- Советский Союз, Китай и мы все равно что одна родная деревня. Если на маленький дом нападут грабители, жильцы больших домов придут на выручку, - продолжал Цой.
- Правильно, правильно он говорит, - богатырь Сок толкнул ногой в бок лежавшего рядом Док Чуна.
- Ну и сапожище у тебя, буйвол! Ребро переломил, наверное!-громко обругал его Док Чун.
- Что орешь, не в шахте ведь! А ты тоже хорош, человека ногой в бок, - вмешался в разговор Сын Хун.
Старик Цой, ободренный поддержкой рабочих, продолжал раздумывать над словами Ким Суна. С ним он больше уже не заговаривал. Двое крестьян сидели с удрученным видом. В темнеете снова запели, теперь уже многие подхватили песню. Больше всех старался верзила Сок.
- И чего горло дерет! - с неудовольствием проворчал старик Цой.
- Ты бы тоже поддержал, - сказал ему Сын Хун, - или не умеешь петь? Замерз?
- Наши не мерзнут. Ко всему привычны. С ранней весны босые бегаем, - ответил Цой.
- Что верно, то верно. В молодости приходилось работать в деревне, сам видел, - проговорил Сын Хун.
На песню потянулось к костру еще несколько человек.
- Что бы вернуть так годков двадцать… В молодости все бывало нипочем, - размечтался Сын Хун.
- Что ушло, того не вернешь, - ответил Цой.
- Оно-то так… Состарился, остается вспоминать, как глупо жил. Не я один, все шахтеры. Вот уже шесть десятков стукнуло, а подумаешь и не насчитаешь даже нескольких хороших дней в жизни. Честное слово. С утра перехватишь на ходу что-нибудь - и под землю. И так день за днем. Солнце не видели, как кроты, - Сын Хун замолчал, давясь от приступа кашля.
Разговор оборвался. Оба старика молча слушали песню. Только Кым Сун морщил по-детски маленькое лицо, уставившись на тлевшие угли костра.
Протяжная мелодичная песня западала в душу, согревала в эту темную неприветливую ночь. Верхушки деревьев таяли в белесой пелене опускавшегося тумана. От луны осталось большое светлое пятно.
- Наверно к утру повалит снег. Это хорошо, к урожаю, - едва слышно проговорил старик Цой.
* * *
Когда старик Цой подошел к костру, где расположилась молодежь, он ничего не мог понять. Одна песня сменяла другую. Не слышно смеха. Но не было заметно и печали на лицах.
- Ребята, не пора ли перейти на соло? Пусть кто-нибудь споет один, а?-предложил Ки Хо, когда хор смолк. Он смахнул рукавом пот со лба.
- И-дет! - сразу откликнулось несколько голосов. И всем показалось, что это происходит не в лесу, а в шахтерском клубе на вечере самодеятельности.
- В военное время не стоит заниматься дискуссиями. Я буду конферансье, согласны?
- Да-а-а! - кто-то выкрикнул, сложив руки наподобие рупора.
- Тогда первым выступает наш пулеметчик и лучший певец Пак Ки Бок!
Ки Бок вышел вперед с серьезным, сосредоточенным видом. Пригладил волосы на голове, будто перед выходом на сцену, и это вызвало взрыв смеха. Ки Бок откашлялся, протянул "О-а-а!", готовясь к выступлению. Голос был чистым, переливался, подобно журчанию весеннего ручья. Все же неудовлетворенный. первой пробой, он снова затянул: "О-а-а!"
- Ты что поешь?-спросили его.
- Вариации на темы ночной совы, - пошутил кто-то.
Но вот Ки Бок запел о советском солдате на фронте, о его тоске по родной семье. Слушатели затихли. Песня овладела людьми, заполнила собой окружающую темноту и лес.
Цой тоже слушал, застыв в недоумении. "Ишь как здорово! И где только научился?…" И тут он ясно почувствовал, как он стар. Сколько в них жизни, в Ки Боке и его друзьях! Откуда все это? Старик Цой любил поучать молодых, приводил примеры из своей жизни, думал, что это пойдет им на пользу. И вдруг увидел, что ему самому у них надо многому поучиться. Как зачарованный, продолжал наблюдать он за весельем молодежи.
