- Тебе, отец, было бы интересно побывать в знакомых местах, - вымолвил Конрад так, будто подбивал отца открыться дальше. Сегодня ему, как никогда прежде, легко и просто говорилось с ним.
- Да, сын мой, ты угадал, - признался Эбнер-старший, перехватив взгляд сына, который внимательно наблюдал за каждым отцовским движением. - Вы удачливее нас. Но не забывайте! - словно ко всем немецким солдатам обращался он с торжественной строгостью. - Это мы постарались для вас. Отцы, старшие братья. Родители. У вас хорошая база. У нас, к сожалению, такого вооружения не было… - Его слова прозвучали несколько раздраженно, и, поняв это, он тут же сменил тон, продолжил мягче и доверительнее: - Не будем, конечно, делить славу. Наша она, общая для всех. И мы, и вы делаем одно общее дело, чтобы прославить нашу великую Германию.
- У тебя, как всегда, в отличном состоянии огород, - похвалил Конрад отца, обратив внимание на его выпачканные землей руки. - И когда ты успеваешь?
- Твой дед приучил меня к труду. - И чтобы не прозвучали его слова упреком, поскольку так и не смог приобщить сына к земле, добавил: - Когда занят делом - отвлекаюсь.
Вильгельм не стал жаловаться сыну, что последние дни донимают его неприятные сны, и каждый раз одно и то же: горят деревни, то ли кавказские, то ли испанские, и весь этот ужас сопровождается отчетливыми криками женщин, детей. Он просыпался - крики еще долго продолжали звучать в ушах.
Он снова перевел разговор в прежнее русло:
- Теперь скажи, как и когда будете переходить через Кавказский хребет?
Конрад усмехнулся: отец в эту минуту напоминал придирчивого экзаменатора - густые темно-русые брови, сердито топорщившиеся, нависли над строгими серыми глазами. Увидев это, понял, что ему не до шуток. "Что же мне тебе сказать, отец?" - задумался Конрад, он знал: несмотря на затворническую жизнь, какую вел отец в последний год-другой, тот был весьма осведомленным человеком. Разумеется, знал далеко не все, а какие-то основные стратегические направления войны. Но нужны ли ему незначительные, ничего не значащие подробности? Вряд ли такое его занимает. Не станет же Конрад рассказывать о том, что предусмотрено планом "Эдельвейс"… Нового не скажет. А вот о том, что, захватив стратегический рубеж на Дону, а южнее Ростова - несколько плацдармов, немецкая армия поставила русские войска в тяжелейшее положение, сказать можно. Затем подтянули две танковые и одну полевую немецкие армии, рассчитывая танковым тараном прорвать оборону войск Южного фронта, окружить и уничтожить их на кубанских просторах. Еще усилие - и захватят Черноморское побережье от Тамани до Батума.
Что касается броска через Главный Кавказский хребет - о нем Конрад заговорил с охотой, поскольку отца это могло заинтересовать:
- Кавказский хребет преодолеет альпийский корпус, причем в его самой высокой части, где меньше всего ожидают русские, полагая, что немцы не рискнут, не смогут пройти, струсят, и - вступит в Сухуми, Кутаиси, Тбилиси… Две танковые армии займут Грозный и Баку… - менее возбужденно завершил своеобразный отчет Эбнер-младший, перехватив недовольный взгляд отца.
- Все это мне известно! - оборвал Вильгельм. - Ростов взяли, но тут же отдали. Канитель вышла! - ужалил он, будто не генерал Клейст, командующий танковой армией, а Конрад Эбнер возглавлял дивизии. - Нет, ты мне так и не сказал, как намереваетесь брать Кавказ.
Он был недоволен рассказом сына, надеялся услышать от него что-то новое, такое, чего не услышишь от именитого диктора генерала Дитмара, не прочитаешь в газетах. Вильгельм направился к дому, но тут же остановился, скосил глаза на идущего вслед за ним сына.
