Петров слушал, не перебивая, и в нем росла уверенность, что Ласкин устоит. А сколько было беспокойств о нем в штабе армии. Все знали его как большого храбреца и весьма решительного командира, но 172-я дивизия вырвалась к Севастополю такой малочисленной, что ее личного состава едва хватило на один батальон, который вошел в 514-й полк майора Устинова. Другой батальон этого полка был укомплектован за счет трех рот истребительного отряда и роты связистов. В дивизию вошел также 2-й полк морской пехоты. Еще один полк, наименованный 1-м Севастопольским стрелковым, собирался, как говорится, "с миру по нитке" - из личного состава Дунайской флотилии, Школы оружия, остатков 1-го Перекопского батальона. По существу дивизия у Ласкина новая, только что сформированная, и как она поведет себя в этих сразу же навалившихся боях, командарм не знал. И вот теперь, слушая комдива, он, сам удивляясь тому, убеждался, что Ласкин уже не считает ее новой - все-то и всех-то он знает, не только о каждой части, но едва ли не о каждом подразделении имеет четкое, уверенное мнение.
Пообещав подбросить что-нибудь из скудных своих резервов, командарм уехал в штаб удовлетворенный.
V
- Товарищ политрук! Товарищ политрук! - тревожно звал связной, и у Лозова замерло сердце: не случилось ли чего?
- Что такое?!
- Вас там спрашивают.
- Кто спрашивает?
- У-у! - многозначительно пропел связной. И добавил: - Я не знаю…
Лозов подтянул ремень, вышел из землянки и увидел в окопчике двух незнакомых командиров. У одного под плащ-палаткой виднелась петлица с двумя шпалами майора. Звание другого он не разглядел, козырнул майору, досадуя, что эти двое, явно штабисты, если судить по новеньким чистым фуражкам, не дали ему поспать. Днем вздремнуть не удастся, а следующей ночью - кто знает?
- Мы из особого отдела, - сказал майор, и дремота Лозова сразу улетучилась. - Знаете ли вы, что командир батареи лейтенант Кубанский во время боя не выполнил приказ командира дивизиона о смене огневой позиции?
- Конечно, знаю, - пожал плечами Лозов. - Это было со мной согласовано.
Ему сразу стал неинтересен разговор. Он понимал: каждый делает то, что ему положено. Но еще в Одессе свыкся с ясной мыслью: делом в этой войне следует называть лишь то, что непосредственно связано с уничтожением врага. Все остальные дела должны быть подчинены этому, главному, и потому человек, рискующий собой во имя уничтожения врага, во всех отношениях должен быть поощряем. До войны, может быть, и важно было соблюсти форму, сейчас же главное - конечный результат, успех…
- Как это понять? - насторожился майор. - Вы, комиссар, поддержали невыполнение приказа?
- А у меня есть другой приказ, - с вызовом ответил Лозов.
- Какой приказ?
- Приказ Сталина: "Ни шагу назад!". Мы стояли перед выбором: или, рискуя, оставаться на месте, чтобы наверняка уничтожить вражескую минометную батарею, или спасать себя, увести гаубицы в безопасное место. Но тем самым мы дали бы возможность немецким минометчикам безнаказанно уничтожать нашу пехоту.
- Убедительно, - сказал майор и покосился на своего напарника, что-то записывавшего в блокнот. - Но ведь приказ есть приказ.
- Был также приказ найти и уничтожить немецкую минометную батарею. А приказ сменить ОП был выполнен следующей ночью.
- Казуистика, - поморщился майор. - Придется поговорить с вашим комбатом. Вызовите его…
Как раз в этот момент близко ахнула гаубица, заглушив слова майора.
- Слышите? - сказал Лозов, выждав немного, дав особистам возможность послушать перекличку команд, доносившуюся с огневой позиции. - Сейчас комбат руководит боем и вызывать его с наблюдательного пункта никак нельзя.
- Хорошо. - Майор встал, запахнул плащ-палатку. - Тогда мы сами сходим к нему. Где НП?
- Пойдемте, покажу.
Он вывел особистов на пригорок, откуда открывался вид на часовню, и сам ужаснулся увиденному: вокруг часовни вспухали черно-огненные клубы, и ее то и дело затягивало дымом близких разрывов. Но в часовню, стоявшую на самой вершине горы, как видно, не просто было попасть: снаряды падали то с недолетом, то с перелетом. Но падали они непрерывно, и это тревожило.
- Так где НП? - нетерпеливо спросил майор.
