- Стало быть, вы предпочли лечить дерево? Вы знаете секрет оживления омертвевших корней? Не заклинанием ли в тюремной камере под звон цепей? Знакомая картина! Нет уж, хватит заниматься идолопоклонством. Чудес не бывает, а потому не надо себя тешить иллюзией, что можно осилить своими руками две армии, девять дивизий, не включая сюда всю жандармскую и полицейскую ораву. Нет спору - сотни патриотов вновь вольются в ряды повстанцев, но опять поплатятся жизнями. И только.
- На то она и борьба, - спокойно сказал Денук. - А борьба без жертв не обходится.
- Зачем же приносить жертвы без всякого на то смысла? - вмешался в начавшийся спор Ир: - Нет, друзья мои, мы должны объединиться с русскими, объединиться с борющимся пролетариатом. Вот тогда-то, уверяю, будет кое-кому неуютно и у нас в Корее. Нет, я вас не агитирую. Совесть честного борца подскажет каждому, как ему поступить.
- А ты на совесть не дави, - сказал Денук. - Останемся мы здесь не с бабами ласкаться. И понятие мое такое: мой враг - император. У них - царь. Он не влез мою фанзу грабить. И мне он ни к чему. С ним пусть сами русские решают. У нас и своих забот по горло. А смертью не устрашай, она везде одинакова - что там, что здесь.
- Всякой птахе свое гнездо дорого, - прогундосил мужчина в тюбетейке.
В разговор вмешался и Мансик:
- Успех русских, понятно, положительно скажется и на нашей борьбе. Возможно, что и судьба Кореи во многом будет зависеть именно от их победы. Но ведь это длинная история.
- Историю делают люди, - сказал Ир. - Свободная Корея нужна не только нам, но, в первую очередь, - нашим потомкам. Так что другого пути, кроме российского, я не вижу.
- Зато вижу я, - сказал Денук. - Русским революцию на папсане не преподнесли. Сами поднялись, сами свернули царю шею. А мы что - от дурной матери дети? Без башки, без желчи, без жил? Или охоты большой нет?
- Мы еще не созрели для такой революции, - ответил Ир.
- Как это - не созрели? - с возмущением протянул мужчина в тюбетейке. - Значит, там настоящие борцы, а мы, значит, так себе? Мальки, розовые медузы? А ты, ученый человек, пойди к людям да уверься, много ли таких, кто не возьмет из твоих рук винтовку. Пойди, а только наперед скажу - не сыщешь ты их. Разве что среди янбаней сыщутся.
Ир сдерживался, стараясь отыскать слова, которые дошли бы до этих людей.
- Поймите, одной ненавистью революцию не сделаешь, - сказал он решительно. - Нужна теоретическая подготовленность, нужен сильный рабочий класс, а у нас он слаб. У нас нет еще опыта в классовых боях. И, наконец, не обойтись без вооружения, без народной армии, - только имея все это, можно надеяться на успех. Вот и подумайте теперь: насколько мы готовы к самостоятельной борьбе?
- Но русские разве дадут нам оружие и людей? - спросил мужчина с проседью в шевелюре. - Какая им от этого польза?
- Вот и я говорю, что печаль вдовы понятна лишь вдове, - вставил Денук.
- А вами что двигало, когда вы шли спасать узников? - спросил Ир. - Кто они вам, эти узники? Отцы? Сыновья? Братья?
- Они корейцы, - подметил человек в тюбетейке.
- Но помимо национальной солидарности есть еще и классовая солидарность, - сказал Ир. - А это означает братство и единение всех угнетенных народов. Без этого трудно, нельзя жить простым людям. Поэтому и призываю быть рядом с русскими в суровое для них время. Ведь говорят в народе: ожидая добрых гостей - сам наведайся к ним.
- В народе говорят и другое, - вновь подал голос Денук. - Погнавшись за диким кабаном, потеряешь домашнюю свинью. Не нужно искать спасения за чужой спиной. И запомните - ненависть сильна лишь тогда, когда ущемлены твои личные интересы.
- Вот и выходит, что проголодавшемуся тигру не страшен и сам начальник уезда! - выпалил Бонсек.
