– Я тебе не друг, – спокойно ответил я, не обращая внимания на протянутую руку. Лицо Гидона исказилось. – Пойдём, – сказал я Нете. Она посмотрела на меня с недоумением, но поднялась и последовала за мной.
Спиной я чувствовал полный ненависти взгляд Гидона. Но он не посмел сказать мне ни слова. Нета была расстроена и обижена на меня. Но после того, как я всё ей рассказал, она задумалась и после небольшой паузы сказала мне:
– Ты всё правильно сделал.
Сбор урожая
Война за оливки, принадлежащие земледельцам из деревни Бейт Джибрин, длилась уже третий год. Два года назад военная администрация, под контролем которой находился район деревни Бейт Джибрин, объявила принадлежащие местным земледельцам оливковые плантации закрытой военной зоной. Не знаю, какими стратегическими соображениями руководствовалось армейское командование, но для жителей деревни это означало, что отныне они не смогут собирать урожай на своих участках. Жители деревни, для большинства из которых оливковые деревья были единственным источником существования, пытались протестовать, но тщетно. Деревня, даже по местным меркам, была небольшая, а жителями её были в основном дети и старики, молодёжь в поисках заработка перебиралась в более крупные города. Адвокаты земледельцев пытались оспорить решение военной администрации в израильском суде, а правозащитники – арабы и евреи – собирали петиции и проводили акции протеста. Но от всех этих усилий было мало толку – земледельцы так и не получили доступ к своим участкам. Так было до тех пор, пока в дело не вмешался Рувен Голдберг. Это был удивительный человек. Многие считали его странным и даже сумасшедшим. Нормальные люди, сколько ни силились, никак не могли понять, зачем преуспевающий врач из Лондона вдруг оставил свою клинику и приехал в Израиль. Но ещё больше их шокировало то, что религиозный еврей, уважаемый раввин, помогал палестинцам.
Если его приезд в Израиль нормальные люди ещё как-то могли объяснить религиозным рвением, то стремление Рувена добиться справедливости для жителей оккупированных территорий казалось им явным признаком сумасшествия. Сам Рувен объяснял причину столь радикальных перемен в своей жизни просто:
– Моя жизнь и опыт врача привели меня к Богу.
До сорока лет Рувен был преуспевающим врачом и жил со своей семьёй в Лондоне. Хирург-ортопед, он прославился на весь мир своими уникальными операциями. За помощью или просто советом люди приезжали к нему в клинику со всех концов земли. Однако в сорок лет он вдруг начал читать Пятикнижие и посещать занятия в ешиве. Чуть позже он принялся за изучение иврита и арамейского, а затем еврейского религиозного права – Галахи. С тех пор всё своё свободное время Рувен посвящал изучению священных для иудеев книг Талмуда. Изучал он и труды Рамбама, Егуды Галеви и Раши. Теперь каждый день начинался и заканчивался для него молитвой. Молился он не только в синагоге, но и садясь за руль своей машины, дома, за столом, во время каждой трапезы, ложась ночью спать и вставая утром. Спустя несколько лет он сдал экзамен на даяна – раввинатского судью и вскоре после этого, оставив свою клинику в Лондоне, переселился в Израиль. Его уже взрослые сыновья со своими семьями остались в Лондоне, и в Израиль он перебрался со своей женой Хаввой. Поначалу он поселился в еврейском квартале Восточного Иерусалима, среди наиболее фанатичных религиозных евреев. Работал он в иерусалимской больнице Шива, где, как и раньше в Лондоне, продолжал оперировать. Ему предлагали высокие административные должности, но он отказался, довольствуясь высоким статусом врача-специалиста. Работы было много. Его пациентами часто были как солдаты израильской армии, так и палестинцы с территорий. Он никогда не делил своих больных на евреев и арабов и, как никто другой, хорошо был знаком с результатами бесконечного противостояния. Однажды к нему привезли отца и четырёх его дочерей, которые нуждались в срочной операции. Все они были ранены снарядом израильского танка. За несколько дней до этого палестинцы обстреляли наш патруль. Среди солдат были убитые и раненые. Тогда армейское командование решило провести "акцию возмездия". Наши части при поддержке танков и вертолётов вошли в сектор, при этом один из танков сразу же подорвался на фугасе. Жертв, к счастью, не было. Затем пехотные подразделения и танковый батальон, не встречая никакого сопротивления, подошли вплотную к крупному по нашим масштабам городу на самой границе сектора, но в город входить не стали. Указаний на этот счёт не было, и в ожидании приказа о