Ки Бока сменила Чон Ок. Старик Цой видел ее впервые. Все в ней понравилось старику - скромность, опрятный вид, добрая улыбка.
Девушка запела старинную песню о Цветке-Недотроге, распустившемся около колодца. Тонкий, нежный голос взволнованно дрожал. Казалось, что Чон Ок поет о самой себе, о своем счастье, о пробудившейся первой любви.
Она кончила петь, и один из рабочих поднялся с места.
- Внимание!-"Публика" затихла. - Попросим теперь секретаря комитета партии. Как?
И тут же со всех концов послышалось:
- Просим!-Согласны!
Старик Цой боялся шелохнуться. Он точно прирос к стволу дерева, наблюдая за необычным концертом. А на другом конце в тени стоял улыбающийся Хи Сон.
- Что вы хотели бы услышать?-запросто обратился он и вышел вперед.
- "Восемнадцать раз"!
Хи Сон весело подмигнул и сделал движение, будто крутит баранку автомобиля.
Все засмеялись шутке. А Хи Сон тем временем затянул:
Круты горы Сингосан,
Долог путь к тебе, родная.
Верю, встретимся мы там,
На вершине счастья… Знаю.
Он жестикулировал, прищуренные глаза смеялись. Старик Цой слушал с изумлением и недоумением: "Не к лицу так паясничать секретарю, уронит уважение к себе. Эх!…"
Но, вопреки всему, люди шумно зааплодировали.
Когда Хи Сон кончил петь, его попросили еще раз. Всеобщее веселое настроение невольно передалось и Цою.
После секретаря выступили другие.
Стоявшие рядом со стариком Цоем крестьяне исполнили дуэтом две песни. Наконец, вышел в круг Ки Бок, поднял руку вверх, призывая к тишине.
- Товарищи! Закончим концерт. Есть дела посерьезней. Предлагаю послушать, что скажет секретарь комитета.
Вокруг одобрительно зашумели.
- Товарищ Хи Сон, можно обратиться к вам с вопросом?
- Пожалуйста, - продолжая улыбаться, ответил Хи Сон. Все с напряженным вниманием повернулись в его сторону и слушали, стараясь не пропустить ни единого слова.
- Всю дорогу сюда люди спрашивали друг друга, когда же будет организован боевой отряд. Никто ничего не знает. Вот об этом… - Теперь Ки Бока не узнать было. Его беззаботное настроение песенника как рукой сняло.
- Боишься, что пулеметы заржавеют?-пошутил Хи Сон, вспомнив, что теперь у Ки Бока новое прозвище "пулеметчик". Он вышел немного вперед. Старик Цой снова увидел перед собой секретаря комитета партии, удивился столь разительной перемене в облике этого человека. - Что же тебя беспокоит?
- Как что?! С первого дня, как ушли из шахты, только об этом и думали… Если не собираетесь создавать отряд, подамся в армию. Чего здесь зря болтаться! - вспылил Ки Бок.
- И я такого же мнения. Можно подумать, что мы просто удираем, - сказал рабочий в железнодорожной форме.
- Завтра достигнем пункта нашего сбора. Там подождем остальных и тогда… перейдем к действиям, - тщательно подбирая слова, ответил Хи Сон.
В костре потрескивали сучья. Старик Цой огляделся вокруг. Куда девалось беззаботное настроение людей, только что распевавших песни? Лица сосредоточенные, посерьезневшие.
Секретарю задали еще несколько вопросов. Больше всего интересовались, есть ли оружие. Хи Сон отвечал обстоятельно, по-деловому. Когда вопросы иссякли, секретарь, повеселевший, направился к землянке. Теперь у него была одна дума: на нем, Хи Соне, лежит ответственность за отряд, за его боеспособность. Все остальное отошло на задний план. "Надо увлечь людей за собой. Конечно, есть среди них и малосознательные. Но опереться надо на таких, как Ки Бок и другие. Чор Чун вспыльчив, горяч, но многое говорит правильно, верно поступает. А ты, секретарь, не отстаешь ли?"