- В этой самой часовне.
- Что ж, подождем, когда кончится обстрел.
- Боюсь, что он теперь долго не кончится.
Тут вынырнула из туч тройка "юнкерсов", прошлась над огневыми позициями, сбросив серию мелких бомб. И здесь, на пригорке, им пришлось лечь, чтобы не привлекать внимание, уткнуться носами в мокрую землю. Переждали, когда самолеты улетят, и молча пошли обратно.
- Ладно, - примирительно сказал майор. - Кто может подтвердить ваши слова?
- Кто же, как не старший на батарее лейтенант Лукашин. Он главный на огневой позиции.
С Лукашиным особисты говорили недолго, уже ничего не записывая. И ушли, почтительно пожав всем руки. Дело вроде бы уладилось, но неприятное ощущение у Лозова не проходило. И что бы он ни делал в этот день, все время, как заноза, сидело в нем воспоминание о беседе с особистами, переворачивалось слово за словом, примеряясь так и этак. И все думалось ему, что беседа эта не последняя, что будут и другие. Все-таки, если смотреть формально, невыполнение приказа было. Почему они с Кубанским не придали этому значения, почему не попытались объяснить свое решение командиру дивизиона? Может, потому, что на передовой свыкаешься даже с мыслью о возможной своей гибели и вся формалистика отходит на второй план перед лицом главного дела - уничтожения врага? Он удивлялся этому, вдруг открывшемуся ему изменению психологии человека в зависимости от удаления от переднего края, пытался успокоить себя рассуждениями, но тревожное чувство все саднило. И потому очень удивился, даже испугался, когда вдруг услышал на огневой позиции громкий, прямо-таки демонический хохот.
Случилось это под вечер, после очередного, особенно длительного налета, когда бомбы падали в опасной близости от орудий, и Лозову в первый миг подумалось, что кто-то из бойцов не выдержал напряжения боя, помешался. Такого не случалось ни под Одессой, ни здесь, в Крыму. Но именно оттого, что не случалось, особенно встревожился Лозов и поспешил на этот хохот. Уже по пути сообразил, что смеются не истерично, а весело, почти радостно.
- Вы посмотрите, что о нас пишут! - встретили его оживленные возгласы.
- О нас?!
- Подразделение лейтенанта Кубанского…
- Ну юмористы, ну уморили!…
Еще не освободившийся от мыслей об особистах, Лозов в первый момент и подумал об этой связи между ними и командиром батареи и потому нетерпеливо потянулся к небольшому листку газеты.
- Вот тут читайте. Как Золотов в разведку ходил, - тыкали ему пальцами в газетные строчки.
В заметке была какая-то несусветица о том, как лейтенант Кубанский вызвал к себе разведчика Золотова и приказал найти минометы противника, как Золотов, лихо взяв под козырек, запахнул плащ-палатку, замаскировал веточками фуражку и пополз в расположение противника. Как он ползал по лесу, набитому немцами, выглядывая из-под кустов, как, раздвинув ветки, увидел минометы, засек их расположение, быстро пополз обратно, доложил данные командиру, и с первого же залпа немецкая батарея была уничтожена.
- У нас же инструментальная разведка, инструментальная, а тут - пополз! - веселились артиллеристы.
А Лозову было не смешно. Это очень грустно, когда люди судят, не зная дела. У газетчика это вылилось в нелепую похвалу, а у особистов в такое же нелепое осуждение. Не подпускать бы к передовой людей, не знающих дела, да ведь как не подпустишь? Передовая - это постоянная смена людей, она только потому и стоит, что вместо убитых и раненых приходит пополнение. А новые люди лишь под огнем становятся знающими и опытными. Так было и так будет. И значит, не смеяться надо над неопытностью газетчика, не возмущаться непониманию особистов, а принимать это как ошибки, обычные в трудном и тяжелом деле войны, и разъяснять, терпеливо учить людей всему тому, что знаешь и умеешь сам. Учить даже особистов и газетчиков…
И все-таки этот веселый эпизод словно бы снял с него напряжение нелегкого дня. И ночью, снова направляясь на истерзанную снарядами гору с часовней, он уже знал, что не станет сейчас рассказывать Кубанскому об особистах. Ни к чему понапрасну трепать нервы командиру, от спокойствия которого зависит так много. Его, конечно, не испугать - испугается ли нелепого, хоть и опасного подозрения человек, каждую минуту рискующий жизнью? Но заставлять командира в такой момент думать о себе - это только на руку врагу. А заботиться о душевном спокойствии людей - это ли не задача комиссара?…
А вот заметку он прочтет там, в часовне. Сам прочтет. Пусть посмеются. Смех снимает нервное напряжение получше наркомовских вечерних ста граммов…
VI
"Юнкерсы" девятками скользили в белесом утреннем небе Севастополя, бросали бомбы и разворачивались на новый заход. Отдельных разрывов порой не было слышно, все сливалось в сплошной низкий гул. Наши самолеты - их было куда меньше, чем немецких, - врезались в плотные строи вражеских эскадрилий, разбивали их, и тогда в небе закручивались стремительные карусели воздушных боев. Черные дымы стлались над городом, белые столбы воды вскидывались на серой поверхности бухты. И только до холма, на котором располагался штаб армии, самолеты почему-то не долетали. Или немцы не знали, где штаб, или вражеские самолеты просто отвлекали на себя бросающиеся в отчаянные атаки наши истребители?