- Вы не знаете, как нужно брать Кавказ! - выпалил он. - И это ужасно скверно! Да-да, скверно! Как будто не было прежних попыток… Помимо военной стратегии, сын мой, нужна изобретательная дипломатия. Одними танками Эвальда фон Клейста Россию не покорить. Нужна иная тактика. Перво-наперво необходимо отсечь Кавказ от России.
Лицо Эбнера-старшего, в глубоких морщинах - на лбу и под глазами, - казалось, сразу постарело. "Нет, не такой уж крепкий ты, отец", - подумал Конрад, терпеливо дожидаясь и других родительских наставлений.
- Как это сделать? - поднял он палец кверху. - Разумеется, тонко, продуманно. Нельзя же, в конце концов, повторять одни и те же ошибки! Неужто трудно учесть наш опыт?! Мы просчитались, не зная горцев, не оценив их особенностей. Обо всем этом ты когда-нибудь почитаешь в моих набросках, - продолжил он несколько спокойнее. - Но кое-что я скажу тебе уже сейчас. Тогда, в восемнадцатом году, правительство Грузии добровольно отдало нам их солнечный край. Казалось, чего же лучше, пожалуйста, распоряжайтесь. И наши промышленники могли хорошо погреть руки - природные богатства Кавказского края, как тебе известно, огромны. В наши руки переходили железнодорожный транспорт и черноморские порты. Но мы не смогли удержаться. Не смогли! Все потому, что не учли самого главного - натуры горцев. Да, да, Конрад. Горцев. Они для нас будто не существовали. Генерал фон Крес утверждал, что местных туземцев нужно держать, в постоянном устрашении. Мы жгли села. Зачем? Жители горных сел отказывались платить нам контрибуции. Из-за каких-то сотен теряли миллионы. Нет, сын. Так строить политику нельзя. С кавказскими туземцами нужно по-другому. Они доверчивы. Сумей их приблизить к себе, расположить, и тогда можно на них положиться и рассчитывать на поддержку.
Они прошли до веранды; к обеду солнце припекало, а здесь, в тени, было хорошо. Легкий сквозняк колыхал занавеску на открытом окне.
- Нужно было строить свою политику так, - продолжал Эбнер-старший, - чтобы кавказские народы отказались от России и не просили помощь у красноармейцев. Анализируя наши промахи той поры, прихожу к выводу: во многом виноваты мы сами. И не только мы. Не лучше действовали и царские генералы России. В Париже опубликованы воспоминания Деникина. Как только его армия вступила на территорию украинских и русских губерний, незамедлительно стала расправляться с крестьянами, рабочими. Отбирала землю, предприятия. Вот и не нашла поддержки. Поспешила. Нужно было свергнуть революционное правительство, завоевать власть, а уж потом браться за экономические и социальные перестройки. Они же - напротив - помогали утвердиться Советской власти, как это ни парадоксально. Сам Деникин признавал это с сожалением. И мы, немцы, за то же поплатились. Людендорф торопил фон Креса, а он - нас… В результате мы вынуждены были уходить из благодатных мест. Да еще с такими потерями! - Вильгельм Эбнер вновь загорячился, теряя над собой контроль; глаза его при этом сделались какими-то стеклянными. После небольшой паузы он заметил: - К чему все это я тебе рассказываю? К чему теперь ворошить прошлое? А вот для чего. Запомни и ты, офицер вермахта, новоиспеченный полковник. В настоящей войне победит не только оружие, но и дипломатия - тонкая, я бы сказал, виртуозная. Контакт и еще раз контакт с местными народами. Без них нам не удержать власть. Необходимо во что бы то ни стало расположить к себе кавказское население. Только тогда можно выиграть войну…
Эбнер-старший закончил монолог и направился мыть руки в конец веранды. Конрад долго смотрел ему вслед. Многое показалось странным в суждениях отца, однако он не спешил отметать даже то, что казалось спорным, а подчас и нелепым.
Конрад прошелся по веранде. Фрау Блюма, женщина далеко не молодая, прислуживающая Эбнеру-старшему многие годы, накрывала на стол. Постелила на овальную столешницу по-праздничному цветастую скатерть - так, очевидно, распорядился отец, решил отметить приезд сына и его очередное звание.
