Старцы, муисафиды, вскочившие с места, выдвинувшиеся из тени и упавшие на колени перед доктором, говорили в один голос:
- Наши женщины постлали для больной лучшие мягкие одеяла, положили под голову бархатную подушку, мы окуриваем хижину исрыком, даем питье из живительных трав, залечим ее раны лучшими тибетскими мазями.
Муисафиды буквально расстилались перед доктором.
- Эх, одного вы не сделали, не нашли хурджуна с эмирской аптекой. А у него наверняка были прихвачены с собой хорошие лекарства из Арка.
Муисафиды-арыкаксакалы были в отчаянии. Они так хотели сделать доброе дело для доктора и для всех, кто был другом и близким ему, а тем более дочери. Аксакалы его сразу же узнали, несмотря на то, что он постарел и бороду у него пробила седина, да и прошло больше десяти лет - со времени, когда он помогал доктору лечить каратагцев, уцелевших после землетрясения. Да разве забыть дни катастрофы, разрушившей город, и тех людей, которые явились тогда спасителями несчастных.
Ведь и сами муисафиды-аксакалы живы все тоже благодаря доктору, прискакавшему вчера со своим неизменным спутником Алаярбеком Даниарбеком в кишевший эмирскими людьми Каратаг, в надежде найти лекарство для Наргис в городской аптеке. Наивный доктор: он думал, что за последнее десятилетие в восстановленном после землетрясения Каратаге появилась хоть какая-нибудь аптека. Увы, доктор скакал в стан врагов напрасно. Никакой аптеки в этом горном городе не было.
И напрасно они с Алаярбеком Даниарбеком рыскали по улочкам, погруженным в тоскливое молчание полуразвалившихся домишек. Каратаг предстал перед ними в пучине несчастий.
Нагие люди,
Чья пища из кислых плодов,
из семян трав, что растут на скалах.
Одежда - воздух.
Одеяла - звериные шкуры.
И на какие лекарства мог рассчитывать Иван Петрович? В ушах его звучали беспомощные, жалобные, раздирающие душу стоны его дочки Наргис...
Доктор скакал в Каратаг необдуманно, рискованно. Он должен был знать, что,дивизион еще ведет бой на подступах к городу, что эмирские аскеры еще отстреливаются из-за каменных оград. Он должен был слышать, как пули с треском и звоном разбивают камни под копытами его коня. Но мозг сверлила одна мысль:
"В колонне беглого эмира должен же быть врач, походная аптечка. В самом Каратаге, наконец... Из-за отсутствия простейшего медикамента она погибает... У нее от боли, от шока может остановиться сердце... Есть же доктор при эмире! Скорее!"
И одного только добился доктор: с последнего пристанища эмир бежал, узнав, что приближается русский доктор с отрядом.
На площади Иван Петрович не застал ни эмирского доктора, ни кого-либо из эмирских аскеров.
В горестном молчании по земле, запятнанной кровью, шатаясь, едва держась на ногах, бродили жалкие, раздавленные страхом и горем люди.
Не слезая со своего фыркающего, дрожащего белого конька, проводник путешественников Алаярбек Даниарбек восклицал:
- Клянусь девяносто девятью именами божьими, нет в мире справедливости! Горе нам! - Добрейший человек, неспособный на насилие и ненавидевший насилие, Алаярбек Даниарбек выходил из себя. Он заикался и лепетал что-то неразумное. На улочках Каратага всюду лежали мертвецы. - За что? - всхлипывая, он утирал рукавом слезы, катившиеся по его шершавым щекам в черную с проседью бородку. - За что Сеид Алимхан приказал их казнить? В чем несчастные провинились? О, несчастный Каратаг! Город мертвецов.
Никто не ответил маленькому самаркандцу. Мрачно смотрели все, как, медленно шагая, бойцы дивизиона переносят трупы поближе к мечети, а из надвинувшейся темноты выскальзывают укутанные женские фигуры и бросаются осматривать тела погибших, издавая тонкий жалобный плач.