Лес молчал. Хи Сон шел вперед, осматривая окрестности, прикидывая в голове план на завтра…
Глава 17
С той минуты как Тхэ Ха покинул родной дом, прошло трое суток. За это время линия фронта продвинулась далеко на север. Большой тракт и близлежащие деревни полностью контролировались противником. То и дело, рассекая голубое небо, стремительно проносились вражеские самолеты, держа курс на север, откуда доносились глухие раскаты канонады. Со стороны населенных пунктов и шоссе, вплетаясь в захлебывающийся лай пулеметов, раздавалась непривычная для слуха стрельба из карабинов.
Три ночи и три дня пробирался Тхэ Ха через лесные дебри. Трудным и изнурительным был путь. Тхэ Ха карабкался по отвесным скалам, спотыкался, падал, с трудом преодолевая очередной подъем, надеясь, что это последняя преграда. Но Дальше его снова встречало непролазное ущелье, а за ущельем - еще сопка. И так до бесконечности.
Сколько раз он был на волоске от гибели. Оступившись, повисал над пропастью, цепляясь за скользкий выступ скалы или за корни деревьев, извивающихся змеями по голому телу камня. Несколько раз он срывался и, упав с высоты, подолгу лежал без сознания.
Положение усложнялось еще и тем, что, впервые очутившись в глуши, Тхэ Ха с трудом ориентировался. Чаще он двигался наугад. Его мучили голод и жажда. Несколько раз он принимался жевать горькую хвою и терпкие желуди, но от этого лишь усиливалась боль в желудке да еще больше мучила жажда. От сухого осеннего ветра потрескались губы. Лицо и руки, исхлестанные до крови цепкими ветками кустарников, горели, как в огне.
Ночью идти было много труднее. Ущербленный месяц почти не освещал путь, скрытый густыми кронами деревьев, темнота усиливала чувство одиночества и щемящей тоски. Он шел до тех пор, пока последние силы не покидали его; тогда он падал под первый попавшийся куст и тут же засыпал. Но вскоре просыпался и снова продолжал путь. И так трое суток прошли в неустанной борьбе с голодом, сном, усталостью, холодом.
Четвертую ночь Тхэ Ха провел совершенно без сна. Он шел, не останавливаясь. Сколько за одну эту ночь преодолел он острых, как зубья пилы, скал! Ему казалось, что в этот раз он прошел особенно большое расстояние. После захода месяца в лесной чащобе стало так темно, что каждый неосторожный шаг грозил опасностью. К утру, совершенно обессиленный, Тхэ Ха несколько раз скатывался по отвесному склону сопок, не в силах удержаться на ногах… Вконец измученный, он, постелив себе охапку листьев, решил немного отдохнуть.
Солнце было уже довольно высоко, когда Тхэ Ха открыл глаза. Его мучила нестерпимая жажда. Он огляделся. Тщетно: нигде не было видно даже намека на спасительный родник. К счастью, за ночь листья кустарников покрылись крупными каплями ледяной росы. Он припал губами к листьям и Жадно стал слизывать с них влагу. В косых лучах солнца капли поблескивали всеми цветами радуги, вызывая боль в глазах. При малейшем неосторожном движении они скатывались вниз, на землю. Пересохший, одеревеневший язык, получив живительную влагу, стал мягче, но в горло не попала ни одна капелька. Чтобы собрать хоть глоток воды, ему пришлось облизать не одну и не две сотни листьев. До этого момента он никогда не думал, что капля воды так много может значить для человека! В прошлом, когда фронтовые ребята рассказывали ему о том, как на безводной высоте, окруженной со всех сторон врагом, им приходилось набивать рот муравьями и высасывать из них сок, чтобы хоть немного утолить жажду, он только улыбался: "Врите, мол, больше". Сейчас, очутившись в подобном положении, он понял, что такое вода для человека.
Наконец, жажда была немного утолена. В пересохшем рту появилась терпкая солоноватая слюна. Теперь Тхэ Ха ощутил приступ голода. Вчера, проходя через поле, он набил себе карманы зелеными стручками гороха. Вынув из бокового кармана остатки, он быстро доел их.