Кто-то засмеялся. Все оживились. Сквозь шум послышался звонкий выкрик:
- Не раскусив ореха, не узнаешь его вкуса! Пусть попробует, может, пронесет!
Мужчина в тюбетейке хихикнул было, но сразу осекся, увидев поднявшегося Денука.
Оглядев суровым взглядом притихших людей, он подошел вплотную к Бонсеку и, цедя слова сквозь зубы, сказал:
- Кажется, я раскусил этот орешек. Знал бы, что он ядовитый, подумал бы, идти за ним в крепость или нет. - И он удалился.
Бонсек не ожидал, что его безобидная шутка вызовет такой гнев Денука. Ни огненные клещи, которыми сдирали с пальцев ногти, ни свинцовые дубинки жандармов не причиняли ему такой боли, как эти слова товарища. Ну откуда в нем столько злобы?
- Мне трудно найти слова, чтобы выразить свою благодарность вам - моим спасителям, - с волнением выговорил Бонсек. - Но я хочу спросить: зачем вы так поступили, если раскаиваетесь, если пути наши расходятся?
Наступило молчание. Его нарушил Мансик. Решительно поднявшись, он подошел к Денуку, сказав с укором:
- Ты очернил и себя, и нас. Так вот, дорожа памятью своих предков, их доброй фамилией, теперь я уже не смогу остаться с тобой.
Подняв с земли карабин, он отошел к Бонсеку. За ним последовали еще двое. Мужчина в тюбетейке тоже поднялся, но, замешкавшись, виновато поглядел на Денука, стоявшего теперь с опущенной головой, потом перевел взгляд на Ира и стал поспешно собирать свои пожитки. На месте остались двое - Денук и Гирсу.
- Ну а ты что стоишь? - спросил Денук, метнув разъяренный взгляд на Гирсу. - Беги и ты!
Тот не шелохнулся. Уставившись глазами в винтовку, лежащую на земле возле ног, он о чем-то размышлял, шевеля губами. К нему приблизился Ир и, подняв с земли ружье, протянул ему:
- Не теряйте времени, Гирсу, товарищи ждут вас.
Гирсу взял винтовку, но тут же отбросил ее.
- Товарищи, - повторил он устало и с болезненной гримасой на побитом оспой лице. - Кто они, эти товарищи? Революционеры? Но я не революционер. И не жандарм, которого вы ненавидите.
- Но вы стреляли в них.
- Нужно было, и стрелял, - прохрипел Гирсу.
- Как это понимать? Вы любите говорить загадками, но сейчас не время их решать. Я успел заметить и другое: вы что-то таите от нас. Откройтесь же хоть теперь, когда мы расстаемся. Почему вы оказались с нами? Я знаю, вас привел Денук, но сами-то вы понимали, куда шли?
- Знал…
- А зачем?
Гирсу насупился.
- У меня была работа, был дом, сын… - сказал он наконец. - Он с такими, как вы, связался. Ругал я его сильно. Бил. А он свое делал. И угодил в тюрьму. Сколько унижений перенес. Просил властей, умолял. В ногах ползал. Все готов был отдать. Не отпустили. Слегла его мать. Тогда я и взял винтовку. Взял, чтобы его спасти. Не спас. Погибла и его омони…
Он отошел к обрыву и долго глядел вниз, в темную щель пропасти.
- Я знал вашего сына, - сказал Бонсек.
И когда Гирсу повернулся, тот чуть не отшатнулся в испуге. Столько дикой злобы и ненависти было в безумных глазах Гирсу.
- Да, я знал Хонсека, - повторил Бонсек. - Мы были в одной камере.
- Почему ты до сих пор молчал? - спросил Гирсу.
- Не хотел огорчать вас.
- Зачем же ты теперь делаешь это?
- Мы уходим. И я обязан рассказать вам о его последних минутах жизни.
- Так говори же, что тянешь! - крикнул Гирсу.