...Оказывается, прискакавший утром беглый эмир расположился у соборной мечети, он там завтракал и обедал. Тут же, в огромном чугунном котле, ему и его свите готовили плов и тут же, по его знаку, рубили шашками выловленных каратагцев, отказавшихся воевать против Красной Армии.
"Не оказывающие почтения властям предержащим э... не оказывающие уважения своему эмиру - не мусульмане. Проклятые каратагцы!.. Они еще во время землетрясения выказывали недовольство... Пусть несут кару!"
И вдруг разнесся слух, что к Каратагу приближается тот самый доктор, с которым у эмира ассоциировалась пренеприятнейшая давнишняя история, когда этот русский врач в Бухаре, отказавшись от награды, унизил его, могущественного азиатского владыку, перед всем дворцом. Такое не забывается!
И тогда ведь каратагцы причинили ему столько неприятностей! А вчера ночью, когда он, согбенный столькими несчастьями, потерявший трон, свой эмират - беглец и изгнанник, постучался в ворота первого жилища, кто-то ему крикнул:
- Поезжай своей дорогой, о, халиф шакалов и воров!..
И эмир, бессильно сникший, сидел на дрожавшем от утомительной скачки коне, и озноб страха сотрясал его обрюзгшее, рыхлое тело. Чуть слышным голосом он промолвил:
- Бей черноногих!
И началось кровавое избиение. Людей убивали за то, что они долго не отворяли двери своего дома, что пытались защитить честь жены или дочери, просто за то, что человек пробежал по улице после захода солнца. Озверевшие эмирские аскеры, вельможи, даже придворный хлебопек обнажили сабли и рубили мужчин, женщин, стариков, детей...
Рубили наотмашь, с воплями "ух!" только потому, что их высочество вымолвил: "Бей!". Волокли привязанных за косы к седлу, еще дергающихся в агонии женщин, и бросали перед возвышением, где изволил кушать господин эмир. Он поднимал тяжелые синие веки и с полным ртом бормотал:
- А эту напрасно... Красивая...
Отупевший эмир впал в тихую ярость, которую он пытался утолить каратагской резней.
Месть за восстание народа обрушилась на самых несчастных подданных эмира - на жителей Черной горы.
Рубили и волочили трупы на площадь у мечети на потеху эмиру. И мало бы осталось живых в городе, если бы не въехал в город доктор. Он второй раз оказался спасителем жизней каратагцев.
Иван Петрович, конечно, меньше всего думал об этом. Только ночью он устроил Наргис на ночлег в маленьком придорожном кишлаке, оставив ее в семье ткача на попечении женщин.
Удивительное совпадение. Мимо этого домика пробирался, дрожа от ужаса. Мирза, лошадь его вел на поводу один из всадников Кагарбека.
Меньше всего Мирза знал о докторе. Он остановился у покосившейся калитки и ждал, пока абдукагаровец расспрашивал об арбе с девушкой...
И, конечно, тот, кто скрывался за ночной калиткой, отнекивался и клялся и ангелом и сатаной, что не видел никакой арбы, никакого эмира, никакой девушки... Но за оградой высились огромные колеса, и Мирза, вытащив за воротник халата какого-то старца на дорогу, разузнал все, что нужно. Но Мирза поспешил скрыться, потому что из ворот как раз выехал доктор.
И надо же случиться такому. Ничего не знающий старец вдруг ухватился за стремя и возопил:
- Святой! Я вижу святого, спустившегося к нам по лестнице пророка Мухаммеда!.. Мир тебе, святой доктор!..
Оказалось, что этот старец, Мурад Шо, один из тех самых каратагских муисафидов, которых чуть не казнил Сахиб Джелял во дворе гиссарского бека Абдукагара и которые прославляли добрые дела русского доктора, спасавшего от гибели жителей разрушенного землетрясением города Каратага.
Не нашел бы Иван Петрович лекарства, если бы не поразительный случай.
Горцы, говорят, видят и в темноте.
Оказав первую помощь девушке, оставив ее на руках горянок, доктор поскакал с Алаярбеком Даниарбе-ком в Каратаг, А через три-четыре дома в том же кишлаке нашел приют Мирза.