продолжении или свёртывании операции подразделение заняло позиции прямо напротив города. Было совершенно тихо, палестинцы огня не открывали – то ли готовились к уличным боям в самом городе, то ли просто выжидали. Эта тишина ещё больше усиливала неопределённость, царившую вокруг. Видимо, чтобы избавиться от этой неопределённости, командир батальона отдал приказ командиру танка стрельнуть разок в сторону города. Не знаю, какими соображениями руководствовался командир подразделения, отдавший этот приказ, но снаряд угодил прямо в дом, где в это время находилась большая семья – родители и восемь их детей. Мать и трое её детей погибли на месте. Их собирали буквально по кускам. Ещё один ребенок умер по дороге в больницу. Отца и четырёх его дочерей доставили в больницу к Рувену. Всю ночь Рувен и его команда врачей боролись за жизнь оставшихся в живых членов семьи. Их удалось спасти, правда, самой младшей девочке, которой только исполнилось семь лет, пришлось ампутировать обе ноги. Эта трагедия потрясла Рувена, и после этого он стал совершенно другим. С тех пор его часто можно было увидеть в компании анархистов и левых активистов там, где летели камни, шипели газовые гранаты, свистели резиновые пули. Вместе с местными жителями он протестовал против строительства бетонного забора на палестинских землях или преграждал путь бульдозерам, пытавшимся снести дома в деревнях. Его несколько раз задерживали вместе с израильскими анархистами, но предъявить ему обвинение ни в полиции, ни в суде так и не решились. Кроме того, он выступал по всей стране с лекциями, рассказывая об истинном положении дел на оккупированных территориях. Вскоре он основал организацию с непривычным названием: "Раввины за справедливость". Главным направлением деятельности его организации было отстаивание в суде прав палестинцев перед израильской гражданской и военной администрацией. Он судился с государством по любым вопросам, начиная с отнятых армией у палестинских земледельцев земель и заканчивая арестами активистов из числа арабов и израильских левых. Именно он и его единомышленники пришли на помощь земледельцам деревни Бейт Джибрин, когда военная администрация отняла принадлежащие им участки земли.
Армейское начальство его побаивалось, хотя и старалось этого не показывать, а местные земледельцы относились к нему с глубоким почтением, почти с благоговением, как к древнему библейскому пророку. В нём и правда было что-то библейское. Исполинского роста, широкоплечий, лет пятидесяти, с густой чёрной бородой и смуглой кожей, он возвышался над любым собеседником как библейский царь Саул, будь то солдаты, местные земледельцы или представители военного командования. Взгляд его тёмно-карих глаз был суровым, как у судьи, и как будто прощупывал собеседника. Я ни разу не видел его улыбающимся, он был суров и немногословен, но если говорил, то казалось, что каждое его слово оставляет глубокий след в душе собеседника. Одевался он так, как одеваются ортодоксальные евреи – всегда одинаково: широкополая чёрная шляпа, всегда белая рубашка, строгий чёрный костюм и, такого же цвета, всегда до блеска вычищенные туфли. Из-за пояса его брюк выглядывали пучки нитей, какие носят все богобоязненные евреи в память о заповедях, которые Бог дал евреям через Моисея на горе Синай – все белые, по числу заповедей, и лишь одна голубая – в напоминание о том, что Бог един.
Рувен и его соратники долго судились с военной администрацией по поводу оливковой рощи, принадлежащей местным земледельцам. Когда их иски в мировой суд не были удовлетворены, Рувен добрался до Высшего суда справедливости (главной судебной инстанции страны) и там, наконец, добился решения, обязывающего военную администрацию не препятствовать земледельцам в сборе урожая. Суд обязал армейское командование не препятствовать жителям Бейт Джибрин в сборе урожая маслин, и военные уступили, выделив крестьянам на сбор урожая четыре дня. Для того, чтобы собрать весь урожай, требовался по меньшей мере месяц. И всё-таки это была победа. До сих пор никому ещё не удавалось оспорить решения армейского начальства. Армия чувствовала себя здесь полным хозяином и любые свои действия, в том числе и произвол, оправдывала военной необходимостью. Именно из-за военной необходимости временные армейские лагеря устраивались в оливковых рощах, на принадлежащих земледельцам участках. Именно из-за этой необходимости устанавливались блокпосты, перекрывавшие жителям деревень въезд и выезд в любом направлении, проводились рейды в деревни, аресты и снос жилых домов.