Обедали на веранде. Отец поднял бокал с белым вином и, как бы продолжая начатый им разговор в саду о сложностях, которые ожидают солдат вермахта на опасных, едва доступных кавказских тропах, пожелал назидательно:
- Помни, сын мой. Кавказ осилите - будут нашими не только бакинская нефть и морские порты Черноморского побережья. Вся Россия склонит потом голову. Ну, желаю удачи!
Он потянулся губами к бокалу, коснулся тонкого стекла, будто чего-то горячего, отпил немного вина - острый кадык заходил на его загоревшей морщинистой шее.
- Наш род, Конрад, род потомственных военных, - продолжал Эбнер-старший. - Генералом был и твой дед. Думаю, что доживу и до твоего генеральского звания.
- Спасибо, отец, и за поздравления, и за добрые советы. - Конрад не спешил пить и ставить на стол бокал, держал с почтительной значимостью. - Все мы, военные, даем себе отчет в том, что такое Кавказ. Поверь мне, я побывал там, знаю, что такое туземцы. Так что, уверен, подберем к ним ключи. Приложим максимум изобретательности, чтобы осилить трудные кавказские тропы. И разумеется, привлечем на свою сторону народы горного края. - Что-то очень значимое захотелось сказать отцу, и он пообещал с бодрой торжественностью: - А на самой высокой точке Кавказа, на Эльбрусе, водрузим наше знамя!
- Порадуете старика, - оживился Вильгельм. - Буду ждать приятных вестей, Конрад.
После обеда, перед тем как проститься, Эбнер-старший повел сына к себе в кабинет; с письменного стола, заваленного книгами, тетрадями, он взял конверт и, прежде чем вручить его Конраду, сказал:
- Это письмо ты передашь в руки Эвальду фон Клейсту. Лично. Было время, когда он прислушивался к моим добрым советам. Ценил мою дружбу. И нисколько не жалею, что поддерживал тех, кто нынче у власти. Верил, что они поведут нашу Германию по верному пути к вершинам славы. И сегодня я не хочу оставаться в стороне. В письме я высказываю свои соображения относительно плана операции "Эдельвейс".
Вильгельм замолчал, задумчиво покосился на кипу книг, тетрадей, лежащих иа письменном столе. Он, казалось, только теперь, после обеда, когда ложился, как обычно, на старую тахту вздремнуть, почувствовал усталость. А ведь собирался поведать еще и о давнем споре со своим старым товарищем Эвальдом фон Клейстом.
Суть спора заключалась в том, что Клейст в войне с русскими уделял мощному танковому удару основное внимание и считал, что ему ничто не может противостоять: ни огромная территория России, которую танки пройдут беспрепятственно, не сбавляя средней скорости, ни российский дух, который легко подавить преобладающей немецкой техникой и передовой стратегией.
- Относительно отсталой русской стратегии, - возразил тогда другу Вильгельм, - не обольщайся. У них немало военных, которые могут возглавить не одну армию. И нанести сокрушительный удар. Да, да, не делай удивленные глаза. - В ходе спора Вильгельм невзначай задел Эвальда упреком: - Это тебе не во Франции. - Именно там Клейст принимал участие в первой мировой войне. - С "лягушатниками" было проще…
Разговор несколько обострился после того, как Эвальд самодовольно отметил:
- Не нужно, дружище, сравнивать современных германских военачальников с прежними, такими, как генерал фон Крес. Он даже не мог справиться со своей простой миссией тогда, когда молодая Советская республика не сводила концы с концами.
Клейст, естественно, не только не соглашался с Вильгельмом, но приводил все новые и новые аргументы, утверждая, что тех военачальников, на кого могли бы рассчитывать русские, в живых давно уже нет. Он напомнил о сталинских довоенных репрессиях, полагая, что теперь окончательно загнал Эбнера в тупик.