Чтобы определить, какое расстояние он прошел за ночь, и наметить дальнейший путь, Тхэ Ха поднялся на ближайший перевал. Перед глазами раскинулась небольшая равнина, в центре которой виднелся маленький, всего из нескольких покривившихся крестьянских хижин хуторок, насквозь пронизанный, точно мечом, серой лентой шоссейной дороги. Равнину полукругом огибали горные хребты, и по их расположению нетрудно было догадаться, что ночью он прошел именно через эти горы. Знай он сюда дорогу, ему пришлось бы пройти всего ли двадцать, а вместо этого он сделал большой крюк, покрыв за ночь огромное расстояние: семьдесят-восемьдесят ли. Тхэ Ха даже пал духом.
- Когда я доберусь до своих, если буду идти таким черепашьим шагом? - вырвалось у него из груди.
В сухих ветвях подвывал ветер, срывая с них пожелтевшие, звенящие, как жесть, листья.
"Где теперь товарищи и Чон Ок? До какого места дошли они?" - с горечью подумал он, присаживаясь на покрытый бархатным мхом валун. Он уже начал терять надежду, что когда-нибудь ему удастся догнать ушедших вперед шахтеров.
По шоссе длинной вереницей двигалась колонна автомашин. Отсюда они казались маленькими, медлительными муравьями, копошившимися в пыли. Машины двигались в сопровождении усиленной охраны. Над колонной беспрестанно кружили самолеты. Это был, наверное, какой-то важный военный транспорт.
- Вот сволочи, повадились ходить по чужой земле! - скрипнул зубами Тхэ Ха.
В этой земле покоятся останки его предков. Он сам родился и вырос на ней, но сейчас ему нельзя открыто ходить по этой земле, он должен скрываться, как вор. "Откуда же такая напасть, неужели наши люди могут смириться с этим?" - возмущенно воскликнул он в душе.
В ослепительно чистом небе появились два самолета. Они сделали несколько кругов над лесом, а затем, описав длинную кривую, взяли курс на юг. После них в небе рассыпалось множество маленьких листочков, которые, точно снежинки, поблескивая на солнце, медленно падали на землю.
- Да это же листовки! Какого дьявола понадобилось разбрасывать их в безлюдных местах?!
Тхэ Ха поднял упавшую недалеко от него листовку. На белом квадратике бумаги красным шрифтом было напечатано, что народноармейцам нечего изнывать в горах от голода; им следует явиться с этими листовками к американцам, если они хотят получить свободу, питание и лечение. Тхэ Ха невольно вспомнил ужасную драму, которая несколько дней назад разыгралась там, на шахте. - Вот проклятое племя, обманом хотят взять!-он так сильно стиснул зубы, что под смуглой кожей заходили желваки. - Вот вам!-Тхэ Ха разорвал на мелкие клочки листовку и швырнул на землю. Но этого ему показалось мало, и он, как одержимый, бросился собирать листовки. - Эх, устроить бы из этого хлама хороший костер!…
Вдруг его тихо окликнул чей-то голос:
- Слышишь, парень, чем это ты здесь занимаешься?
Перед Тхэ Ха стоял седой старик с вязанкой дров на спине и гневно смотрел из-под насупленных бровей.
- Здравствуйте, дедушка! Вы живете в этом хуторе? - Тхэ Ха хотел улыбнуться, но лицо точно окаменело, да и язык с трудом выговаривал слова.
Не ответив на вопрос, старик продолжал строго смотреть на Тхэ Ха, словно желая угадать, что это за человек и зачем он собирает листовки. Загорелое, измученное лицо, глубоко запавшие черные глаза с острым стальным блеском и, наконец, странное поведение с листовками - все это говорило не в пользу Тхэ Ха.
- Листовки-то зачем собираешь?-спросил старик.
- А-а это? Я их собираю, чтобы разорвать, - тогда только Тхэ Ха обратил внимание, с каким осуждением смотрит на него старик.
- На что тебе рвать их, пусть себе лежат здесь. Так надежнее, - с непонятной ухмылкой сказал старик.
- Попадись они кое-кому, могут воспользоваться. Лучше уничтожить.
- Пустое болтаешь, сынок… Из тех, кто эвакуируется на север, вряд ли найдется хоть один, который клюнул бы на эту приманку. Скажи прямо, сам к американцам хочешь податься? - старик снова вперил в него подозрительный взгляд.