Получив наконец возможность собрать урожай, местные земледельцы всей деревней, от мала до велика, выстроившись в колонну, направились к своим оливкам нестройными рядами. К ним присоединились израильские анархисты, которые приехали помочь местным земледельцам в сборе урожая. Был здесь и Рувен со своей женой. Вместе со старейшинами деревни Рувен и его жена возглавили шествие. Мы могли наблюдать это шествие из своего палаточного лагеря, раскинувшегося на холме как раз напротив оливковой рощи. Было что-то торжественное в этом шествии и радостное в работе людей. Работа кипела вовсю с раннего утра. Я наблюдал в бинокль за этой сценой и не мог оторвать взгляд от происходящего. Я мог видеть мельчайшие подробности обычного, казалось бы, для этих мест события. Может быть, непосвящённому всё происходящее и показалось бы чем-то вроде местной экзотики, не более того. Но я-то хорошо знал, сколько борьбы предшествовало этому дню. До сих пор я видел лишь осиротевшие маслины, превращённые в армейский лагерь. Вроде бы маслины как маслины… Но было что-то неестественное и уродливое в этой одичавшей масличной роще. Она выглядела как-то безжизненно… Впрочем, может быть, это лишь моё субъективное восприятие. Но сейчас казалось, что роща ожила. Под деревьями земледельцы расстелили что-то вроде широких покрывал, на которые сыпались от лёгких постукиваний спелые плоды. Те, у кого было ещё достаточно сил, собирали маслины вручную – для нежных плодов это лучше всего. Тут же, в тени деревьев, прямо на земле, несколько пожилых женщин и девочек от семи до одиннадцати лет перебирали собранные плоды, отделяя спелые от перезрелых или порченных. Самой старшей из женщин, с круглым добрым лицом и большими тёмно-карими глазами, было на вид лет семьдесят пять, а может, и все восемьдесят. Её привычные к работе, загорелые морщинистые ладони напоминали в этот момент руки музыканта, так быстро и умело она перебирала спелые оливки. Женщины почти не говорили между собой, вытянув загорелые ноги с босыми ступнями, они были целиком поглощены работой. Несколько юношей суетились, аккуратно укладывая собранные оливки в кузов легковушки. Была здесь и телега, запряжённая ослицей, на которой тоже возили собранные плоды. В ожидании, когда телега будет загружена, ослица щипала травку, всем своим видом выражая долготерпение. Как только кузов или телега заполнялись, кто-нибудь из жителей тут же отвозил драгоценный груз в деревню, где из собранных маслин сразу же начинали делать масло или солить. После разгрузки шофёр сразу же возвращался обратно. Торопились все. Как только спелый плод покинул оливковую ветвь, дорога каждая секунда. Чуть промедлишь – и вот уже драгоценный плод безвозвратно потерян. Нежные плоды маслин погибают и уже никогда не дадут масла и не окажутся на семейном столе.
Рувен, оставшись в одной рубашке, рукава которой он подкатал, без шляпы (на голове его была только кипа), стоя на лестнице, осторожно собирал нежные оливковые плоды. Его чёрная с проседью борода задорно задиралась вверх, когда он тянулся к плодам наверху, а на лице играла, будто солнечный зайчик, улыбка. А может быть, он и не улыбался, а лишь морщился от солнца. Как знать, человек он был суровый. Его жена Хавва перебирала плоды вместе с жительницами деревни. Начав работу с рассветом, земледельцы закончили работу, лишь когда начало смеркаться. На следующий день земледельцы пришли на свои участки и продолжили сбор маслин уже без израильтян. В Израиле была середина рабочей недели, и Рувен с остальными израильтянами были на работе. Всё шло как обычно, но в самый разгар работы на участке вдруг появилась группа молодых парней с железными прутьями. Кто они – разобрать было нельзя, потому что их лица были закрыты какими-то тряпками. Они набросились на земледельцев и стали избивать их прутьями, давя обутыми в кроссовки и армейские ботинки ногами собранные плоды. Перепуганные дети кричали от страха, женщины закрывали собой детей. Несколько юношей из местных пытались дать отпор налётчикам, но силы были явно неравными. Налётчики хорошо подготовились к нападению, использовав эффект внезапности. Заметив неладное, мы на двух джипах помчались к месту сбора урожая. Увидев наши джипы, налётчики скрылись так же стремительно, как и появились. Особенно досталось пожилой паре: налётчики жестоко избили мужчину – семидесятилетнего старика, сломав ему несколько пальцев на правой руке, когда тот пытался закрыть лицо, его жене, шестидесятидвухлетней женщине, разбили голову. Обоим нужна была медицинская помощь, и я вызвал скорую. Остальные земледельцы отделались более лёгкими травмами, но многие были напуганы, а дети были в шоке. Налётчики достигли своей цели: сбор урожая был сорван.
– Пусть полиция с ними разбирается, – махнул рукой командир базы, когда я доложил ему о нападении неизвестных на местных крестьян. Впрочем, ни у кого не было сомнений насчёт того, кем были эти "неизвестные". Такие методы, как избиения местных арабов, поджоги и вырубка оливковых деревьев, еврейские поселенцы использовали часто против своих соседей как средство давления, чтобы заставить их отказаться от земли. Армия и полиция ни разу не нашли вандалов. Даже следствие по факту этих случаев не открывалось. А под утро мы почувствовали запах дыма. Дым шёл со стороны оливковой рощи. Вместе с патрулем я выехал на место пожара. Там уже были жители деревни. Картина, которая нам открылась, ужаснула меня. Несколько деревьев были сожжены, другие – ещё примерно десяток олив – жестоко порублены топорами. В тот же день мы узнали, что ночью кто-то отравил воду в источнике, где жители деревни пасли свой скот. Источник был очень древний, легенда гласит, что он был здесь ещё во времена библейских пророков, и местные земледельцы строили колодцы, которые пополнялись за счёт этого источника. И вот ночью кто-то отравил воду в колодце.