- В стране, Эвальд, где были Тухачевский, Блюхер, Егоров и другие крупные военачальники, - возразил Вильгельм, - которых ты изволил только что припомнить и назвать, уверен, наверняка найдутся и другие. Традиции остались! - Он тут же стал рассказывать другу об одной весьма поучительной встрече, которая произошла у него с советским генералом Тюленевым: - Было это в Польше в тридцать девятом году. Чтобы задержать продвижение Красной Армии, которая двигалась нам навстречу, решено было натравить на русских польских солдат во главе с генералом Андерсом. Ну ты знаешь, каково его отношение к Советам! Он их люто ненавидел. На переговорах в Дрогобыче от имени немецкого командования я сказал Тюленеву: не сломлено, мол, сопротивление поляков. Требуют возвратить им земли, а поэтому нужно урегулировать конфликт. Что же предпринимает Тюленев? Он распоряжается похитить Андерса. Его ловят. И, обещая ему свободу, заставляют подписать обращение к польским солдатам, чтобы они не поднимали оружия против русских собратьев. И те, разумеется, не подняли. Каково? Облапошил! А ведь за плечами у меня была Испания, и моими успешными походами восхищался фюрер.
- В самый раз развенчать призрачный миф об их военных специалистах и заставить расплатиться за все…
- Однако помни, Эвальд, - предостерег друга Вильгельм, - в отличие от тебя Кавказ Тюленев знает превосходно.
…Эбнер-старший повернулся к сыну, намереваясь сообщить еще нечто важное.
- Глубоко убежден, и, надеюсь, Клейст с этим согласится - черноморские порты нужно брать с суши. Запомни и ты. Кавказ - вот место, на котором нужно сосредоточить внимание. И только туда нужно бросить основные силы.
Вильгельм Эбнер приблизился к сыну, взял Конрада за плечи и, заглянув ему в глаза, сказал тихо и доверительно:
- Есть у нас, прусских военных, неоправданная подчас приверженность к традиционной стратегии. А мой друг Эвальд - ревностный поклонник Мольтке и Шлиффена. А их, как тебе известно, главный козырь - мощная танковая атака. Согласен - эффективно! Но не нужно пристрастно возвеличивать технику над всем остальным… А теперь несколько слов о самом главном моем опасении. Нельзя, Конрад, вести одновременно сразу два крупных сражения. Войска прошли до Кавказа. Прекрасно! Стало быть, все силы нужно сконцентрировать там. Что же делаем мы? Мы ведем еще сражение под Сталинградом. Нельзя так. Или - или. Не удержать, как известно, в одной руке два арбуза.
Самолет набирал высоту, и вместе с устойчивым шумом, резким, неприятным, уши точно наполнялись водой, подташнивало, а в груди возникал холодок, как от страха. Конрад поминутно глотал слюну, ему хотелось освободиться от глухоты и неприятного ощущения.
Задрав мосластые колени, рядом с ним сидел крепкий плечистый мужчина; он смотрел перед собой с угрюмой отрешенностью, словно погруженный в весьма безотрадные думы. Это был Карл Карстен, рекордсмен мира по альпинизму, покоритель альпийских, гималайских, кавказских вершин. На многих журнальных обложках красовалось его мужественное загоревшее лицо - он, пожалуй, не уступал в популярности даже кинозвездам.
"Но чем он недоволен сейчас? - подумал с насмешкой Конрад. - Очевидно, Карл Карстен недоволен тем, что его потревожили, его не устраивает не очень увлекательный в не совсем безопасный нынешний маршрут. Ему, очевидно, больше хотелось бы мирного восхождения. Но уж потерпи, дружище, - злорадствовал про себя Конрад, - не всегда же, в конце концов, покорять многотысячники ради себя, для своей славы. Наступил час, когда это нужно сделать для славы отечества. Так что выше голову, спортсмен! На кавказских вершинах ты на сей раз можешь прославиться уже как воин вермахта".