Такой массированной бомбежки Петров за всю войну еще не видел ни разу, и он с тревогой подумал о подразделениях на переднем крае, не успевших как следует зарыться в землю.
- Поутихли сегодня немцы, - услышал рядом голос Крылова.
- Это, по-вашему, поутихли?
- На передовой пока тихо.
- Не бомбят? - живо обернулся Петров.
- Бомбят, но не так, как здесь.
- Значит, здесь они пугают. Решили сломить у севастопольцев волю к сопротивлению.
- Побомбят город, навалятся на передовую.
Они спустились по лестнице, и дежурный сразу задраил за ними стальную дверь входа.
Бомбежка и артобстрел не прекращались. Все так же рушились бомбы на город, рвались на улицах тяжелые артиллерийские снаряды, все так же кидались в отчаянные атаки наши немногие самолеты, стараясь, если уж не сбить, то хотя бы помешать прицельному бомбометанию. И все так же напряженно ждали в своих окопах батальоны и полки, когда бомбежка переметнется на них. Связь работала превосходно, и Петров в который раз с благодарностью вспоминал флотских связистов, загодя проложивших подземные линии.
Весь штаб напряженно ждал сообщений с переднего края: что задумал враг, куда направит он главный удар? Петров был уверен, что немцы по-прежнему будут наступать в первом и втором секторах. Хотя, конечно, не исключены удары и на других участках. Немцы по существу уже на окраине Балаклавы и несомненно рассчитывают не сегодня-завтра взять ее. И уверены, что так же легко возьмут деревню Камары - основной пункт укрепрайона. А дальше - прямая дорога на Севастополь и почти ровная местность, где можно использовать танки.
Петров ждал, и душа его, не терпящая пассивных ожиданий, ныла. Все больше росло в нем глухое нетерпение. Собственно, пассивного ожидания и не было: штаб активно работал над планами маневрирования войсками и артогнем, чтобы в случае необходимости можно было быстро прикрыть любое направление. Но, занимаясь этими неотложными делами, Петров все время невольно вспоминал Одессу с ее активной обороной. И еще вспоминал, как организовывал оборону городков и кишлаков в Туркестане. В то время он тоже был против того, чтобы сидеть и ждать нападений. Наша активность сковывала маневренность басмаческих банд, давала больше шансов на встречу с подвижным ускользающим противником, приучала к походам красноармейцев, давала им, да и населению тоже, так необходимую уверенность в успехе.
Севастополь - не кишлак. Но азбука войны везде одинакова. Именно наша активность сделала такой стойкой оборону Одессы. Не сидеть и дрожать - абы не атаковали, - а укрепляться, улучшать позиции, активизировать деятельность разведгрупп и в то же время везде, где представляется возможность, контратаковать.
- Представь себе Геркулеса, охраняющего ворота, - неожиданно сказал командарм Крылову. - На него нападают, бросают камни. А он стоит. А они бросают. Чем это кончится?
- Очевидно тем, что рано или поздно ему угодят в лоб, - сказал Крылов.
- Вот именно. Будь ты хоть трижды Геркулес, а оставаться в глухой обороне никак нельзя. Противник численно и технически сильнее. Значит, глухая оборона для нас смерти подобна. Наша оборона просто не может не быть активной. Каждодневные вылазки, контратаки - вот наша тактика…
- Как в Одессе, - подсказал Крылов.
- Да, как в Одессе. Или еще активнее…
А бомбежка и обстрел все продолжались.
