Лена с жадностью ловила каждое его слово. Когда он говорил, делая короткие паузы, обдумывая свои слова, то часто потирал высокий лоб, легонько встряхивал головой, будто отгоняя какое-то дурное предчувствие. По всему было видно, что он крайне озадачен. Вид его казался немного грустным, померкла в глазах и насмешливая игривость. И все же при коротком взгляде на Лену что-то знакомое ей, дорогое мелькнуло из-под насупленных русых бровей. Чистое, с мягкими усиками лицо его на миг осветилось добрым светом нежного чувства. Несмотря на то что огонек этот тотчас потух, она осталась счастливой и этим коротким мгновением - много ли нужно было ей ласки!.. подступив к нему ближе, сбивчиво заговорила:
- И это очень верно!.. Что комдив приказал медпункт перенести поближе к народу… Мы тут в одиночестве провели одну темную ночку… И не то что это нас угнетало, - хотя это тоже было, - но тягостно ожидание… Оставалось ворошить у себя всякие наболевшие мысли.
Только она высказалась, неприятное чувство вдруг защемило сердце, и в особенности после того, когда встретила холодный взгляд Рождественского. Ожидала ведь совсем иного ответа.
- Бывает, - с еле скрытой иронией, как бы в раздумье заметил Рождественский, - копаясь в самом себе, в своих "наболевших" мыслях, как вы говорите, товарищ Кудрявцева, мы совершенно некстати находим такое, о чем не хотелось бы знать до поры до времени.
Лена инстинктивно отшатнулась, побледнела, сама не догадываясь об этом, потом покраснела, вздрагивая от обиды губами. Ей казалось, что в его замечании был явный намек на личные переживания ее, связанные с отношением к нему. Думалось, что этим он сказал все, что могло унизить ее. Молчала, собираясь с духом, чтобы возразить с достоинством, не прощая ему того, чего он даже не сказал, а хотел, быть может, сказать. Но этого сделать ей не удалось. Не могла она подобрать веских аргументов. Да и напряженное состояние не прошло еще. Она боялась, что в ней что-то оборвется, от чего, быть может, зависит главное в ее жизни. Другой же голос в душе у нее побуждал немедленно сказать какие-нибудь слова в защиту себя. Обидно становилось покорно признавать справедливость его слов. Но только и смогла спросить:
- Значит, сейчас думать не время, судя по вашему замечанию?
- Смотря о чем, - не раздумывая, ответил он менее сдержанно, чем прежде. И добавил тотчас, опять будто намекая Лене о чем-то: - Думать, конечно, нужно, но не время долго задумываться при теперешних условиях и обстоятельствах. Теперь больше действовать придется.
- Да ну уж, завели о чем! - осторожно вмешалась Магура, по-видимому из желания изменить тему разговора. Лицо ее в это время внезапно стало менее красивым, глаза потемнели, хотя и не сейчас, а еще раньше стали неясными. - Была охота о чем спорить? Все равно ни в чем вы не убедите друг друга!
Тон и холодное спокойствие, с которым Магура произнесла свои слова, словно за что-то выговаривая Рождественскому, вызвали у него чувство возмущения. Но он подавил в себе этот внутренний протест. Не реагируя на ее вопрос, сдержанно приказал:
- Вот по этой дорожке идите к переднему краю. Там вас встретит санитар Лопатин. Ему указано, где следует разместить ваш санпункт.
- А вы разве не с нами?
- Нет, не с вами. Мне еще нужно повидать наших хозвзводовцев. Надо поговорить насчет снабжения боеприпасами, продуктами питания.
И Кудрявцеву разозлило вмешательство Магуры. "Надо же было оборвать нашу короткую беседу, - размышляла она, шагая с ней рядом. - Впрочем, мне, в самом деле, все равно, к чему б привело наше рассуждение. Я ничего не ожидала от этого разговора с ним. Может, мне только и нужен был сам процесс беседы, чтобы на душе стало легче".
- Тамара Сергеевна, - неожиданно бодро произнесла Лена, - а Титыч-то наш завел разговор и сам испугался.
Умерив шаг, Магура сбоку пытливо поглядела на девушку. Лицо у Лены сияло в такой мягкой улыбке, что невозможно было не ответить ей так же, как отвечают заулыбавшемуся после сна ребенку.
- Из чего ты это заключила? - спросила Тамара Сергеевна, засмеявшись открыто, хотя и невесело.
- О, я знаю его, - убежденно продолжала Кудрявцева. - В степи, бывало, заспорим мы с ним, и вот вдруг почувствует, что он не прав. Ну тотчас и старается увильнуть как-нибудь… Не то, чтобы он уступал мне, но, по-видимому, ему неприятно чувствовать себя неправым.
"А может, он и прав, говоря, что думать надо, но нельзя долго задумываться? - вдруг возникла мысль у Лены. - Разве теперь время копаться в своей душе? Быть может, через час или позже пуля сразит - убьет или ранит? В бою нельзя уберечься от всякого случая, - в таком положении мы все здесь. А может, и не убьют и не ранят? Во всяком случае судьбу себе не закажешь, как однажды Коля Рычков сказал. Но лучше ни о чем не гадать. Все равно никакого ответа найдено не будет. Лучше думать о том, что жить будем еще, что врага обязательно побьем".
Дальше шли уже пригибаясь, пониже наклоняя головы. А воздушные волны точно сменяли одна другую, все умножались и перекатывались с берега на берег реки, гулом взрывов пробуждая сырую и мрачную низменность и затянутые дымкой тумана горы, окружавшие кольцом поле сражения.
Затем им пришлось ползти, пробираясь к одному из выступов, указанному санитаром Лопатиным. И хотя у Лены сжималось сердце от всего видимого, но прислушивалась она не столько к взрывам и стрельбе, сколько к исходящему из глубины души ее голосу, таинственно шептавшему о том, что все это знакомо ей, не один раз пережито уже во время войны. Только еще воды бурной реки шумят загадочно непривычно, угрожающе из-за нее на этот берег то и дело перелетают воющие мины. Порой кажется, что все на том берегу подчинено какой-то дикой и ненасытной злобе.
- Скорей бы уж начиналось тут и с нашей стороны, - проговорила Лена, в то же время хорошо понимая, что сквозь этот скрежет мелких и горячих, резко и неприятно визжащих в воздухе осколков, через бурные и холодные потоки воды в реке нашим войскам не легко будет переправиться на противоположный берег…
Конец первой книги
1
Нудота (укр.) - скукота.