…Года три назад Конрад вместе с Карлом и другими спортсменами уже побывал на Кавказе. Правда, ни доверчивые горцы, ни члены небольшой германской делегации не догадались, что он, Эбнер, душа группы и неутомимый фотограф, выезжал туда со специальным заданием немецкой разведки. В небольшом кавказском городке предстояло встретиться с резидентом, находящимся там уже несколько лет, а главное - сделать снимки интересующей разведку местности. Конрада, вернее, тех, кто его посылал, интересовало многое: отношение горцев к Советской власти, к русскому большинству. Кавказ - край многонациональный, и нужно было разобраться, как живут населяющие его народы, каковы их взаимоотношения, что думают, чем недовольны. Неужели все так ладно, как об этом пишут советские газеты, передают по радио, показывают в фильмах?!
Тогда своей неиссякаемой любознательностью он, кажется, вызвал подозрение даже у горного инженера Виктора Соколова, который сопровождал их делегацию. В Конрада же, несмотря на это, точно бес вселился: когда они подходили к так называемому "ермоловскому камню", так и подмывало расспросить горцев: как они относятся к Ермолову? Неужели питают добрые чувства к царскому генералу, прибравшему их, доверчивых горцев, к рукам? Но поостерегся.
Другое дело с Карлом: с ним можно затеять доверительный разговор. Он сразу же понравился Конраду, а главное - свой парень, ненадежного человека, вполне понятно, германские власти посылать в Россию не станут. И он спросил его про Ермолова.
- Что странного тебе показалось в том, что Ермолова чтут здесь, на Кавказе? - Карстен, кажется, не скрывал своего неудовольствия.
- Да то, что странно очень видеть царского генерала, олицетворяющим дружбу кавказских народов с русским.
- Мне казалось, что тебя, кроме кавказской экзотики, больше ничего не интересует. Или это была лишь маска? - произнес Карл с сожалением.
Этот разговор происходил в тамбуре вагона, когда возвращались домой в Германию.
- Какое имеет отношение естественная, первозданная красота природы Кавказа к советской пропаганде? - высказался Конрад с суровой прямотой.
Карл не понял:
- Ты хочешь сказать, что вокруг этого Ермолова раздули разговор о дружбе народов? - уставился он на Конрада с недоверием.
- Разумеется! - отметил с одобрением Конрад, будто склонил Карла на свою сторону. - Неужели ты думаешь, что народы Кавказа испытывают такую уж трепетную любовь к русским?!
- Почему бы и нет. Русские избавили кавказцев от турецкого гнета, - высказал Карл свою точку зрения. - А после революции…
- Не будь наивен! - оборвал его Конрад. - По-твоему, когда были турки - народы Кавказа жили хуже? Или мусульманскую веру принимали по принуждению? И только русские, только они, такие бескорыстные, дали горцам свободу и все жизненные блага? Нет, Карл! Политика так не делается - из рук в руки. Поясню! - Он не дал Карстену возразить. - Большая политика имеет и свою основную цель, о которой открыто не говорят. Русские, скажу тебе прямо, искали в этом деле свою выгоду. Потеснили турок, ослабили их империю, а тем временем укрепили и укрупнили свою монархию…
Интересно, что скажет Карл Карстен теперь? Не станет, очевидно, известный германский спортсмен защищать добродетельную политику русских к кавказским народам. Вскоре он будет свидетелем того, как эти самые кавказские народы сбросят наконец маску и скажут русским долгожданное "хватит" - отделятся наконец от России. Да, Карл! Именно так и произойдет очень скоро, и ты тоже будешь этому способствовать. Вон как высоко оценивается германским командованием участие "снежных барсов", альпийских стрелков дивизии "Эдельвейс", считающихся гордостью армии рейха, в предстоящем штурме Кавказа.
"Альпийские егеря германской армии сражались под Нарвиком, сидели в дотах на линии Матаксеса, штурмовали Крит. Ныне они станут героями Кавказа… - писалось в специальном обращении. - Дух немецкого горного стрелка должен вечно жить в наших гордых егерях, идущих на штурм великого хребта Кавказа".