Доктор погонял своего изнемогающего коня, не думая о том, что ждет его в Каратаге.
Губы его повторяли безмолвно:
- Надо найти! Найти во что бы то ни стало!
* * *
Костры дымили и стреляли горящими сучьями, плакальщицы оглашали горы воплями, а Алаярбек Даниарбек уже протягивал доктору какой-то сверток.:
- Нашел? - воскликнул доктор.
- Хозяин доруханы спрятался под горой навоза, где он отстаивает мусаллас, и его не нашли... Хозяин доруханы из христиан, немцев... принявший веру истинную.
- Поехали, - сказал доктор.
- Куда? - запротестовал Сахиб Джелял.
- Лечить Наргис, нашу Наргис, - ответил доктор, уже сидя на лошади.
Осторожно поднявшись, чтобы стоном не выдать своего Состояния, Сахиб Джелял вглядывался в непроницаемую темноту и слушал удаляющийся топот лошадей доктора и его верного спутника. Затем приказал:
- Эй, кто там?.. Возьмите еще двух-трех... И проводите доктора. Возвращайтесь с ним к восходу солнца.
Сахиб прилег и не мог удержаться от стона. Вглядываясь в небо, он искал свою звезду - вспомнил прекрасную Юлдуз. А Наргис, дочь его, так похожа на свою мать. О судьбы мира!.. И надо же случиться такому!
Мысли бежали в беспорядке. Малейшая попытка шевельнуться вызывала в груди дикую боль.
И еще теперь Сахиб Джелял понял, что эмир Сеид Алимхан ушел. И что он, Сахиб Джелял, настолько обессилел, что, очевидно, не сможет утром встать, сесть на коня и скакать за ним.
Единственное, что я прощаю аллаху,
Это то, что его нет.
Если бы ты был, о, справедливейший,
Ты бы отдал это чудовище мне на расправу!
Кто не знает из мудрых,
Что эмиры и ханы - мертвецы среди живых.
Мышь приняла ислам, но мусульманкой не стала... Ты мусульманская мышь, Сеид Алимхан! О, господин вождь, у нас, кажется, начинается бред... О, аллах, на кого же ты возложишь бремя мести! Кто же на волосяном аркане приведет за шею в Бухарский Арк эту запаршивевшую гиену?..
XIII
Но она от мира, где наиболее прекрасным созданиям уготована грустная участь.
И она, роза, обречена на жизнь роз - время одного утра.
Мелерв
Никогда не умрет тот, в чьем сердце жизнь.
Хафиз
Сахиб Джелял все-таки, несмотря на ранение, гнался за эмиром. Эмир бежал на Восток, в Кухистан. Сахиб Джелял хотел свести с ним старые счеты. Малочисленный отряд, вступивший в долину Гиссара, выгнал эмира из Каратага, помешал довести до конца чудовищное злодеяние. Но сам Сахиб Джелял оказался в ловушке. Эмирские аскеры опомнились и к утру попытались вернуть Каратаг.
Уличный бой шел уже у самой мечети. Сахиб отдавал команды и сам отстреливался из-за груд одеял и подушек. В затуманенном сознании внезапное появление Дервиша Света - Георгия Ивановича со своим дивизионом среди дыма, столбов пыли и взвизгивающих пуль показалось чудом, хотя в чудеса он мало верил.
- Ассалом алейкум, Дервиш Света, - сказал он, не оборачиваясь и продолжая нажимать спусковой крючок винтовки. - Или сам ангел смерти Азраил послал вас за мной, чтобы отвести меня в рай.
- Нет, в раю я еще не бывал, - усмехнулся командир, в котором лишь старый друг, такой, как Сахиб,. мог узнать Георгия Ивановича, так он изменился за последние дни, так был обсыпан пылью и почернел от порохового дыма и прямых лучей гиссарского солнца. - Что с вами, вы ранены?.. - Мертвенно-бледный под черным загаром, Сахиб Джелял откинулся на подушку, и все поплыло вокруг.