То затихало на полчаса, то вновь наваливались самолеты и снова закручивалась над Севастополем воздушная чехарда.
Ближе к вечеру Петров, к тому времени уже освободившийся от неотложных штабных дел, не выдержал, снова поехал на КП второго сектора обороны к полковнику Ласкину (до него всего ближе, объяснил он Крылову), взяв с собой одного только адъютанта (чтобы не подставлять под бомбы лишних людей). Он стоял на подножке и смотрел за небом, чтобы в случае чего сказать шоферу, куда свернуть, где остановиться и переждать или, наоборот, прибавить скорость. Машина мчалась так, что и сам Петров начал опасаться, как бы на крутом повороте не смахнуло его с подножки. Но в такой обстановке только и можно было или прятаться за домами от немецких самолетов, или мчаться, поскорей выскочить из зоны бомбежки.
Полковника Ласкина на КП не оказалось, уехал в части. Начальник штаба дивизии майор Кокурин, только два дня назад вступивший в должность, сказал, что комдив уже оповещен о приезде командарма и сейчас прибудет. Кокурин смотрел на Петрова с удивлением. Петров понял этот взгляд так: зачем командующему ездить под такой бомбежкой, когда можно все вопросы решить по телефону? И потому он с некоторым раздражением слушал доклад об обстановке на этот час, о положении частей, о действиях отдельных подразделений. Скоро примчался полковник Ласкин и раздражение командарма поулеглось: комдив тоже не отсиживался в штабе.
В сопровождении Ласкина Петров выехал на наблюдательный пункт, нырнул в низкий, хорошо замаскированный блиндаж, долго вглядывался через амбразуру в темнеющую даль, в которой то там то тут взблескивали разрывы мин и снарядов.
- Высоты надо вернуть любой ценой, - сказал он Ласкину. - Будем наступать. Противник несет большие потери, и надо продолжать бить его всюду, днем и ночью. Главное - уметь правильно и вовремя использовать артиллерию. У вас в секторе она сильная…
Тут же поставив задачи на завтрашний контрудар, командарм выехал в Севастополь и еще засветло был у Графской пристани. От красавца крейсера "Червона Украина", стоявшего здесь еще недавно, остались над водой только мачты. Напружинившиеся концы их цеплялись за пирс, словно корабль в последний свой час искал спасения на берегу. Когда ехал сюда, Петров и сам не знал, зачем ему так уж надо взглянуть на погибший крейсер. Теперь понял. Ему нужно было лишний раз убедиться, что здесь, в Севастополе, неманевренная оборона смерти подобна. Как видно, все-таки грызло его сомнение: следует ли усталые, малочисленные части раз за разом бросать в контратаки? Нет, только так, проявляя пугающую врага активность, можно удержать Севастополь. Только так!
И опять была ночь над картами, над оперативными сводками, опять командарм со своим начальником штаба так и этак прикидывали, какие еще части и подразделения могут быть переброшены на участки возможных прорывов противника, где следует организовать отвлекающие контрудары, как в том или ином случае сманеврировать огнем. Последнее было особенно трудно, поскольку повсюду ощущался острый недостаток снарядов.
Как ни угадывали намерения противника, а всего не предусмотрели. Утром подготовленный Ласкиным контрудар был сорван неожиданно начавшимся наступлением противника на селение Камары в направлении Ялтинского шоссе. После получасовой мощной артподготовки начались танковые атаки.
Целый день из первого и второго секторов шли тревожные сообщения. 514-й полк отчаянно дрался на окраине селения Камары. Его правый сосед - 383-й полк - успешно контратаковал противника. В итоге этих активных действий господствующие высоты 440,8 и 386,6 к концу дня оказались в наших руках.
Но на следующее утро бой возобновился с новой силой. На наши ослабевшие части повели наступление четыре дивизии немцев и крупный мотоотряд с танками. Снова господствующие над местностью высоты в 1-м и 2-м сектоpax оказались в руках противника. Немцы подошли непосредственно к высоте 212,1, нависавшей над Балаклавой. Но что особенно удручало Петрова, так это слишком большое число убитых и раненых. Один только 514-й полк потерял в этот день до 400 человек.
И снова командарм, не обращая внимания на огонь, помчался к Ласкину, словно он один мог восполнить потери, снова с наблюдательного пункта рассматривал задымленные от частых разрывов высоты. Единственное, что утешало его в этот день, так это сообщения о хорошей работе артиллеристов: враг нес от их огня огромные потери.