- Его пытали первым, - начал Бонсек. - Они хотели узнать имя зачинщика стачки. Вы, наверное, имеете представление о японских методах пыток. Поглядите. - Бонсек показал руки. И Гирсу увидел: с некоторых пальцев были содраны ногти, и они кровоточили. - Но это было только началом испытаний. В тот день Хонсека держали особенно долго. Потом приволокли в камеру и бросили… Он пришел в себя не скоро. А когда очнулся - сказал: "Со мной, кажется, кончено. Но если ты выстоишь, не забудь навестить моих стариков. Скажи им, что я был верным сыном Кореи". Вскоре опять пришли за ним. Мы ждали его, напрасно. Я горжусь вашим сыном. Он такой же патриот, как и старик Ли Дюн.
Гирсу, опершись лбом в крепко сжатые кулаки, зарыдал, свирепо выкрикивая слова проклятия.
Построившись в ряд, отряд ждал команды. Но Ир медлил. Он глядел в сторону обрыва, где над самой пропастью стояли двое. Вот один из них подошел к другому, что-то сказал, потом, постояв, поднял с земли винтовку и побрел от него сперва нерешительными, затем все более уверенными шагами. Он шел к отряду. Это был Гирсу.
Часть вторая
В ПУТИ
Глава первая
В ПУТИ
1
Пожалуй, ни один здешний зверь не знал так хорошо местных троп, как Ир. Не одну сотню километров облазил он по таежным склонам и ущельям в поисках того единственного места, где можно было благополучно провести людей.
Но теперь, когда корабли плотно перекрыли все переходы на посьетском участке, а отряды карателей засели в щели Мончугайской заставы и рыщут по устью реки Амноккан, да еще разнюхали и водный путь в Россию вдоль побережья Восточного моря, тщательно осматривая все без исключения шхуны и мелкие джонки, нужно быть предельно осторожными. Решили не рисковать.
Новый путь оказался тяжелым. Он проходил через крутые холмы и непролазные дебри, через гребни труднодоступных хребтов, тянулся тропкой по теснине каменных скал над пропастями, спускался в ущелья и уходил под выступы нависших глыб в темень узких тоннелей. Ир шел уверенно, находя в потемках среди множества одинаковых троп нужную. Казалось, сама природа помогала ему, подсказывала. Искривленный ствол сосны, трещина в камне, оголившийся корень, груда костей животных - все они что-то говорили ему.
Не ведая усталости, придерживая на плече узел, он шел впереди. Изредка останавливался, чтобы приглядеться к местности и подбодрить уставших. Привалы делали не часто. Но и они были в тягость Юсэку, которого, по молодости, гоняли то за водой, то за хворостом. Заставляли дежурить, когда другие дремали. Все эти люди казались Юсэку одинаково скучными, потому что вели нескончаемые разговоры про революцию. Но не это заставило бывшего рикшу вспомнить родную лачугу. Юсэк глубоко засомневался в успехе своего дела. Даже найдя золото, они вдвоем с Эсуги не смогли бы выбраться из этих лесов и гор, с хищным зверьем и отрядами карателей, которые, как он сам убедился, не щадят никого. За эти дни Юсэк успел ближе познакомиться с людьми, узнал, зачем они идут в Россию. Однако недоумевал, что многие мужчины, оставив семьи, шли по этим опасным тропам на чужую землю. Шли, чтобы, возможно, погибнуть вдали от родины в чужой войне. И уж совсем казались непонятными Бонсек и его друзья, которые, едва освободившись из крепости, снова взялись за старое. И вообще нужно ли воевать и убивать друг друга, чтобы обрести счастье? Вот золото - золото мгновенно осчастливит и его, и отца, и всех этих людей.
В отличие от Юсэка, не всегда умевшего скрыть свою хандру, Эсуги держалась мужественно. Она понимала, что и без того обременяет этих людей, которым самим нелегко давался каждый шаг пути. И, возможно, поэтому не жаловалась на усталость и старалась как-то услужить им: готовила на привалах обеды, стирала. И только по ночам тайком растирала отекшие ноги. И люди, в свою очередь, тоже проявляли к ней отеческую заботу, жалели и дарили теплую одежду. А Ир однажды преподнес ей туфли, купленные для Синдо. Обувь была красивой и впору, но Эсуги берегла туфли, чтобы нарядиться в них там, в России, и продолжала ходить в старых, разодранных тапочках из грубой парусины. Особую заботу к девушке проявлял Бонсек: сооружал для нее постель из соломы, угощал кедровыми орехами и ягодами или рассказывал подолгу смешные истории, связанные с матерью Синай. Он тоже нравился ей своей храбростью, общительностью.