Бой завершил уже Георгий Иванович со своими бойцами. Кроме того, все оставшееся в живых население Каратага поднялось по призыву Дервиша Света. Его вспомнили, и за ним пошли и стар и млад.
Неистовый в бою, он повел красноармейцев и весь народ за собой. И ни один бухарский нукер не ушел из Черного ущелья.
- Эмир удрал, - жаловался Георгий Иванович, заботливо помогая Сахибу Джелялу усаживаться в седле. - Все-таки надеюсь с помощью народа взять тирана за шкирку.
Народ ненавидел эмира, его беков, его чиновников и... боялся. Уже пала твердыня Бухарского эмирата - эмирский Арк. Бухарский эмир явился в горную страну потрепанный, с остатками разгромленных войск. Он метался по кишлакам, ища убежища, а чиновники его хлестали нагайками горцев, отбирали последние деньги - налог за десять лет вперед, забирали сыновей в аскеры, а юных дочерей в гаремы эмира и вельмож.
Беглый правитель Бухары заставлял устраивать пышные той в свою честь, пытаясь изобразить свое трусливое бегство как торжественный объезд могущественным государем горных бекств. Он даже успел отпраздновать три свадьбы. Весь народ в Денау, Регаре, Кабадиане в ярости. Имя эмира произносили с омерзением, на коране клялись убить его.
И все лее, как и в прошлом, гордые горцы гнули спины и отдавали ему непосильный зякет. Все так же содержали бесплатно самого эмира и армию его прожорливых чиновников. Как и прежде, с каждого двора платили натуральный налог: по три барана с трех дворов, кусок домотканого сукна, две пиалы масла, четыре штуки бязевой маты... и мыло, и свечи, и вьючный скот, и все, что представляло хоть какую-то ценность.
Дехкане голодали, месяцами на дастархане и кусочка мяса не видели. И только смотрели, как со двора у них угоняли последнего барана, козу... Бедствовали, роптали, но не решались идти против эмира... Ведь он - халиф всех мусульман.
Отряд Георгия Ивановича шел по горной стране чуть ли не по пятам эмира.
За каких-нибудь пять-шесть дней о походе красноармейского дивизиона во главе с Дервишем Света, Георгием Ивановичем, стало известно всем на Памире и в Каратегине. Дервиш Света знал горы, знал горный народ, не забыл его языка, его нравов. Он со своим отрядом шел по самым головоломным, тропам и оврингам, ужасался при виде этих бедняцких домишек, сложенных из обломков скал, этих клочков Земли, возделанной на склонах гор, этих просвечивающих лохмотьев на полуголых детишках - и призывал горный народ подниматься на последнего мангыта. В каждом селении, пока красноармейцы рыскали по горам под выстрелами сарбазов, он часами беседовал с добродушными черными, ослепительно улыбающимися ему, Дервишу Света, горцами, прячущими под гостеприимной улыбкой вечные свои тревоги, недоверчивость, насреддиновскую хитринку. Он отлично видел страх в их глазах и отчаянно пытался развеять недоверие простых темных людей. Он поднимал старинный бронзовый, еще от согдийских времен, подсвечник, в котором чуть теплилась свеча из горного растения, обмазанного тестом на масле из льняного семени, и вглядывался в глаза собеседников.
Георгий Иванович ответил злом за все то зло, которое эмиры причиняли народу Бухары много веков и, кстати, за зло, которое причинил эмир ему лично и его близким.
В открытом бою, с выхваченной из ножен саблей, на которой было выгравировано: "За храбрость!" - он во главе славных бойцов интернационального дивизиона и батраков-ополченцев разгромил и уничтожил гвардию эмирских сарбазов. И тем самым выполнил то, о чем мечтал его старый друг и товарищ по сибирской каторге - Сахиб Джелял.
Правда, не до конца. И ему пришлось проглотить упрек, сорвавшийся с нежных уст его любимицы Наргис, которую он тоже называл "дочкой-йигитом".