* * *
Жертвами отравления стал домашний скот, в том числе и ослица, ещё вчера мирно щипавшая траву и возившая оливки. Жители деревни искали защиты у полиции, но в управлении им ответили, что полиция не располагает достаточными силами для охраны олив. Полиция вандалов не нашла, да, скорей всего, и не искала. Срок, отведённый жителям деревни на сбор урожая, истекал, но многие земледельцы уже не решались выходить на свои участки. Несмотря на бесчинства поселенцев, члены нескольких семей всё-таки решили продолжить сбор урожая. Но у самой рощи им преградили дорогу поселенцы, вооружённые железными прутами. Они чувствовали себя здесь хозяевами и уже не прятали лица. Бояться им было некого – полиции и армии было вроде бы не до них, а местным арабам было не под силу справиться с хорошо организованными и вооружёнными поселенцами.
– Убирайтесь отсюда! – кричали поселенцы арабам. – Это наша земля!
Жители деревни повернули обратно, и на следующий день уже никто из местных не решился выйти на сбор урожая, не без оснований опасаясь за себя и своих детей. Оливковая роща, казалось, снова осиротела. Но тут в деревню приехал Рувен. С ним была его Хавва, неотступно следовавшая за мужем везде, где бы он ни был. Маленькая и хрупкая, она, в отличие от своего мужа, была мягкой, улыбчивой, говорила охотно и много. Рувен сразу направился к старейшинам деревни, с которыми долго говорил. После разговора с Рувеном старейшины собрали у себя всех глав семей. Я мог лишь догадываться, о чём они говорили с ними, но на следующий день вся деревня вновь направилась в сторону оливковых деревьев. Возглавлял жителей деревни снова Рувен. Вместе с ним была его Хавва и ещё человек двадцать анархистов и религиозных евреев. Накануне я выставил патруль, чтобы они охраняли оливки и не допустили уничтожения деревьев поселенцами. Я сделал это после разговора с Рувеном. Встретил я его на блокпосту, когда тот направлялся в деревню.
– Я обеспечу вам охрану, – сказал я Рувену. Меня мучило чувство вины.
– Мне? – переспросил Рувен. – А почему же вы им, – он указал на деревню, – не обеспечили охрану? Почему не защитили их от поселенцев?
Он смотрел на меня пристально, с укором, и я вдруг испытал жгучий стыд, как школьник, которого застал учитель за неблаговидными делами. Мне нечего было ему ответить, но после разговора с Рувеном я твёрдо решил выставить охрану возле участков земледельцев и поклялся самому себе, что не позволю больше уничтожать оливки или калечить земледельцев.
Я видел, как жители деревни, возглавляемые Рувеном и старейшинами, шли к своим оливкам. На двух джипах мы подъехали к оливковой роще, чтобы предотвратить в случае необходимости столкновение с поселенцами. Впервые мы охраняли земледельцев, а не отнятую землю от её хозяев. Рувен шёл во главе колонны, как библейский Моисей во главе древних евреев. Но как только они вышли к холму, перед ними, как из-под земли, выросли десятка два поселенцев. В руках у них были железные прутья. Колонна остановилась. Я хотел уже было прогнать поселенцев, но Рувен остановил меня:
– Не надо, я сам с ними поговорю.
– Это небезопасно, – предупредил я его. – Если вы их сейчас арестуете или прогоните, завтра, а может быть, сегодня они снова вернутся и продолжат осквернять Святую Землю.
– С ними должен говорить я, – твёрдо заявил раввин и направился в сторону поселенцев.
Я и ещё несколько солдат двинулись следом. Когда Рувен приблизился к поселенцам, мы остановились метрах в десяти от них. Поселенцы, по-видимому, не ожидали увидеть перед собой раввина и немного растерялись, но уходить не собирались и всё так же сжимали в руках железные прутья. Сейчас я мог их как следует разглядеть. Это были молодые парни в вязаных кипах, все рослые, худощавые, спортивного вида. Какое-то время они стояли и молча смотрели друг на друга.
– Зачем вам железные прутья? – наконец обратился к парням Рувен. На иврите он говорил с чуть заметным британским акцентом. Не так, как говорят на иврите американцы, начисто лишённые слуха и насилующие каждое слово.