Юсэк ревновал ее, но не выказывал своих чувств. Только по-прежнему оставался грустным. Его великая мечта - золотой слиток - день ото дня таяла, растворялась, подобно здешнему туману. Он, Юсэк, останется в глазах Эсуги все тем же оборванцем, от которого она однажды ушла. И не потому ли из глаз ее не уходит печаль, когда она смотрит на него. В самом деле, за что его любить, почему она должна терпеть все эти лишения? Кто он есть? Ничтожный, жалкий рикша, жених, обутый в тетушкины башмаки. И прав был маклер, когда выставил его за дверь!.. Ему постоянно казалось, что он отнял у Эсуги счастье, уведя ее из дома богача.
Заметив его состояние, Бонсек однажды сказал ему: "Земляк, выбрось из головы свои мечты о кладе. Раскрой пошире глаза - и ты увидишь, что богатство уже в твоих руках. Потеряешь его - обеднеешь совсем".
Эти слова глубоко запали в сердце бывшего рикши. Как удержать, не потерять Эсуги? Но что другое может осчастливить ее, если не золото?
Уже минуло много дней похода. Остались позади массивы знакомых горных хребтов с заснеженными гребнями, откуда сползают в родную долину бурные потоки ледяных ручьев. Позади - неведомые земли северных провинций, и вот наконец они вышли к широкой и многоводной реке Туманган, на противоположном берегу которой лежала земля маньчжуров. По величавой глади тянулись вниз по течению шхуны. А навстречу, рыхля воду, захлебываясь, ползли вверх буксирные катера.
Бонсек с Мансиком ушли на поиски переправы и не возвращались. Заметно смеркалось. С реки потянуло холодом. К берегу надвигался густой туман. Волнение перерастало в тревогу. Ир и Гирсу отправились на поиски товарищей. После их ухода покинули берег и трое мужчин. Оставшись наедине с Эсуги, Юсэк вдруг ощутил страх. Такой сильный, что чуть было не кинулся догонять ушедших.
- Тебе разве не страшно? - обратился он к Эсуги, удивляясь ее спокойствию.
- Что тебя пугает? - спросила в свою очередь Эсуги.
- А если они не вернутся? Если их тоже японцы… Тогда что?..
- Не будем пока думать об этом, - голос ее показался Юсэку холодным и равнодушным.
- А не лучше ли нам вернуться? - спросил он ее не без умысла.
- Зачем? Кто обрадуется моему возвращению?
- Кто-то, возможно, и обрадуется… - усмехнулся Юсэк. - Зачем я тебе такой нужен? Нельзя меня любить. Я бедный, к тому же - робкий. Бонсек бедный, но храбрый. А маклер богатый…
- Для чего ты говоришь все это?
- Завидно.
- Родной мой, ты нужен мне такой, какой есть, - сказала Эсуги, прижавшись к нему. - Это говорю не я - говорит мое сердце. Ты слышишь? - Она взяла его руку, приложила к груди. - Оно ожило от любви.
Юсэку показалось, что он и вправду слышит могучий голос сердца, осуждающий его за сомнения и слабость духа.
* * *
На северо-востоке Маньчжурии в конце лета погода капризная, нередко дуют сырые, смешанные со снегом ветры. Высохшие за лето болота заполняются дождями, раскисает земля, оживают обросшие тиной трясины. Пока погода баловала, поэтому Ир спешил: редкими стали привалы, коротким сон.
Как и прежде, он шагал впереди, опираясь на палку. Останавливался редко, чтобы поправить очки, оглядеть местность.
Следуя за ним, Юсэк поражался выносливости хрупкого на вид учителя. Видать, унаследовал ее от отца, Хона. Завидовали учителю и другие: своим упорством он покорял всех.