- О, дедушка, как вы можете так плохо думать обо мне, - Тхэ Ха никак не мог найти те нужные слова, которые устранили бы сомнения старика.
- Откуда путь держишь?
- Я с угольной шахты. Вот видишь, дедушка, как я их разорвал, - Тхэ Ха показал рукой на бумажные клочья, которые трепетали в кустах, подхваченные порывом ветра.
- Разорвал, значит, - старик поглядывал на него все еще с недоверием.
- А как же? Только что разорвал…
Старик, переваливаясь с ноги на ногу под тяжестью ноши, медленно подошел к Тхэ Ха.
- У тебя, сынок, такой вид, точно ты побывал в какой-то перепалке, - голос старика заметно потеплел. Сняв ношу и поставив ее у ног, он опустился на землю, жестом руки приглашая Тхэ Ха последовать его примеру.
- Не говорите. Чуть на тот свет не отправился.
- Они и здесь учинили настоящую бойню, - старик, тяжело вздохнув, вынул кисет с самосадом. Набив трубку, он предложил угоститься табаком и Тхэ Ха. Тот не заставил себя просить дважды и, свернув себе козью ножку, с удовольствием сделал две-три глубокие затяжки.
- Они что, сцапали тебя?
Тхэ Ха рассказал старику о том, что ему пришлось перетерпеть в последнее время.
Старик слушал с глубоким волнением и участием.
Когда Тхэ Ха умолк, он поднял свою жилистую руку и, показывая на новую вереницу машин, ползущих по шоссе на север, с ненавистью бросил:
- Видишь, сынок, все идут, идут, окаянные!-с минуту помолчав, он продолжал: - Мне уже перевалило за шестьдесят. Многое пришлось повидать, а вот такого еще никогда не видел. Детей убивают… Говорят "красные змееныши"… Все хуторские колодцы трупиками закиданы… Чтобы плод убить, животы вспарывают беременным женщинам. Таких извергов еще ни разу не видела наша земля. Падет на их головы небесная кара. Обязательно падет!
- Кара сама собой на них вряд ли падет. Надо бороться. Из двух одно: либо они нас, либо мы их! - В глазах Тхэ Ха вновь появился острый стальной блеск.
- Тебе здесь задерживаться нечего… Того и гляди опять начнут прочесывать лес. Ты, наверно, проголодался. Потерпи немного, я живо обернусь, - с этими словами старик поднялся и взвалил на спину тяжелую вязанку хвороста.
Старик не обманул. Вскоре он вернулся, неся на перекинутом через плечо рогатом чиге, что-то покрытое грубой мешковиной. В руках он держал серп.
- Идем туда, поедим вместе. Там народноармейцы, - старик показал серпом на густые заросли в стороне от лесной поляны.
- Народноармейцы?! Сколько же их?-Тхэ Ха радостно вскочил с места.
- Двое. Тебе бы вместе с ними… Все лучше, чем одному.
Войдя в заросли, они неожиданно натолкнулись на выставленные вперед автоматы. Народноармейцы, услышав чьи-то шаги, выскочили из своего укрытия, готовые ко всему.
- Дедушка, кто это с тобой?-спросил грубоватым голосом старший.
- Хороший человек, с шахты. Ешьте вот вместе, - старик виновато улыбнулся, словно извиняясь за то, что без разрешения привел сюда незнакомца.
- Здравствуйте, товарищи!-Тхэ Ха, не обращая внимания на насупленные лица, радостно бросился к народноармейцам, все еще крепко сжимавшим в руках автоматы. Он схватил за руку старшего солдата - хотел сказать что-то теплое, радостное, но слова застряли в горле, глаза затуманились от набежавших вдруг слез. Народноармеец, окинув его с головы до ног, нехотя пригласил сесть.
- Почему ты один?
- Не дай бог кому другому попасть в такую перепалку. Чудом уцелел парень!-опередив Тхэ Ха, заговорил старик.
Когда Тхэ Ха рассказал, что с ним произошло, старший солдат извлек из своей дорожной сумки индивидуальный пакет и перевязал Тхэ Ха голову.
- Разве можно рану так оставлять! - с участием сказал он.