я с ним! - думала она, торопливо поднимаясь на третий этаж. И вдруг мысленно спросила у себя: "То есть как это с ним?". И перед глазами точно встала Мария, встала во весь рост. Она смеялась не зло, а с сожалением, как смеются люди, знающие цену каждому человеческому поступку, затем будто склонилась и жарко шепнула ей в лицо: "Не надо так!". Но кто-то другой, невидимый, тихонько подтолкнул Лену: "Скорей!".
Однако Лена опоздала. Ануш уже выводила Рождественского из палаты. Он зацепился ногой за порожек и пошатнулся, взмахнув свободной рукой, ища опоры. Он двигался по коридору с поднятой головой, плотно сжав губы, упрямый и напряженно сосредоточенный.
Сколько раз, когда мы скитались в песках ночью, голодные, без питьевой воды, он говорил мне: "Ничего, ничего, девушка, - крепись, переживем!" - вспоминала Лена. Она подошла и плечом прислонилась к его плечу, шагая рядом.
Он взял ее пальцы в свою горячую руку, тихо сказал:
- Подожди меня здесь… подожди.
- Я у дверей в коридоре подожду, - ответила Лена дрогнувшим голосом. И отступила в сторону под строгим взглядом Ануш. - Желаю счастья, - прошептала еще она.
XXXII
Наступил январь сорок третьего года.
Поезда мчались на юго-запад. Эшелон первого батальона миновал станцию Махачкала перед рассветом. Симонов и Магура не спали. Они смотрели на темные силуэты гор, на темную даль Каспийского моря, дремавшего в молчании под звездным небом.
- Письма от Марии и от сына надо ему доставить обязательно, - говорил Симонов. - Конечно, если бы госпиталь находился рядом со станцией, - пожалуй, махнул бы я и сам, успел бы…
- А может быть, постоим в Дербенте, - неуверенно сказала Тамара Сергеевна. - Хотя бы с часок?
- Нет, эшелон не задержат, - возразил Симонов, - позади идут другие, весь корпус зеленой улицей мчится… Что же ты посоветуешь мне, Тамара?
- Навестить нашего Титовича обязательно нужно. Ты только представь, как он обрадуется… Особенно тому, что Мария жива, что она уже скоро выпишется из госпиталя. И от Яши письмо - фотография с девушкой… Настей ее зовут, кажется?
Сидя на нарах без сапог, лейтенант Мельников мурлыкал песенку:
- Вы спите, славные герои…
- Тебе тоже надо бы поспать, - заботливо предложил Симонов Тамаре Сергеевне.
- Я пробовала, но не могу. В голову лезут разные мысли.
- Хорошие?
- Да всякие… Вот, думаю о папе, о нашей прежней жизни в Смоленске - он ведь редко дома бывал, больше зимой, во время отпусков. Я росла сама по себе, и он словно удивился, когда вдруг обнаружил, что я уже совсем взрослая.
Около чугунной печки жались солдаты, курили, разговаривали.
- Так вот, - рассказывал Вепрев, - предложили мне в береговую оборону на Каспии. Осведомляюсь: для моей силы - что подходящим ремеслом будет? Может, к рыбакам судаков ловить? Изволят посмеиваться: "Но у вас штыковое ранение!". Ничего, заштопали, как автогеном сварили! - отвечаю. А они, госпитальное начальство, прежним курсом: в тыл, говорят… Иду на таран, говорю, - убегу! Требуется мне повстречать того рыжего прохвоста - штыкового удара я ему не прощу!
- Подействовало? - спросил Серов, вталкивая в печь вывалившуюся головешку.
- Эх, доложу я вам, товарищи: что доктора понимают! - Он понизил голос: - Трибуналом попугивали. Умозаключение сделали такого рода: будто Митька Вепрев - неорганизованный элемент!
- В этом они не ошиблись, - усмехнувшись, заметил Серов.
- Друг мой, Сеня, помолчать бы тебе для скромности, - покосившись на Серова, бросил Вепрев.
- Как же все-таки вырвались к нам? - спросил Рычков, скручивая цигарку и с усмешкой поглядывая на Вепрева.
Продолжая смотреть на море, слушая разговор солдат, Симонов думал: "Вот кого надо послать к Рождественскому: Серова. Этот нигде не застрянет!".
- Серов! - позвал он. Тот быстро вскочил и размашисто шагнул к нему. - Я поручу вам в госпитале побывать.
- У комиссара?
- Да, у него. Необходимо, очень необходимо, товарищ Серов. - есть побывать в госпитале!
- Но вы должны подумать, что будете делать, если от эшелона отстанете.
- Разрешите, товарищ гвардии майор, - обратился Вепре, - касательно рейда в Дербент.
- Да, разрешаю.
- Какой курс у нашего эшелона?