Выбравшись из тайги, Ир повел людей вверх по отлогому склону сопки. Несмотря на то что Эсуги опиралась на плечо Юсэка, она еле передвигала ноги. Юсэк подбадривал ее.
- Устала я, Юсэк, это - верно, - говорила она сквозь прерывистое дыхание. - Но мне хорошо оттого, что ты рядом.
Волна радости захлестнула Юсэка. Ему казалось, что она никогда не уходила в дом Хэ Пхари. Она была и оставалась рядом. Он остановился, осмелился прижать к себе Эсуги. И осторожно, с трепетом гладил ее плечи, прижимался губами к уставшему, разгоряченному лицу.
- Нам нужно идти, Юсэк, - промолвила Эсуги, не отстраняясь от его рук и губ.
- Куда мы спешим? - обозленно ответил Юсэк. - Не дракону ли в пасть?
От земли уже тянуло сыростью. Сквозь редкие стволы пихт едва просачивались остывшие лучи вечернего солнца. Услышав знакомые звуки, Юсэк устремил глаза в небо, замер. Эсуги невольно подняла голову и увидела журавлиную стаю. Ровный клин медленно тянулся к югу. Было приятно и грустно наблюдать, как призрачно растворяются в синеве неба птицы, слышать, как затихает их курлыканье.
Они долго стояли еще на склоне сопки, вглядываясь в опустевшее небо.
- Это были наши журавли, - промолвил Юсэк невесело. - Они дарили нам прощальные песни.
- Нет, это чужие, - отозвалась Эсуги. - Наши уже улетели.
Она почувствовала, что и ей стало холодно и страшно. Обхватив плечи руками, она сжалась, словно ее тонкие руки могли укрыть от холода. Эсуги сама не могла понять, отчего ее вдруг охватил озноб: ведь земля еще не успела покрыться росой.
- Тебе нездоровится? - спросил Юсэк. Он потрогал ее похолодевшие руки, щеки. - Пойдем скорее, у дяди Ира есть какие-то лекарства. - И только сейчас, заметив ее разодранные тапочки, сквозь которые проглядывали пальцы, он быстро скинул с плеча мешок и достал подаренные ей туфли. - Для чего ты хранишь эту обувь? - строго спросил Юсэк. - Сейчас же надень их.
Эсуги взяла туфли, бережно обтерла их и, полюбовавшись еще раз, поставила возле себя на землю.
- Я надену их потом, когда придем в Россию, - сказала она и, представив себе, какой она будет нарядной и счастливой, улыбнулась.
- Нет, сейчас же! - настаивал Юсэк. - А там будет видно.
С этими словами он стянул с ее ног синни и посон , отшвырнул их в сторону и тут же надел на нее туфли.
- Как можно ходить по этим корягам в них! - ужаснулась Эсуги.
Юсэк не слушал ее. Достав из мешка сверток, он быстро развернул его:
- А ну-ка погляди, что здесь!..
Увидев кулон и гребешок, Эсуги пришла в восторг:
- Откуда у тебя такие красивые вещи?
- Я выполнил просьбу старика Ли Дюна, - сказал Юсэк, радуясь не менее, чем она. - Он хотел, чтобы эти вещи носила моя невеста.
Эсуги смутилась: он решился назвать ее невестой! А Юсэк накинул кулон ей на шею, а гребешком подобрал распущенные волосы.
- Зачем только маклер покупал тебе дальби? Разве можно прятать под париком такие косы! Теперь поверь - все несчастья обойдут тебя стороной: подаренная доброй рукой вещь приносит добро.
От этих слов Эсуги стало теплей. Она хотела обнять Юсэка, но не осмелилась и только подняла на него благодарные глаза.
В это время из-за дерева показался Бонсек.
- Нечего сказать! Мы их ищем повсюду, а они тут милуются! - И, не сказав больше ничего, пошел от них.
Юсэк и Эсуги нехотя последовали за ним.
- Ох и будет нам, - вздохнула Эсуги.
- Наверное, - согласился Юсэк.
Их никто не ругал.