А она еще совсем слабая, болезненно бледная, исхудавшая, похожая на едва оправившегося от смертельного недуга ребенка, резко бросила:
"Упустили зверя... Ужасно жаль! Но не я буду, если не приведу его на веревке в клетку. Или лучше я его убью".
У такого дитя и такая ненависть в глазах!
XIV
Кому судьба соткала
черный ковер,
Его уже невозможно
сделать белым.
Гиасэддин Али
Ты можешь ноги в кровь стереть.
Ты можешь лоб о пол разбить,
Но предначертанной судьбы
Не умолить, не обойти.
Мир Амман
"...Величайшее бедствие для народа и общества людей, отсутствие мудрости и мудреца в правителях. Если не найдется какого-либо мудреца, и город и государства немедленно гибнут".
Так писал известный всему восточному миру историк Ал-Фараби.
Мудреца в Бухарском ханстве не нашлось. На троне в бухарском Арке сидели глупцы. Да и сама структура общества, феодальная, с остатками рабства, средневековая косность порождали подобных корыстолюбивых и глупых эмиров и шахов.
Факт, будто эмира выменяли на девушку, - как рассказывает предание, - сам эмир полностью отрицал.
Дело хорошего - благовоние.
Дело дурного - смрад.
В народе и до сих пор говорят: "Там, где орел рассыпал бы в битве перья, что может сделать муха?" Муха улетела - эмир подобрал полы золоченого своего халата и умчался в Душанбе, а затем на юг, за рубеж, за Гиндукуш в Кабул. Здесь он нашел прибежище в бывшем здании Российского Императорского посольства в местности Кала-и-Фату в тени садов и в прохладе струй фонтанов. Здесь муха будет еще долго жужжать.
Поэт Бобо-и-Тахир сказал:
Трусу не быть храбрецом,
Он сродни шакалу.
Не даст тепла очаг, где нет огня.
Но, увы, даже потухший очаг часто чадит. Смрадный дым еще долго, многие годы будет виться над Кала-и-Фату. Возмездие пришло к эмиру: нет ничего мучительнее переживаний повелителя мира, низринутого с золотого трона в грязь. Трусливо отказавшись от борьбы, Сеид Алимхан отдал себя, свою душу, свое сердце мучительным многолетним терзаниям.
В холодном, липком поту просыпался он по ночам. Ему во сне мерещилась смерть. Нет! Никакие силы не принудят его вернуться в Бухару в Арк. Нет, нет и нет! Впрочем, о каком возвращении речь, когда Бухара во власти босоногих и большевых.
Но особенно его мучило то, что его, властелина из воинственного рода мангытов, выменяли на девчонку. Нет, примириться с этим он не мог. И его обуревали мучительные чувства. Он корчился в ярости.
Сеид Алимхан пытался утешиться мудрыми мыслями Кабуса:
Конечная цель движения - покой.
Предел существующего - перестать быть.
Перестав быть повелителем, он оставался фанфароном, задиристым петухом. И он приказал, сварливо крича, плюясь и бранясь, своему летописцу Али вычеркнуть, вырвать из летописи его жизни даже упоминание
о том, что его выменяли на девушку-красноармейца, его бывшую невесту.
Под страхом смерти он запретил и в разговорах упоминать об этом случае. Ни слова! Ни звука!
О, у него еще достаточно во дворце Кала-и-Фату и власти, и стражников, чтобы покарать за болтовню. И даже палача - болуша - эмир привез с собой из Бухары. Черного палача! Кровавого палача!
Во дворце, заикаясь от ужаса, шептались:
- Глупец сболтнул... Осмелился намекнуть... о каком-то обмене. И глупца уже нет... Пропал...
Летописец Али совсем не хотел пропадать. Он предпочел исчезнуть сам,
"Чтобы я переступил порог дворца его высочества еще хоть раз? Ну, нет".
Верный пес лижет руку хозяину,
пока в ней нет палки.
Али уехал на север, и, когда между ним и эмиром поднялись снеговые хребты Гиндукуша, написал ему верноподданнейшее письмо, полное цветов красноречия и змеиных жал. Он избрал наиболее хитроумный способ уязвить эмира.